Полная версия
Последний отрезок пути оказался самым сложным. Съехав с федеральной трассы, Алексей попал на региональную дорогу, которая явно давно не видела ремонта. Дорога сузилась и пошла петлять между лесистыми холмами. Асфальт местами был разбит, и приходилось снижать скорость, объезжая выбоины и ямы. Навигатор дважды терял сигнал, и Алексей начал опасаться, что заблудится в этом лабиринте лесных дорог.
Солнце уже почти скрылось за горизонтом, и сумерки быстро сгущались, когда впереди наконец показался указатель: «Черноречье 5 км». Алексей почувствовал, как сердце забилось чаще. Он приближался к месту, которое так долго вытеснял из памяти.
Город появился внезапно, словно вырос из-за поворота. Алексей сбавил скорость до минимума, вглядываясь в открывшийся пейзаж. Первое, что бросилось в глаза – река. Она огибала город широкой дугой, темная, почти черная вода отражала вечернее небо, подернутое лиловыми оттенками уходящего дня. Теперь он вспомнил, откуда название – Черноречье. Река действительно казалась черной, особенно в закатных сумерках, словно не вода текла в ее берегах, а нечто более густое и темное.
Въезд в город был отмечен потрепанным щитом с названием и гербом – стилизованное изображение реки и леса. Щит покосился, краска местами облупилась, обнажая ржавый металл.
Алексей медленно ехал по главной улице, жадно вглядываясь в знакомые и одновременно чужие места. Улица Ленина – центральная артерия Черноречья – почти не изменилась за прошедшие годы, только обветшала и словно выцвела, как старая фотография. Пятиэтажки советской постройки с обшарпанными фасадами, магазины на первых этажах, редкие прохожие, спешащие по своим вечерним делам. Город выглядел заброшенным, словно медленно умирал. Многие окна в домах были темны, некоторые заколочены фанерой.
На автобусной остановке стояла группа подростков – три парня и две девушки, одетые в черное. Они проводили его машину неприветливыми взглядами. Чужак. Незнакомец. Нарушитель привычного порядка вещей.
Он остановился на центральной площади, заглушил двигатель и некоторое время просто сидел, собираясь с мыслями. В центре площади все так же стоял памятник Ленину, указывающий рукой куда-то вдаль – жест, который теперь казался зловещим предупреждением. Вокруг памятника был разбит небольшой сквер с облезлыми скамейками. На одной из них сидели подростки, с любопытством разглядывающие незнакомую машину.
Алексей приехал. Он в Черноречье. Что дальше?
Гостиница. Ему нужно где-то остановиться. Он смутно помнил, что в городе была небольшая гостиница недалеко от площади. Но сначала…
Алексей вышел из машины и огляделся. Вечерний воздух был прохладным и влажным. Со стороны реки тянуло сыростью и легким запахом тины. Он сделал несколько шагов к центру площади и остановился, пораженный странным чувством дежавю. Он стоял здесь раньше, много раз. Вот здесь, у памятника, они встречались с Максимом после школы. А там, в углу площади, раньше был книжный магазин, куда он заходил каждую неделю, выискивая новые поступления.
Воспоминания накатывали волнами, становясь все более четкими и яркими, словно кто-то медленно поворачивал ручку настройки, убирая помехи. Вот кинотеатр «Родина» с облупившейся лепниной на фасаде – там они с Максимом смотрели «Парк Юрского периода», и Алексей неделю после этого боялся темноты, представляя, что в шкафу притаился велоцираптор. Вот здание почты с колоннами и выцветшим советским гербом над входом – туда он ходил отправлять письма бабушке в Воронеж. А вот и школа виднеется за деревьями – красное кирпичное здание, где прошло его детство.
Один из подростков, худой парень лет пятнадцати в слишком большой для него куртке с капюшоном, подошел к Алексею. У мальчишки было бледное вытянутое лицо с острыми скулами и настороженный взгляд.
– Вы заблудились? – спросил он с легкой насмешкой в голосе. – К нам редко кто заезжает. Туристы обычно проезжают мимо.
– Нет, я… я ищу гостиницу, – ответил Алексей, изучая лицо подростка. Было в нем что-то смутно знакомое, словно отголосок чьих-то черт. – Она все еще работает?
Парень пожал плечами, сунув руки глубоко в карманы потертой куртки.
