Убожество

– Осторожно.

Помог встать на ноги, отпустил. Повернулся к Гарику.

– А что за тётка с вашим профессором?

– Людмила Никитична, кандидат наук. Тебе ж Тома рассказала.

– Ну да, точно.

***

Не привык уходить далеко в лес. Все на свете звери тянутся к еде. Только люди, ошибка природы, дуреют от большого ума и творят чёрт знает что. Те же походы. Понабрать скудных припасов, мёрзнуть, валяться в грязи и наверняка погибнуть где-то в глуши, чтобы… набраться впечатлений? Хотя, тут не мне судить. Меня кровью не корми – дай поразвлечься. Потому что зачем ещё жить?

Мы шли по сосновому бору. Трава сохнет от кислой земли, мелеет. Идти легко. Арсений Юрьевич, он же профессор Калинин останавливался, указывал на очередной неприметный сорняк и рассказывал студентам какие-то факты на непонятном мне языке науки. Немногословный Жорик фотографировал растения, Гарик с Томой записывали что-то в тетрадки. Алиса стояла особняком, неприкаянная. Донимать её рано. Пусть привыкнет ко мне. Смотрит украдкой – и на том спасибо. Сперва пытался вникнуть, что такого особенного ищет исследовательская группа, но, когда Калинин принялся жарко расхваливать какой-то бледный лишайник на еловой коре, я закатил глаза и только пальцем у виска не покрутил.

Пару раз профессор спрашивал меня, куда идти. Именно так: «Куда?», холодно и ёмко. Деланным равнодушием меня не обмануть. И без различия цветов ауры понятно – моё присутствие раздражало Арсения. Егерь ему тоже особо не пришёлся по нраву, зато хотя бы создавал видимость знающего человека. Я же указывал в совершенно хаотичном направлении. Лишь бы туда, где полегче идти. Это всё равно не имело значения. Никто не покинет тайгу.

Та, кто волновала меня, рядом – это главное. Странно. Её существование странно. Всё это казалось так далеко, а теперь – вот оно. Я мнил себя героем, который вот-вот совершит главный свой подвиг. Осознание заводило сердце на какой-то сбитый ритм. Будет грандиозно и чертовски приятно. Но после не будет ничего. Я должен отречься от себя. Ради будущего. Но уж напоследок навеселюсь, сыграю людьми как куклами. Никому не понравится.

Ближе к вечеру мы вышли к ручью. Поспешно решил – будем разбивать лагерь тут. Ошибся.

– Пройдём немного выше по течению, – скомандовал Калинин.

– Что не так? – закапризничала уставшая Тома.

– Гашина, медвежий след – не видишь? Надо уходить.

Меня аж распирало. Пускать медведей на людей – моё любимое занятие. Достаточно свистнуть – косолапый непременно отзовётся. Страшное косматое чудище… Мне было интересно в своё время обнаружить, что именно этот зверь наказан мне в помощники. Чтобы нести хаос и разрушения, с прочими талантами отец даровал мне волю над хозяином тайги. Это даже звучит гордо и чертовски опасно – всё как и люблю. Сейчас я бы поделился Арсением Юрьевичем с мишкой – просто в качестве подарка.

Через какое-то время мы остановились под тенями лиственниц. Понятия не имею, чем это место отличается от предыдущего. Слышал медведицу с медвежатами, чувствовал их на почтительном расстоянии. Они не подойдут, пока не прикажу.

Туристы с нескрываемым облегчением сбросили на землю тяжёлые рюкзаки. Закрутилась суета – сбор хвороста, возведение палаток. Задолго до этого похода, когда одиноко брёл от села к селу, мне приходилось ночевать под открытым небом. Я подкармливался случайными путниками, жил дикарём. Мне, как и всякому, тоже нужны огонь, вода и тёплый угол. Потому что-то да умею. Теперь обращался с вещами егеря, как со своими. Вдалбливал колышек в землю. Мог бы кулаком, но для вида одолжил у Люды молоток.

Тайга постепенно окрашивалась в оранжевый, как осенью. Тени становились всё чернее, а деревья казались ещё выше. Тома приметила, как чарующе пахнет лес и костёр. Интересно – как вообще ощущается запах? Я проклят, потому никогда не узнаю, каково пробовать жизнь на вкус языком и носом. Как понял по наблюдениям, это не всегда приятная способность. Почему хотя бы людей выворачивает наизнанку от трупов, когда те их чуют? Они же сами ими станут.

