Анастасия Благодарова
Убожество
1 – «От людей на деревне не спрятаться»
Достаточно ли я… человек? Жаден до жизни, молод и обворожителен – само собой. В остальном, не слишком ли дерзок для своей легенды? «Бродяга-сиротинушка! Разрешите кров и труд!» Шутка ли – не ушёл от правды далеко, но самозванцем быть от этого не перестал.
Тихой летней ночью я пришёл в очередную деревеньку, поселился у полуслепой старухи, заделался в пастухи. Грязный и босой, с закатанными штанинами – уж очень на одного из них похож! Вот только не ведают деревенщины, что стадо моё – они. С приходом моим беды одна за другой посыпались на глупые головы. Болезни да неудачи поскакали по соседям, как саранча. Одного, искусанного свиньями, похоронили на днях, троих вовсе не досчитались, а медведи задрали овец.
Раньше на меня одни местные девки поглядывали, а теперь все стали – подозрительно. На обветренных лицах чёрным по белому написано – думают, будто со мной горести пришли. Тогда и признал я – пора уходить. Обыкновенно солнцем исчезать за горизонт. Чужая тропка всегда куда-то выводила. Мне говорили, страна моя огромна и велика, и в том убедился на собственном опыте. Ногами моими истоптано множество вёрст, от рук моих полегло множество деревень. Столько же, сколько звёздочек на небе. И эту бы я с землёй сровнял. Напился бы, навеселился, натравливая на местных жителей медведей. Стоит только сердцем дозваться до хищников – по моему велению повылезают из тайги и ось земную сдвинут. Будет нам пир горой! Кровь, ужас и агония. Как есть, потеха!
Тем утром я фантазировал об этом всём лениво, как бы между прочим. Лежал за околицей на пригорке в седых одуванчиках, ногой покачивал. Самозабвенно бездельничал на правах пастуха. Рядом мирно паслись коровы, сочно хрустели травой. Белое солнце мягко грело. Июль морил, вдавливал в почвенную плоть. На человеческий манер я жевал колосок. Так в кино показывали. Может, это сладко? Один чёрт, про́клятый, не знаю ни вкусов, ни запахов. А красоваться мне, разомлевшему, не перед кем. Вечер ещё нескоро, все, от бабок до ребятни, в колхозе спины рвали. Безмятежную негу мою травил только голод. Сосал под рёбрами. Совсем скоро разыграется, и снова кто-нибудь умрёт.
Лёгкий птичий щебет задавило тихое бухтение, словно кто горло гравием полощет. Щурясь от солнца, я повернул голову к источнику звука. Чуть впереди и внизу мимо крайних домов катил грязный грузовик, оставляя за собой пышный хвост пыли. На выбоинах тяжёлая машина грозно покачивалась. Я захотел ей помочь – одной мыслью подтолкнуть, чтоб перевернулась. В последний момент попридержал коней. Стало интересно. Не «хлеб», не… как их там… врачи. Кто вообще в эту дыру по собственной воле может ехать? Да ещё и в таком составе.
В открытом кузове мотались из стороны в сторону люди. Держались за всё подряд, лишь бы не вылететь. Прямо-таки напрашивались на шутку. Потешил. Не моргая, я чуть склонил голову, и человечек у самого края по моему невысказанному хотению «нечаянно» выпал. Кто-то успел схватить его, с помощью других затянули назад… Тьфу, подумаешь! Не очень-то и надо. Кто ещё подохни, и местные точно на меня всех собак спустят. Охваченные страхом, сожгут на костре, как есть, и плакал их хвалёный атеизм.
Грузовик остановился недалеко от меня – у полянки, где гуляли куры. Они с квохтаньем смешно разлетелись в разные стороны, чтоб не угодить под колёса. Машина в последний раз кашлянула, по инерции скатилась в ямку и замерла. Люди попрыгали на землю. Передавали друг другу огромные рюкзаки, чем-то гремели, галдели и смеялись.