– Вроде да. Там, за администрацией, – он махнул рукой в сторону серого двухэтажного здания на противоположной стороне площади. – Только зачем вам тут останавливаться? В Черноречье ловить нечего. Разве что рыбу в реке…
В его голосе звучала смесь подросткового бравирования и неподдельной горечи – так говорят о родном городе те, кто мечтает его покинуть при первой возможности.
– У меня здесь дела, – коротко ответил Алексей. Затем, поколебавшись, добавил: – Я ищу человека. Максима Зотова. Знаешь такого?
Лицо подростка изменилось. Насмешливое выражение сменилось настороженностью, взгляд стал острым, оценивающим.
– Зотов? – переспросил он, словно надеясь, что ослышался. – Вы его родственник?
– Друг детства, – ответил Алексей, внимательно наблюдая за реакцией мальчишки. – Мы не виделись много лет. Он прислал мне письмо, попросил приехать.
Парень переглянулся с приятелями, все еще сидевшими на скамейке. Между ними, казалось, произошел безмолвный диалог – обмен взглядами, в котором читалось беспокойство.
– Максим Зотов живет на Речной, дом 15, – сказал он наконец, нехотя, словно выдавая секрет. – Это у самой реки, минут десять отсюда пешком. Двухэтажный дом из темно-красного кирпича. Только…
– Что? – спросил Алексей, когда подросток замолчал, нервно покусывая нижнюю губу.
– Ничего, – парень отступил на шаг, внезапно утратив всю свою напускную браваду. – Просто он странный. Все это знают. Люди говорят, он видит… вещи. И это после того, как он вернулся из…
Он осекся, бросив еще один быстрый взгляд на своих друзей, которые теперь тоже поднялись со скамейки и настороженно наблюдали за разговором.
– После чего? – настойчиво спросил Алексей, чувствуя, как по спине пробежал холодок предчувствия.
– Спросите у него сами, – резко ответил парень, и в его глазах промелькнул страх. – Если он согласится с вами разговаривать. Он не со всеми разговаривает.
С этими словами он вернулся к друзьям, и они, о чем-то негромко переговариваясь и то и дело оглядываясь на Алексея, быстро покинули площадь, скрывшись в узком проулке между домами.
Алексей проводил их взглядом, чувствуя, как усиливается беспокойство. Что значит «странный»? Видит «вещи»? И откуда «вернулся» Максим? И почему упоминание его имени так изменило настроение подростков?
Он вернулся к машине и достал телефон. Сигнал был слабым, но достаточным, чтобы отправить сообщение Марине: «Добрался до Черноречья. Все в порядке. Город изменился, но я многое узнаю. Нашел, где живет Максим. Завтра встречусь с ним. Позвоню, когда будет связь получше».
Затем он завел двигатель и медленно поехал в сторону гостиницы. Здание оказалось старым трехэтажным особняком дореволюционной постройки, неожиданно элегантным для такого маленького города. Массивное крыльцо с колоннами, лепнина под крышей, большие окна с закругленными верхними краями – все говорило о том, что когда-то, в прежней жизни, это был купеческий дом. Вывеска, выполненная в стиле ретро, гласила: «Гостиница «Черноречье»».
«Оригинально», – подумал Алексей с невеселой усмешкой, паркуя машину перед входом.
Внутри его встретил прохладный полумрак и запах старого дерева, полироли и еще чего-то неуловимого – может быть, времени, застывшего в этих стенах. Просторный холл с высоким потолком был обставлен массивной мебелью темного дерева. На стенах висели пожелтевшие фотографии в рамках – виды Черноречья начала XX века, когда город, вероятно, был процветающим купеческим центром.
За стойкой регистрации, представлявшей собой тяжелый резной шкаф с открытыми полками для ключей, сидела пожилая женщина, листавшая потрепанный журнал. Она подняла глаза на звук открывшейся двери и с удивлением уставилась на Алексея, словно увидела призрака.
– Добрый вечер, – сказал он, подходя к стойке. – Мне нужен номер. На несколько дней.
Женщина продолжала смотреть на него, не моргая. Ее рука, держащая страницу журнала, замерла на полпути. В тусклом свете настольной лампы ее лицо казалось восковой маской – желтоватое, с глубокими морщинами, с впалыми щеками. Только глаза были живыми – ярко-голубые, неожиданно яркие на этом увядшем лице.
– Вепрев? – наконец произнесла она, и ее голос был хриплым, словно давно неиспользуемым. – Алексей Вепрев?