Все были чем-то заняты. Я создавал видимость бурной деятельности. Калинин подсобил – пихнул мне в руки какую-то маленькую круглую железяку. Похоже на часы, но циферблат странный. Красная и синяя стрелка друг напротив друга, покачиваются вместе. Если чуть повернуть прибор, стрелки, как по волшебству, будут указывать всё туда же. Профессор аж светился от злорадства:

– Ещё скажи, будто не знаешь, что это.

– Не скажу.

– Вот и славно.

Я скучал у костра, тупо глазея хитрый прибор. В котелке над огнём закипала вода. Алиса, боясь обжечься, осторожно высыпала туда крупу. Калинин налетел на горе-повариху ураганом:

– Ты что делаешь?! – выхватил из пухлых ручонок мешочек, глянул в котелок. – Дура!

Она замерла, прижав пальцы к губам.

– На кой сыпешь столько? Что мы есть-то будем?

– Я… я…

– Какая же ты беспомощная! Надо было тебя не с собой брать, а одну в лесу бросить. Тогда бы научилась чему, наконец.

– Но… папа. Ты сам говорил…

– Пошла отсюда!

Глаза Алисы влажно блеснули. Она схватила другой котелок, поменьше, и поспешила к ручью. Дальше, чем следовало – в какие-то дебри. Я присмотрелся к чудо-часам на ладони. Послал им импульс, обличил в скрытых намерениях маленькое проклятие. Железка не могла не поддаться. Красно-синяя стрелка под стеклом закачалась, сама по себе прокрутилась и развалилась на половинки. Шалость утешила. Чем бы это ни было, оно сломалось. А следующей будет шея Калинина.

«Папа, значит…»

Я оставил прибор на бревне, поспешил за Алисой. Пролез через колючие ветки, вышел на бережок. Кусты заглушили звуки лагеря: голоса и стуки топора. Девушка сидела на траве, тихо хныкала. Даже не заметила меня. Опустился к ней, смело положил руку на плечо. Вздрогнула, запоздало прикрыла лицо ладонью.

– Ну чего ты?

– Уйди, – не получив желаемого, повторила. – Уйди!

– Я отвечаю за вашу безопасность. Нельзя так сбегать. А вдруг волк?

Алиса в бессилии сжала поля панамки, будто хотела натянуть её до подбородка. Проскулила:

– Нигде мне покоя нет.

– Да ладно тебе. Он дурак.

– Нет, – в закатном свете сверкнула янтарным слеза, сорвавшаяся с кончика носа. – Нет, это я дура. Всегда!

Нечаянный порыв откровения дал второе дыхание новым рыданиям. Я хотел воспользоваться моментом, обнять. Не посмел. У такой, как она, это вызовет гнев. Потому остался неподвижно сидеть рядом. Пальцы мои качало на вздрагивающем девичьем плече.

– Понимаю. У меня отец – сущий дьявол, – от каламбура стало смешно и почему-то горько. – Вот только даже его рядом нет. Сирота я.

Алиса притихла. Утирая щёки рукавом, чуть повернула голову в мою сторону. Зрачки её направлены к носу. Оставалось только догадываться, на чём сфокусирован взгляд.

– Скитаюсь один и надеяться могу лишь на себя. И знаешь, что понял? Никто мне не указ. Пусть хоть все проклянут – только я решаю, как жить. И тем весь мир поставлю на колени.

Алиса принялась нервно мять свои пухлые пальцы.

– Тебе легко говорить. Ты вон какой.

– Какой?

Она тяжело вздохнула, запнулась:

– Красивый.

Не новость, но от её признания встрепенулось сердце. Я чуть понизил голос, зашептал дьяволом на ухо:

– Как считаешь, будь ты красивой, отец был бы к тебе добрее?

Губы её напряглись, пальцы сжались в замок.

– Разве он без того не пристаёт мелочам? Будто его раздражает сам факт твоего существования, – нагнетал я. – А знаешь, что? Может, это даже к лучшему. С идеальным ребёнком он бы не стерпел конкуренции. В гордыне своей бы попросту взорвался. Хочешь, чтоб такой человек тебя сломал?

Она резко вскочила. Отвернулась, опустила голову. Я слышал её тяжёлое дыхание. Вдруг Алиса шагнула в кусты, откуда мы пришли. Опомнившись, глянула через плечо с намерением вернуться на бережок за пропажей, но я, как джентльмен, уже прихватил котелок, доверху наполненный водой из ручья. О недавнем плаче Алисы напоминала только краснота её глаз. В знак благодарности она неловко улыбнулась мне и поспешила в лагерь. Я следом.