Со скуки я увлёкся странным зрелищем. Дружная компания бодро приближалась ко мне. Дорожка вела их сюда, на пригорок, прямо в мои руки. Голод призывно заворочался в брюхе. Их много, все разные – взрослые и не очень. Как деревенский дурачок, я растопырил ладонь и как бы «наложил» на людей. Их было столько же, сколько пальцев на руке, и один лишний. Чёрт бы их побрал… Умею считать лишь до трёх.
Одеты едва ли приличнее меня, но слишком многослойно для жаркого дня. Кто в косынке, кто в панаме. У ребят огромные рюкзаки, у дам – поменьше. В сумки не уместились половники, верёвки, котелки – болтались снаружи. Товарищи, стало быть. Путешественники. Во главе скромного шествия – дед с ружьём наперевес. На возраст намекали лишь седина и морщины. Шагал он уверенно, по-армейски. Заметно крепче остальных. Подле него – женщина, уставшая, как сама смерть. Остальные мне в ровесники годились, будь мне столько лет, насколько выгляжу. И все они, скучные, в одночасье померкли вместе со всем чёртовым миром. Ведь я увидел её.
Чёрт побери, этого просто не может быть! Страшилище, каких свет не видывал. В девчонке, случайной, нелепой, было отвратительно всё. Чем ближе ко мне подходила, тем хуже она становилась. Смешно, да только буквально сердце оборвалось, как приметил нос картошкой, искусанные губы, лёгкое косоглазие – зрачки к переносице. Сама пухлая, сутулится, отчего второй подбородок кажется ещё больше. Незнакомка как почувствовала, что таращусь на неё. Смущённо приоткрыла рот, обнажив кривые зубы, отвернулась. Группа туристов, переговариваясь, прошла мимо меня, а я понял, что даже не дышу. Миг, и жизнь, как в песне, разделилась на «до» и «после». Я смотрел только на неё – безобразное женоподобное пу́гало. Как никогда захотел жить. Захотел её себе.
Я почувствовал, как из верхних дёсен стали расти клыки. Борясь с неконтролируемым, перекусил колосок во рту. Проследил, куда направлялась компания. Ушли недалеко – скрылись в старом домике… лесника, кажется. Хибара на подступах к тайге, аккурат у обрыва, поодаль от крайних изб. Разумеется, я оставил своё безмозглое стадо. Побежал по дуге, надеясь, что из дома меня не видно. Чем ближе подходил, тем выше и злее становилась дикая трава. Лебеда вырастала в кусты рябины, а те – в берёзы. Зацелованный крапивой, я присел на корточки под окном. Скрываясь, осторожно заглянул внутрь через пыльное стекло. У стола стоял деревенский мужик, а перед ним – толпа чужаков. Я снова нырнул вниз, прижимаясь к бревенчатой стене. Опасно наглеть – заметят. Пришлось довольствоваться лишь голосами. Благо форточка распахнута – не надо вслушиваться.
– … карту маршрута, – различил я.
– Зачем только нужно было менять за неделю до экспедиции?! – взорвался кто-то, да так громко, будто у меня над ухом.
– Все вопросы к вашему руководству. Моё дело маленькое. В любом случае проведу.
– Арсений, успокойтесь, – встряла женщина. Судя по тону, решил, что та самая – «дохлая». – Наши географы – специалисты. Да и места тут дикие.
– А вот это правильно, – я буквально воочию увидел, с каким умным видом деревенский мужик на этих словах потряс указательным пальцем. – Вы б знали, чего тут делается! Медведи лютуют!
Мне была приятна лестная оценка моих шалостей, а вот в доме заохали. Молодые голоса зашептались, кто-то даже заскулил.
– Тихо! – гаркнули на них.
Я не стерпел, посмотрел в окошко одним глазком. Так и знал. Вооружён ружьём самый злой – дед из компании туристов. Он испепелял взглядом хозяина дома. Лесник весь заросший, в тёмных лохмотьях, будто закопчённых, а всё ж не гнул спины под натиском гневливого гостя.