Алексей застыл. Он не представлялся, не называл своего имени. Паспорт все еще лежал в кармане куртки.
– Откуда вы…
– Я помню тебя, мальчик, – сказала она, и в ее голосе прозвучало что-то похожее на сочувствие. – Ты был совсем ребенком, когда уехал. Но глаза… глаза у тебя отцовские. Я сразу узнала. Серые, как речная вода перед грозой. Такие глаза не забываются.
Алексей почувствовал, как земля уходит из-под ног. Комната словно покачнулась, и ему пришлось опереться о стойку. Кто эта женщина? Почему она его помнит? И что она знает о его отце?
– Простите, я не…
– Нина Петровна, – представилась она, отложив журнал и выпрямившись на стуле. В тусклом свете настольной лампы блеснули золотые коронки. – Я работала с твоим отцом. В больнице.
В больнице. Снова это слово. Оно отозвалось внутри тревожным звоном, словно сигнал опасности.
– Мой отец работал в больнице? – осторожно спросил Алексей, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально.
Нина Петровна нахмурилась, ее выцветшие брови сошлись на переносице.
– Конечно. Он был главным врачом психиатрического отделения. Ты не помнишь?
Психиатрическое отделение. Что-то дрогнуло в памяти Алексея, но тут же ускользнуло, оставив после себя лишь смутное беспокойство. Он не помнил, чтобы отец был психиатром. В его воспоминаниях отец работал в какой-то конторе, часто задерживался допоздна, приходил усталый и раздраженный. Они почти не разговаривали в те годы.
– Я… многое забыл, – признался Алексей, чувствуя себя все более дезориентированным. – Прошло много лет.
Нина Петровна кивнула, словно это объясняло все.
– Что ж, ты был совсем мальчишкой. Дети многое забывают, особенно… – она осеклась, отводя взгляд. – Неважно. Тебе нужен номер. У нас сейчас почти никого нет, так что выбирай любой, – она достала потрепанную книгу регистрации, обтянутую потрескавшейся кожей. – На какое имя записать?
– Алексей Вепрев, – ответил он, протягивая паспорт.
Пока она заполняла бумаги медленным, старательным почерком, Алексей осматривал холл. Старинная хрустальная люстра с тусклыми лампочками, отбрасывающими призрачные тени на высокий потолок; потертый ковер с выцветшим геометрическим узором; деревянная лестница с резными перилами, ведущая на верхние этажи. Место выглядело застрявшим во времени, как и весь город.
На одной из стен висело большое прямоугольное зеркало в тяжелой раме, потемневшее от времени. Алексей поймал в нем свое отражение и на мгновение ему показалось, что за его спиной мелькнула какая-то тень. Он резко обернулся, но холл был пуст.
– Вот ключ от номера 7, второй этаж, – сказала Нина Петровна, протягивая ему массивный металлический ключ с потертым номерком. – Окна выходят на реку. Ванная в конце коридора, общая. Завтрак с восьми до десяти, внизу в столовой.
– Спасибо, – Алексей взял ключ, холодный и тяжелый в ладони. – Скажите, а вы знаете Максима Зотова?
Лицо женщины снова изменилось. Появилось то же выражение, что и у подростка на площади – смесь настороженности и чего-то похожего на страх. Ее пальцы, лежащие на журнале регистрации, слегка дрогнули.
– Максима? Конечно, знаю. Весь город его знает, – она понизила голос до шепота, хотя в холле по-прежнему никого не было. – Он прислал тебе письмо, да? Поэтому ты вернулся?
Алексей кивнул, удивленный ее проницательностью.
– Так и думала, – Нина Петровна вздохнула, и в этом звуке было столько усталой обреченности, что Алексею стало не по себе. – Послушай меня, мальчик. Максим… он не в себе. После того случая в лечебнице… и всего, что было потом… Впрочем, тебе лучше самому с ним поговорить. Только будь осторожен.
– После какого случая? – спросил Алексей, чувствуя, как пульсирует в висках. – Что произошло в лечебнице?
Нина Петровна отвела взгляд. Ее пальцы нервно постукивали по обложке журнала, выбивая неровный ритм.
– Не мое дело об этом говорить. Просто… будь осторожен. Нельзя тревожить прошлое, иначе… – она осеклась, покачав головой. – Просто… будь осторожен, – повторила она. – И если увидишь его, скажи, что таблетки готовы. Он поймет.