***

Калинин застал меня врасплох, когда я в кустиках справлял нужду. Ещё встал так тихо позади, против света костра, что его впору было бы принять за призрака. Я, стыдно сказать, на секунду струхнул. Будто мужик – убийца, который явился прикончить свою жертву.

Взгляд Арсения сочился плохо скрываемым страхом. Едва успел я подтянуть штаны, как профессор, приблизившись вплотную, показал мне ту свою загадочную штуку, которую я оставил на бревне.

– Это что? – спросил он меня беззлобно, будто в самом деле ждал нормального ответа.

Оторванные от сердцевины синяя и красная стрелочки во мраке сумерек казались чёрными.

– Думаете, я его сломал?

Я. Только профессор в это не верил. Стекло целое. Как это можно было бы сделать… без чёртовой магии? А в СССР о чёрте забыли напрочь. Арсений нервно провёл рукой по волосам, сокрушённо вздохнул. Он устал от неприятностей. Устал от сорванных планов настолько, чтобы перестать злиться. Чем помпезнее фасад дома, тем проще его ломать. Даже голос стал ровнее. Как с равным заговорил:

– Без компаса мы не сможем определить направление, понимаешь?

Я хмыкнул. Только теперь в его видении ситуация становилась по-настоящему опасной. Сам властелин проклятий стоит перед ним, а он ни сном, ни духом.

– От тебя одного теперь зависит исход экспедиции. Лис… Елисей. Я не привык ни на кого полагаться. Делаю это в первый и последний раз. Но прошу, не будь тем деревенским дураком, каким пытаешься казаться, – глаза его остекленели, как у хищника перед прыжком. – За своих ребят отвечаю головой. Если с ними хоть что-то случится, я пристрелю тебя… Не шучу, Елисей. Ты покойник.

Я скептически вскинул бровь. Смелое заявление. Не купился бы, но уж очень серьёзный у профессора вид. А главное – его аура. Она чернится отчаянием – первый шаг к страшным делам. Меня родила смертная женщина, сам я из плоти и крови. Как и всякая живая тварь, чертовски уязвим, в том числе к пуле. Конечно, могу приказать ружью Арсения сломаться в критический момент, и всё же рискую не успеть среагировать. Да и не хочу до того доводить. Если по-хорошему… ничего не важно. Я просто, как этот самый деревенский дурак, из детского каприза оттягиваю неизбежное. Как если бы по пути на казнь приговорённый интересовался, какая завтра будет погода.

Омрачённый своими горестями, я заявил:

– Ничего не угрожает ни вам, ни вашей дочери. Я обещал.

– Никому ни слова.

Я обошёл его. Арсений за мной не последовал. Я уселся на одно из брёвен, что Гарик и Жорик полукругом расставили у костра. Место рядом с Алисой ожидаемо никто не занял. Студенты теснились по левую руку, уплетали кашу. Люда, чуть ли не кланяясь, протянула мне дышащую жаром жестяную миску, наполненную доверху. Я отмахнулся:

– Нет, спасибо.

Её грустное лицо, вылизанное огненными отсветами, приняло задумчивое выражение. Она уныло промямлила:

– Как же? Кушать надо, Елисей. Вы в пути только воду пили.

– У меня своя диета, с припасами в рюкзаке.

– Нам начинать беспокоиться? – игриво спросила меня Тома. – Силёнок-то на дорогу хватит?

– Ещё посмотрим, поспеете ли вы за мной.

– В походе делиться со всеми надо, особенно едой. В одной лодке, как-никак, – с намёком на шутку высказался Гарик.

Людмила очень медленно подняла миску, будто та весила как весь чугунок. Проплыла на своё место и принялась ковырять ложкой в каше. Лёгкий голод слегка холодил желудок. По-хорошему, мне нужно питаться каждый день. Вчера я напился крови досыта, потому ещё терпел, хотя глазами уже искал следующую жертву. Конечно, сердце тянулось к Алисе и не только лишь оно. Разумом же я вычленял Люду. Мог бы пригубить её совсем немного. Весь этот день она тенью тащилась по лесу. С её меланхолией никто не заметит вялость от анемии. Нужно только как-то застать в одиночестве. Как-то…