– Университет прилично заплатил вам за нашу безопасность, – цедил чужак. – Не позволю запугивать студентов, а главное – заниматься ерундой! Оставляю карту на изучение. Завтра с рассветом отправляемся с моста. Уж вещи-то вы изволили собрать?
Не дожидаясь ответа и не прощаясь, мужчина развернулся и вышел из дома. Остальные, как утята за уткой, посеменили следом. Я скрылся за углом дома, но это оказалось лишним. Группа не могла меня заметить, направилась в сторону деревни. Интересно, где будет ночевать моя девочка? Что забыла в этой дыре?
Обойдя избушку, я присел отдохнуть у глухой её стены. Передо мной простирался залитый солнцем шумный лес. Он куковал, стрекотал и даже квакал. Под руку мне попалась ромашка. Я принялся рвать лепестки. Вместо того, чтобы гадать на любовь, думал совсем о другом. Студенты, экспедиция… Очевидно, они собрались в поход, а лесник – их сопровождающий. Могу назвать тайгу вторым домом. Если медведи здесь – хозяева, то я их господин. Но если… Мурашками по телу прокатилась мысль, что уродина уйдёт в чащу одна, без меня. Не могу упустить, не пущу! Только мне под силу защитить её от всего, чем кишит лес. Нужно оказаться не просто поблизости, а по-настоящему рядом. Нужно попасть в их тесный туристический кружок.
Я разорвал букет облысевших ромашек, что собрал, размышляя. Как подать себя?.. Улыбнулся. Улыбнулся ровными белыми зубами. Знаю, как очаровательны ямочки на моих щеках, как блестят сейчас мои глаза. Янтарные, в полумраке отливающие чёрным. Творческий беспорядок в моих русых волосах только придаёт шарма. Под застиранной рубахой на вдохе вздымается крепкая грудь. Безупречное тело юноши восхищало всех, кому не посчастливилось прикоснуться к нему. Я стал бы нарциссом, если умел бы любить. Женщины из их компании будут от меня в восторге. Позовут с собой, а то ради меня и сами пойдут куда и на что угодно. Но вот мужская половина отряда… Два паренька, грозный мужик с ружьём, проводник.
Я ухмыльнулся. Как есть – дурак. Туго соображаю с голодухи. На кой притворяться волком в овечьей шкуре, если я пастух? Встал, отряхнулся от сорных семян, прицепившихся к одежде, пошуршал к крыльцу. Огляделся. Тишь. Никого. Солнце светило ярко, мир безмятежен. Меня захватил знакомый азарт. Под кожей будто затрещали колючие искры. Я смело вошёл в дом, притворил за собой дверь. Хозяин сидел там же, за столом. Перед ним был расстелен большой лист бумаги с какими-то абстрактными цветными рисунками, но старик отдал предпочтение рюмке. Тут же самогон в стеклянном пузыре, засохшая корка хлеба. Как знал – на поминки накрыл.
– Э, кто буш?
Голос его ровен, трезв. Хорошо. Не люблю пьяных – они смелые. Молча подхожу к леснику. Не отвечу. Коль не знает меня, пусть гадает. Одним взмахом руки я свалил бутыль на пол. Она разбилась, но больше хозяин испугался моего следующего выпада. Я вцепился ему в волосы, потащил через стол. Он заревел, почти как медведь. Кое-как смог вырваться, уже без седой пакли, зажатой в моих пальцах.
Доходяга вздумал успеть вооружиться кочергой, да я быстрее. С размаху ударил его кулаком в глаз. Дед потерял равновесие, попятился по дуге. Отточенным движением я выкрутил ему руки, резко дёрнул их. Громко щёлкнули старческие суставы. Он закричал от боли, рухнул на колени. Как бесы из него полезли. Мне нравится, когда они вот так корчатся у моих ног.