С этими словами она отвернулась к полке с ключами, давая понять, что разговор окончен.
Алексей хотел спросить еще что-то, но понял, что не получит ответа. Он поднял свою сумку и направился к лестнице, чувствуя спиной пристальный взгляд Нины Петровны.
Номер оказался маленьким, но чистым: узкая кровать с железной спинкой, застеленная белоснежным бельем; шкаф с потертыми дверцами; стол у окна, застеленный выцветшей клеенкой; два стула с высокими спинками. На стенах – выцветшие обои в мелкий цветочек, на полу – потертый ковер с геометрическим узором. Лампочка под тканевым абажуром давала тусклый желтоватый свет, создавая в углах комнаты глубокие тени.
Окно действительно выходило на реку, и в сгущающихся сумерках вода казалась совсем черной, словно бездонная пропасть. На противоположном берегу виднелись темные силуэты деревьев, за которыми начинался лес – густой, непроницаемый, тянущийся, казалось, до самого горизонта.
Алексей бросил сумку на кровать и подошел к окну. Город затихал. Редкие огни в окнах домов, тусклые фонари на набережной, отбрасывающие дрожащие отражения на черную поверхность воды. И где-то там, в одном из этих домов, жил Максим Зотов, его друг детства, человек, приславший странное письмо, которое заставило Алексея вернуться в город, который он так долго старался забыть.
Что с ним случилось? Почему все реагируют так странно на упоминание его имени? И что за «лечебница», о которой говорила Нина Петровна?
Алексей открыл окно. В комнату ворвался прохладный вечерний воздух с запахом реки – влажный, с нотками тины и чего-то еще, неопределимого. С набережной доносились приглушенные голоса – двое мужчин о чем-то негромко разговаривали, стоя под фонарем. До Алексея долетали обрывки фраз.
– …снова видели…
– …чушь все это… выдумки…
– …а Зотов говорит…
– …да что Зотов… совсем рехнулся после…
Внезапный порыв ветра заглушил их слова, а когда стих, мужчин уже не было видно.
Алексей закрыл окно и присел на край кровати. События дня, долгая дорога, странные разговоры – все это навалилось разом, вызывая головокружение и чувство нереальности происходящего. Он словно попал в странный сон, где все знакомо и одновременно искажено, как в кривом зеркале.
Он достал телефон и еще раз проверил сообщения. Марина не ответила. Сигнал был совсем слабым, интернет практически не работал. Алексей чувствовал себя отрезанным от привычного мира, от своей обычной жизни.
Что-то происходило в этом городе, что-то, связанное с его прошлым. И он не был уверен, что готов узнать, что именно. Но выбора не было. Он приехал сюда за ответами. И завтра он найдет Максима Зотова.
Алексей открыл сумку и достал коробочку с таблетками. Лоразепам. Маленькие белые пилюли, способные отогнать тревогу и подарить сон без сновидений. Он долго смотрел на них, затем решительно убрал обратно. Нет, он должен оставаться в ясном сознании. Что бы ни ждало его в этом городе, он встретит это лицом к лицу, с открытыми глазами.
Он разделся и лег в постель. Простыни были прохладными и пахли лавандой. За окном шелестели листья деревьев, где-то вдалеке лаяла собака. Обычные, успокаивающие ночные звуки. Алексей закрыл глаза, надеясь, что сон придет быстро и будет милосердно пустым.
Но этой ночью ему снова снилась река. Черная, глубокая, с течением, которое затягивало в темную глубину. И старый дом, чьи окна светились зловещим красноватым светом. И чьи-то глаза, наблюдающие за ним из темноты. Глаза, которые знали все его секреты. Все его грехи.
А еще ему снились дети, играющие на берегу. Их смех превращался в крики. А крики – в тишину.
И голос, шепчущий его имя. Голос, который он знал всю жизнь, но так долго пытался забыть.
«Лёшка, – шептал голос. – Ты вернулся. Наконец-то ты вернулся. Теперь мы сможем закончить то, что начали».
Глава 3. Встреча
Алексей проснулся от звука капель, барабанящих по стеклу. Резкий переход от глубокого сна к бодрствованию оставил его дезориентированным – на мгновение он забыл, где находится. Затем реальность нахлынула холодной волной: гостиничный номер, Черноречье, письмо, Максим.