Я хочу, чтобы мужик не просто мучился – боялся. Пнул его в спину, как куклу развернул к себе. Его зрачки сузились, стоило мне улыбнуться. Помнят ли современники сказки о тех, на кого я похож? Моя мама знала о них, так, может, и они? Клыки, когти, за секунды выросшие от голода. Если бы ад не был моим домом, то после смерти меня бы сослали туда за гордыню. Дурак даже не догадывается, сколь великая честь ему оказывается. Я не какой-то выдуманный кровопийца, а настоящий адский принц – омен.
Пуча единственный уцелевший глаз и страшно кряхтя, старик предпринял жалкую попытку спастись. Я рассмеялся. Не препятствовал, тенью следовал за ним на улицу. Он пытался докричаться до кого-то там, внизу. Туристы ушли далеко, но недостаточно, чтобы я окончательно успокоился. Опасность быть обнаруженным напрягала.
Я поймал несчастного возле бочки, где собиралась дождевая вода. Ухватив за шею, погрузил его голову в илистую темноту. Тут же из мрака наверх устремились пузырьки. Идиот, бежать вздумал. А если бы я не был таким добрым? Я ослабил хватку, чтобы мужик хлебнул воздуха и снова под моей сильной рукой нырнул. От того, как он барахтался, дёргал ногами, меня пробирало на смех. Люди такие забавные за мгновения до смерти. Очаровательно одинаковые.
На волнующейся поверхности грязной воды я случайно приметил своё отражение. Первое, что попалось на глаза, ожидаемо – шрам на губах. Розовая полоса поперёк рта, чуть левее уголка. Каждый раз обидно, как в первый. Вот же ж… проклятье!
Однажды видел, как одна маленькая девочка мыла яблоко, прежде чем съесть. Со своей едой я уже наигрался. Рванул седую голову из воды. Держа за волосы, вцепился зубами в шею. Под клыками упруго лопнула кожа и мышцы. В рот хлынула сладкая артериальная кровь. Из глотки мужика вместо вопля вырвалось бульканье. Я забылся. Как алкоголик присасывается к бутылке, так и я жадно глотал это тёплое вино. Сытость приходила с затуханием пульса жертвы. Этот родник иссякал на глазах. Я уронил тело на траву, утёр губы рукавом. Мужик больше не шевелился, хотя кровь из раны, пусть слабо, но текла.
С капризным вздохом я взял умирающего за ноги, потащил на задний двор. Там чернело крошечное хлипкое деревянное строение, а в нём – только дыра в полу для человеческих нужд. Туда и скинул, напоследок пнув жертву по лицу. С мерзким чавканьем старик потонул в темноте. Я вышел, задвинул засов на двери и под заливистые птичьи песни направился в дом. Теперь это мой дом, по крайней мере, до завтра. Плевать на следы крови на земле. Я сюда больше не вернусь. К людям… никогда не вернусь.
Ополоснувшись водой из бочки, где топил мужика, сытый и довольный, я улёгся в чужой постели. День сегодня выдался неожиданно знаменательным. Мне захотелось пофилософствовать перед сном. О смерти, жизни и её смысле. Тревога неизбежного мешалась с новыми, непознанными чувствами, похожими на восторг. Но мне в тот вечер не хватило веских причин для новых грёз. Живот был полон, значит, всё хорошо. Как и всякий смертный, в тепле одеяла я разомлел и мгновенно уснул.
2 – «За туманом и за запахом тайги»
Сизый туман неприятно лип к коже. Рыхлый, он полз по деревенским улочкам, игнорируя восходящее солнце. За чёрными домишками оно бледно-жёлтым пятном разливалось на горизонте, теснило и красило облака в розовый. Иногда я гадаю, кем была моя мать? Откуда бы я понабрался этой меланхолии и бестолковых эпитетов, как не из её мозгов? Воистину, ты есть то, что ты ешь. Но как эта фраза вообще затесалась в моей голове? Я ведь её нигде не слышал!
Стадо коров уже преодолело мост через тощую речку и направилось к лугам, а вчерашние гости всё не торопились. Я глядел с высокого берега на зеркало воды, на мошкару, что кишит над нею, и ждал. Мне разрешили пастухом быть бестолково. Лишь бы не тунеядец, хоть приличия ради. Деревенским и так ясно – с бродяжкой каши не сваришь. Ночует где-то, есть-пить не просит, да и ладно. Я полезен разве что местным девкам для плотских утех, пока их мужья с матерями не видят, а об остальных моих забавах никому знать не следует. Если кто сейчас появится рядом со мной, спросит между прочим, чего скот не пасу… Не знаю, убью его? А то скучно до ужаса. Хоть ложись и помирай.
Ушей моих коснулись тихие голоса, доносящиеся выше по улице. Молодёжь, стало быть, затыкается только тогда, когда на них орут. Всё в том же составе, скоро они обнаружили меня. Шли тесно и строго, как птичий клин. Во главе – тот грозный мужик, разодетый, как охотник, в маскировочный костюм. Трупы в таких одеждах очень удобно прятать в неприметных местах.
Уже издали вожак этой хилой стаи глядел на меня презрительно, в замешательстве. Потягивая лямки рюкзака, украденного у убитого мною лесника, я приветливо улыбнулся чужакам. Поравнявшись со мной, старший строго спросил:
– Где егерь?
Не знаю такого слова, но нашёлся сразу.
– А вы не слышали? Ночью плохо стало. Медики в город увезли.
У мужчины набухла венка на виске и дёрнулся глаз. Женщина справа от него обняла себя руками, студенты переглянулись.
– Он мой наставник. Я проведу вас вместо него.
– Ещё чего?! – в сердцах вскинул руку мужик. – Что ж за напасть такая?!
Я равнодушно пожал плечами.
– Вам решать. Можете домой ехать. Мне плевать.
Не плевать. Эти пусть катятся, куда хотят, а страхолюдину я в любом случае заберу.
У мужика щёлкнула челюсть – так сильно сжимал зубы. Женщина пыталась привлечь его внимание, касаясь плеча, но тот грубо одёрнул её. Глядя куда-то мимо меня, он колебался. Я старался не пялиться на косоглазую девчонку за его спиной, хотя чувствовал, что рассматривают меня все.
– Арсений, экспедиция собрана, – взывала к разуму женщина. – Что ты, в самом деле?
– Люда, посмотри на него. Какой проводник?! Мне хватает детей в отряде.
– Всё утверждено, уплачено. Водитель не вернётся.
– Замолчи!
Я любовался его гневом. Помимо прочих талантов, вижу, можно сказать, души людей. Их эмоции, что тот же туман, клубятся вокруг их тел цветными всполохами. Собаки носом чуют страх, я же различаю его глазами. И Арсений сейчас просто горел. Ярко красный, и аурой, и кожей.
– Со мной вам точно ничего не грозит, – издевался я. – В лесу я свой, уж поверьте.
Протянул руку для рукопожатия. Арсений проигнорировал мой добрый жест.
– Как хоть звать тебя, мальчишка?
– Елисей.
Он хмыкнул, верно я сказал что-то неприличное. У Люды брови поползли вверх, студенты зашушукались. От такой реакции я даже немного смутился.
После рождения долго не мог выбрать себе имя. Незачем было. Меня не звали – сам приходил. Вот только, наблюдая за людьми, без имени я чувствовал себя не у дел. Неприкаянным, неполноценным. Как какой-то хищник – опасный, всеми ненавистный, но никем не уважаемый. Бывало, спрашивал у своих жертв, как их зовут, примерял новые слова себе, да всё не то. Пока однажды летним вечером не подошёл к одному дому. Там жила бабушка и внучка. Я ждал под окном, когда уснут, чтобы войти и плотно поужинать. Старая женщина читала вслух на ночь сказку, и я заслушался. Зачаровался. Не умею читать, неоткуда мне было брать истории. Всё, чем занимался – пытал, насиловал и убивал. Брожу по миру неприкаянный, раздавая горести и проклятия. А тут вдруг почувствовал себя тем, кем был глубоко внутри – маленьким одиноким мальчиком, который тайно хотел, чтобы о нём заботились.