За окном шел дождь, превращая мир в размытое серое полотно. Плотная завеса осадков скрывала противоположный берег реки, оставляя лишь ощущение бескрайней водной глади, сливающейся с низким небом. Часы на прикроватной тумбочке показывали 7:30 – он проспал почти десять часов, но чувствовал себя совершенно разбитым. Сны, которые он не мог вспомнить, оставили после себя тяжесть и смутное беспокойство, словно он всю ночь бежал от чего-то неумолимого.
Алексей медленно сел на кровати, потирая виски. Глухая боль пульсировала под черепной коробкой – не острая, но настойчивая, как предвестник чего-то более серьезного. Он посмотрел на свои руки и с удивлением заметил красные полумесяцы от ногтей на ладонях – должно быть, во сне он сжимал кулаки с такой силой, что оставил следы.
«Соберись», – пробормотал он, поднимаясь с кровати.
Алексей прошел в общую ванную комнату в конце коридора, стараясь ступать бесшумно, хотя, по всей видимости, других постояльцев на этом этаже гостиницы не было. Ванная встретила его холодным кафелем и тусклым светом одинокой лампочки. Чугунная ванна на львиных лапах, потемневшее от времени зеркало в витиеватой раме, потрескавшаяся раковина – все словно застыло во времени, как и весь город.
Умывшись ледяной водой, Алексей посмотрел на свое отражение. Бледное лицо с темными кругами под глазами, щетина, пробивающаяся на щеках и подбородке, спутанные волосы. Нечто затравленное появилось в его взгляде – выражение, которое он часто видел у своих пациентов, но никогда у себя.
«Это просто усталость», – сказал он своему отражению. «Просто стресс и нездоровый сон».
Но внутренний голос, тот самый, который он тренировал годами психотерапевтической практики, шептал: это страх.
Спустившись в столовую, Алексей обнаружил, что помещение пусто. Небольшой зал с пятью столиками был обставлен с претензией на старинный шик: тяжелые стулья с высокими спинками, скатерти с кружевными краями, на стенах – пожелтевшие фотографии старого Черноречья в резных рамах. Из репродуктора в углу лилась тихая классическая музыка – Чайковский, определил Алексей. «Времена года», «Октябрь».
Нина Петровна появилась из боковой двери, расставляя на столах приборы. Увидев Алексея, она бросила на него быстрый взгляд, в котором мелькнуло что-то похожее на сожаление.
– Доброе утро, – сказала она. – Завтрак будет через пятнадцать минут. Кофе?
Алексей кивнул и сел за столик у окна, откуда открывался вид на мокрую от дождя улицу. Столовая была пуста. Он не мог решить, хорошо это или плохо. С одной стороны, отсутствие посторонних давало ощущение уединения, с другой – усиливало чувство изоляции, словно он был единственным живым человеком в городе-призраке.
Через минуту Нина Петровна поставила перед ним чашку с дымящимся кофе. Густой аромат заполнил пространство вокруг, на мгновение вытеснив запах сырости, пропитавший все здание.
– Как спалось? – спросила она, задержавшись у столика и поправляя край скатерти движением, выдающим многолетнюю привычку к порядку.
– Нормально, спасибо, – соврал Алексей, обхватывая чашку ладонями, чтобы согреть озябшие пальцы. – Скажите, Речная улица далеко отсюда?
Нина Петровна замерла, ее рука, расправлявшая складку на скатерти, застыла. Несколько секунд она молчала, словно взвешивая, что сказать, и Алексей успел заметить, как напряглись мышцы ее шеи.
– Нет, минут десять пешком, – она наконец ответила, выпрямляясь. – Вниз по набережной, потом налево у старого тополя. Там еще металлическая скамейка стоит, с советских времен. Не пропустите.
Она помедлила, переминаясь с ноги на ногу, явно желая сказать что-то еще.
– Вы сегодня собираетесь к Максиму? – спросила она наконец, понизив голос, хотя кроме них в столовой никого не было.
– Да. Мне нужно с ним поговорить, – Алексей отпил кофе, наблюдая за реакцией женщины. – Вы хорошо его знаете?
Нина Петровна кивнула, словно ожидала этого вопроса, и опустилась на стул напротив Алексея. Она выглядела усталой, возраст явно давал о себе знать в морщинах, прорезавших ее лицо, и в ссутуленных плечах.
– Весь город знает всех, – сказала она с горькой усмешкой. – Особенно тех, кто… выделяется. Максим был хорошим мальчиком. Умным, талантливым. Мог бы уехать, сделать карьеру где-нибудь в большом городе.
– Что случилось? – тихо спросил Алексей, чувствуя, как сжимается что-то в груди.
Нина Петровна посмотрела в окно, на серую пелену дождя, словно ища ответ в размытых силуэтах домов.
– Жизнь случилась, – сказала она наконец. – Он живет один, в доме своих родителей. Они умерли несколько лет назад, сначала мать – рак, быстротечный, сгорела за три месяца; потом отец – инфаркт, прямо на похоронах жены. С тех пор Максим… – она замолчала, подбирая слова, морщины на ее лбу углубились. – Он изменился. Стал замкнутым. Говорят, начал пить. Бродил по ночам по городу, разговаривал сам с собой. Люди сторонились его. Вы же знаете, как это бывает в маленьких городах – одиночество заразно, все боятся, что их затянет в ту же трясину.
Она вздохнула, разглаживая невидимую складку на скатерти.
– Но в последнее время вроде взял себя в руки, работает в библиотеке. Не пьет больше, насколько я знаю. Стал почти прежним Максимом. Почти.
– В библиотеке? – переспросил Алексей, ощущая странный укол – не совсем дежавю, скорее узнавание, словно кто-то подтвердил то, что он уже знал, но забыл, что знает. – Той, что на улице Ленина?
– Да, она самая. Единственная библиотека в городе, – Нина Петровна вздохнула, в ее глазах мелькнула тоска по прошлому. – Когда-то там было не протолкнуться. Книжные клубы, поэтические вечера, встречи с писателями из областного центра. Я сама вела кружок художественного чтения для младшеклассников.
Она оглянулась на дверь, ведущую на кухню, словно беспокоясь, что их разговор затянулся.
– Хотя посетителей там почти нет теперь. Молодежь уезжает, старикам не до книг. Того и гляди закроют, объединят с районной или вовсе ликвидируют за ненадобностью.
В ее голосе звучала такая неподдельная печаль, что Алексей почувствовал укол совести – словно он лично был ответственен за упадок провинциальной культуры.
Нина Петровна поднялась и отошла на кухню, откуда вскоре вернулась с тарелкой, на которой лежала яичница с беконом и тосты. Еда выглядела неожиданно аппетитно, и Алексей вдруг осознал, что голоден.
– Вот, подкрепись перед встречей, – сказала она почти материнским тоном, ставя тарелку перед ним. – Дождь – не самая лучшая погода для прогулок, но к обеду должно проясниться. Так всегда в Черноречье – утром дождь, днем просвет, вечером туман с реки.
Она помедлила, словно хотела сказать что-то еще, и наконец решилась:
– И помни, что я тебе вчера говорила. Будь осторожен с Максимом. Он… видит вещи, которых нет.
– Что вы имеете в виду? – спросил Алексей, отпивая кофе и внимательно наблюдая за выражением ее лица.
Нина Петровна опустила глаза, ее пальцы нервно теребили край передника.
– Не мне об этом говорить, – сказала она тихо. – Но люди рассказывают… Максим иногда говорит странные вещи. О тенях, которые наблюдают из-за деревьев. О голосах, которые слышны только в определенных местах города. О детях, которые исчезли много лет назад.
Она подняла взгляд, и Алексей увидел в ее глазах искреннее беспокойство.
– Просто… не принимай все, что он скажет, за чистую монету. И помни – в Черноречье есть места, куда лучше не ходить после заката. Особенно чужакам.
С этими словами она снова ушла на кухню, оставив Алексея с его мыслями и нетронутой яичницей, от которой поднимался пар, закручиваясь в спирали под потолком столовой.
После завтрака он вернулся в номер, взял куртку и зонт, который предусмотрительно захватил из дома. Дождь не прекращался, но стал тише – мелкая морось висела в воздухе, окутывая город серой вуалью, размывая очертания зданий и превращая деревья в расплывчатые силуэты.
Алексей выглянул в окно, пытаясь разглядеть противоположный берег реки. Туман поднимался над водой, создавая иллюзию, что река дымится, словно варево в ведьмином котле. Странное сравнение пришло ему в голову, и он нахмурился, недовольный таким поворотом мыслей. Профессиональная деформация, подумал он. Слишком долго работал с пациентами, страдающими от тревожных расстройств и навязчивых страхов.