Сказка та, что рассказывала девочке старуха, была о некой мёртвой царевне и семи богатырях. Был в этой сказке и жених, чья наречённая невеста – труп. Разомлевший от странной тоски, в тот момент я осознал – это про мою жизнь. Об истории моего проклятого рода. И пусть королевич суженную свою не убивал, а, наоборот, вернул к жизни, я углядел в том параллель. В будущем мне предстояло отыскать свою избранную, и будет ей любимый убийца – Елисей. Я нашёл это остроумным и даже милым.
В благодарность за имя подарил бабушке и внучке в ту же ночь быструю смерть. Теперь же, стоя перед всеми этими людьми, предавался воспоминаниям, и в сердце отчего-то пухло тепло. Командир отряда, Арсений, причесал пальцами волосы.
– Тоже мне, Лис.
Я настаивал:
– Елисей.
– Ну что ж, Лис, веди, коль дорогу знаешь. Если заблудимся – в первой же яме тебя прикопаю, слово даю.
– Конечно, Арсений.
Он скривил рот.
– Для тебя – Арсений Юрьевич, мальчишка. Профессор кафедры биологии и естествознания. Если слова такие знаешь.
А он забавный! Убью его последним.
***
Утреннее солнце залило золотом всё до горизонта и дальше. Мошкара вилась над травой по обе стороны от просёлочной дороги. Страшно подумать, какая она дикая в тайге. Пока путь через луг прокладывала стёртая до голой земли колея, так называемый профессор шагал во главе. Вид важный, как у петуха. С предвкушением я ждал, когда собью с него спесь. Когда он обратится ко мне, как к проводнику. Смешной. Как будто я знаю, куда идти. Дурацкие карты с буквами и цифрами для меня просто мудрёные рисунки – ни о чём не говорят.
Я замыкал процессию. Люда, та женщина с толстой косой на плече, как привязанная шла за Арсением Юрьевичем. На взрослых мне, в общем-то, было всё равно. Я выбрал провести время с пользой – подобраться к уродине осторожно, через студентов. В стаде овец скорей зайти за своего. А то если сразу напрямую к цели подойду – девчонка в обморок хлопнется от такого счастья. Инициативу знакомства, мне в подмогу, взял один из двух юнцов.
– Я Гарик. Это Жорик, – кивнул он на товарища.
Гарик обладал тем самым «универсальным лицом». Внешность столь скучная и незапоминающаяся, что такому идти только в преступники. Я пытался вычленить хотя бы цвет волос или глаз, но стоило отвести взгляд от Гарика, как всё о нём забывал. Даже голос его… никакой. Жорик ярко контрастировал на его фоне. Южанин. Кожа бронзовая, глаза угольки… Чёрт побери, опять пошли эпитеты. Не отношусь к тем эстетам, кто откажется от еды из-за внешнего вида. Я как никто другой честен в суждении: «Главное, что внутри».
– Ясно, – ответил я на приветствие Гарика. – А девчонки?
Смущённо улыбаясь, руку мне протянула девочка-студентка в красной косынке.
– Тома.
Мы скрепили рукопожатие. У неё очень нежная кожа. Сама тоненькая, хорошенькая. Маленький носик мило вздёрнут. Я спросил:
– А молчунья?
Не смотрел на страшилище, чтоб ещё больше не пугать. Раз молчит – стесняется. Но больше всего хотелось узнать её имя. Тома выручила:
– Алиса.
У меня аж ухнуло в груди. Алиса. Наши имена созвучны. Ошеломительно, будто на кофейной гуще нагадали. Всё, что её касается, теперь касается меня. Однако факт есть факт – одним своим существованием эта девушка порочит своё имя.
– Алиса немая?
Тому это развеселило.
– Да ладно вам, не бойтесь, – утешил я. – Надо же знать, как кликать, если в лесу потеряемся.
– Всё так плохо? – уточнил Гарик. Наверное, немой всё-таки Жорик.
С деланной беспечностью Тома спросила меня:
– Это правда? Про медведей.
Я ответил:
– Будто не знали, куда шли. Вон у вас охотник есть.
– Ты б не шутил над ним так громко, – взяла меня в оборот Тома. Полагаю, из этих… эн-ту-зи-ас-тов. – Он злыдня. Потом все по шапке получим. Шагу на маршруте не сделали, а замучил уже.
Я улыбнулся так обворожительно, как только умел. Боковым зрением видел – Алиса наблюдает за мной. Чуть понизил голос, будто доверяю секрет.
– Он теперь зависит от меня. Проверим, так ли он хорош, – и судя по блеску в глазах, мне удалось расположить к себе ребят.
Дорога поворачивала в поля, а мы пошли по высокой траве на гору, к лесу. Тома кокетливо ткнула меня в бок:
– Слушай, а сколько тебе лет?
Мне не в первый раз задали этот вопрос. Телом и умом я совершеннолетний молодой парень. Сразу стал таким в первые же минуты моего пришествия на землю, иначе не смог бы делать то, что делаю. Но чёрт побери, я не умею считать! Как объяснить? Благо, студенты выглядели, как мои ровесники, потому сейчас выкрутился:
– Да как и вам.
– Мы второкурсники, нам всем по девятнадцать. А вот ты кажешься моложе. Я знаю, в деревне от солнца и тяжёлого труда люди, наоборот, быстрее стареют. А у тебя такая гладкая кожа… Верно, знаешь, где растут молодильные яблочки?
– И Алисе столько же лет?
Мягкая улыбка Томы померкла. В её голосе проскользнули едкие нотки:
– Ну да. Просто лишний вес прибавляет возраста.
Я слушал рассказы Томы. Делал вид, будто мне интересно. Старался не задавать вопросов, хотя половину слов слышал впервые. Не понимаю всех этих студенческих игрищ, но что-то да усвоил. Вроде как их группа собралась искать редкие растения, лечебные и ядовитые, для какой-то большой научной работы. Тома назвала это практикой. Путь рассчитан дня на четыре. Знать бы ещё, как далеко это «четыре» от последних «трёх», до которых я научился считать. По итогу мы должны выйти к какому-то селу, которое обозначено на карте кружком. Пустой звук. Я знаю лишь те, где останавливался и кормился, и то – по наитию. Надеюсь, то, которое назвала Тома, не окажется в числе некогда сожженных мной.
На окраине леса Арсений медленно обернулся ко мне, эффектно, как в кино. Не хватало только руки на поясе и сигареты в зубах. Я приготовился острить.
– Что, проводник, показывай дорогу, коли знаешь!
– Как маленький. Хотите – идите через кусты, Ар-се-ний Юрь-е-вич.
Он замер на месте, я – нет. Дальше шёл с остальными, в горку на подъём. Не понял, студенты отвернулись, чтобы скрыть смешки, или от испуга. Грозный голос позади заставил меня замедлиться:
– Молодой человек, следи за языком. Я не посмотрю, что ты деревенщина – дурь-то выбью.
– Арсений! – охнула Люда.
Глядя на него через плечо, я состроил мину страдальца.
– Профессор, ну, в самом деле! Мне не нужно быть учёным, чтобы понимать, что лезть в дебри – плохая идея. Давайте не усложнять друг другу жизнь.
Небольшое возвышение, по какому мы взбирались, застилала прошлогодняя сухая хвоя, что ковром покрывала неровности земли. Сосны рассыпали здесь шишки. Алиса, что шагала справа от меня, обо что-то споткнулась. Я поймал её играючи, ухватив за талию. Она вскинула руки, будто боялась ко мне прикоснуться, но всё же не удержалась – посмотрела на меня. Разглядел своё отражение в её косых глазах. Целованный солнечными лучами я был особенно хорош. Беспечно обронил:
