Последний звонок

Капитан М.

Последний звонок

Глава первая: Ржавый запах железа

Воронеж встречал ноябрь серым, промозглым утром, точно вывалянным в мокром пепле. Свинцовые тучи, расползшиеся по небу, не предвещали ничего, кроме затяжного дождя, уже висевшего в воздухе колючей изморосью. Александр Дорохов шёл на работу привычным маршрутом: от панельной пятиэтажки на окраине, через дворы, мимо облезлых гаражей, к школе номер сто семнадцать.

Его походка была ровной, но неспешной, движения – экономными, лишёнными суеты. Таким его сделала армия. Таким его сделала война. Он нёс старый, потрёпанный кожаный портфель, подарок коллег к его первому сентябрю в новом качестве. В портфеле лежали тетради с сочинениями о «Капитанской дочке», конспекты уроков по творчеству Блока и пачка простых карандашей. Он не любил ручки. Карандаш можно заточить. Карандашом можно писать под любым углом, даже лёжа в грязи. Карандаш не перестаёт писать от влаги. Мелочь, а привычка, въевшаяся в подкорку.

Бывший майор инженерных войск, командир сапёрного взвода, а ныне – учитель русского языка и литературы Александр Дорохов. Сам себе удивлялся иногда. Не самое очевидное превращение. Офицер, прошедший две горячие точки, разминировавший полстраны от наследия прошедших боёв, – и вот он, объясняет десятиклассницам с задних парт, почему Татьяна Ларина – не «душка-дура», а идеал русской женщины.

Но это было его затишье. Его мирная передовая. Школа. Дети. Словари и учебники. Здесь пахло мелом, старой бумагой и дешёвыми чипсами из столовой, а не порохом, гарью и разлагающимися телами. Здесь кричали на переменах от восторга, а не от ужаса. Здесь его главной задачей было не уничтожить смерть, а дать знание. Жизнь.

Он зашёл в учительскую, кивнул коллегам: Марье Ивановне, историку с сорокалетним стажем, вечно ворчащей на «нынешних недорослей», и молодой практикантке Лене, которая совала в лицо телефон, пытаясь поймать сигнал Wi-Fi.

– Александр Игнатьевич, доброе утро! – прощебетала Лена. – У вас, кстати, телефон на столе пикал. Смс, наверное.

– Спасибо, Леночка, – его голос, привыкший отдавать команды под огнём, здесь всегда звучал тише, приглушённее.

Он положил портфель на свой стол, заваленный книгами, и взял телефон. Обычный кнопочный «кирпич», без всяких там сенсоров и приложений. Удобно, надёжно, практично. Батарея держалась неделю. Он редко им пользовался – только для звонков сестре да чтобы узнать расписание электричек.

На экране мигала иконка сообщения. Неизвестный номер. Длинный, явно не российский. Он нахмурился. Спам? Очередной «вы выиграли в лотерею»? Он уже было потянулся к кнопке удаления, но палец замер в миллиметре от экрана.

Сообщение было коротким. Всего одна строка. Но от этих семи слов кровь в его жилах превратилась в лёд.

«Ты разминировал не всё. 51.675461, 39.208882»

Сердце, привыкшее за годы службы биться ровно даже под миномётным обстрелом, дрогнуло и застучало где-то в горле, тяжёлыми, глухими ударами. В ушах зазвенела абсолютная, оглушающая тишина, в которой отдавался каждый удар. Учительская, Марья Ивановна, Лена – всё поплыло, распалось на пиксели, потеряло цвет и форму. Остались только эти слова на бледном экране телефона.

Ты разминировал не всё.

Он не почувствовал, как пальцы сжали телефон так, что треснул пластиковый корпус. Он не видел больше ничего. Перед глазами поплыли картинки, которые он годами загонял в самые дальние, самые тёмные чуланы памяти.

Жаркое южное солнце, выжигающее докрасна броню. Пыль, въевшаяся в поры настолько, что оттиралась только с кожей. Металлический вкус страха на языке. И запах. Ржавый, сладковато-горький, непередаваемый запах смерти, который исходил от земли, нафаршированной железом. Запах неразорвавшихся снарядов, растяжек, самодельных взрывных устройств, припорошённых песком, замаскированных под камни, под банки из-под колы, под детские игрушки.

И лица. Лица его ребят. Молодых, старых, весёлых, угрюмых. Всех их стирала одна и та же, слепая, безжалостная железная смерть. Иногда быстрая. Чаще – страшная, калечащая.

Он мысленно повторял эту фразу, как заклинание, как проклятие. Ты разминировал не всё. Кто? Кто мог прислать это? Старый сослуживец? Шутка? Нет. Слишком жестоко. Слиточно… точно. Враг? Но у него не было личных врагов. Были враги страны, противники, боевики. Многих он пережил. Некоторых – нет.

Координаты. Он машинально, почти на автопилоте, проанализировал числа. Широта и долгота. Формат привычный. Его мозг, годами тренированный на чтении карт, навигаторов, схем, мгновенно определил примерный район. Это здесь. Недалеко. Область, километров тридцать от города. Заброшенные карьеры, старые поля, лесополосы.

– Александр Игнатьевич? С вами всё в порядке? Вы белый как полотно.

Он вздрогнул. Голос Марьи Ивановны пробился сквозь гул в ушах. Он медленно, очень медленно поднял на неё глаза. Мир постепенно возвращался в нормальное состояние, обретая формы и цвета, но теперь всё казалось чужим, ненастоящим, бутафорским. Как декорация, в которую вломилась суровая, пахнущая железом реальность.

– Всё… всё в порядке, Мария Ивановна, – он услышал свой собственный голос, будто со стороны. Он звучал спокойно, почти обыденно. Сработал автомат. Никаких эмоций. Никакой паники. Паника убивает. – Голова немного кружится. Не позавтракал, наверное.

– Ах ты господи, сейчас я вам чаю с сахаром! – засуетилась она.

– Не надо, спасибо. Я… я пройдусь. Перед уроками. Свежим воздухом подышу.

Он встал. Ноги были ватными, но держали. Он сунул телефон в карман брюк и вышел из учительской, стараясь не делать слишком резких движений. Со стороны он, наверное, выглядел просто уставшим человеком.

Он прошёл по пустому ещё коридору, мимо стендов с фотографиями отличников и графиков успеваемости, вышел на улицу, в колючую ноябрьскую свежесть. Дождь начал сеять мелко, назойливо. Он зашёл за угол, в безлюдный хозяйственный дворик, где стояли мусорные контейнеры. Здесь пахло уже не мелом, а влажным бетоном и гниющими отбросами. Это было куда привычнее.

Он прислонился спиной к холодной кирпичной стене, закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов. Метод боевое дыхание. Четыре секунды вдох, четыре – задержка, четыре – выдох. Кислород ударил в мозг, прочищая сознание. Паника, острая и животная, отступила, уступая место холодной, аналитической ярости и профессиональному любопытству.

Кто? Зачем? Почему сейчас?

Он вынул телефон, снова посмотрел на сообщение. Неизвестный номер. Отправить запрос «Кто это?»? Бесполезно. Анонимка. Или сим-карта-однодневка. Координаты. Их нужно проверить. Но как? Сейчас, с утра, уроки… Первый урок у десятого «Б». «Слово о полку Игореве».

Мысль о том, чтобы войти в класс, улыбнуться детям и начать говорить о древнерусской литературе, пока в кармане лежит это… это послание из ада, казалась чудовищной, невозможной. Он не сможет. Его голос будет срываться. Он будет видеть не лица детей, а… другое.

Но и сорваться, бросить всё, поехать по этим координатам – это было бы чистейшей воды безумием. Это могла быть ловушка. Провокация. Его могли выследить, выманить. После увольнения он старался не светиться, жил тихо, но кто-то ведь нашёл его. Нашёл его номер. Знает его прошлое. Знает, куда бить.

Он почувствовал старую, знакомую ненависть. Холодную, как лезвие ножа. Ненависть к невидимому врагу, который играет с ним, который пришёл на его территорию, в его новую, хрупкую, налаженную с таким трудом жизнь.

«Ты разминировал не всё».

Эта фраза жгла изнутри. Она была ударом ниже пояса. Она била в самое главное – в его профессиональную гордость. Он был одним из лучших. Скрупулёзным, внимательным, осторожным. Он не оставлял после себя смерть. Он её обезвреживал. Он выводил своих ребят на поля, на которых уже прошли, и он делал их безопасными. Не было ни одного инцидента по его вине. Ни одного подрыва на «остатках». Он всегда проверял всё дважды. Он не мог оставить что-то неразминированным. Не мог!

Значит, это ложь. Или… или нечто, что он упустил. По чьей-то вине. Но на его совести этого быть не могло.

Зазвенел школьный звонок. Резкий, пронзительный. Первый урок. Его урок.

Дорохов оттолкнулся от стены. Решение пришло мгновенно, как всегда в критических ситуациях. Он не поедет никуда сейчас. Он не даст себя выманить. Он поведёт себя как обычно. Он проведёт все свои уроки. Он будет улыбаться, говорить о литературе, проверять тетради. Он покажет тому, кто следит, что его не сломать так легко. А после уроков… после уроков он разберётся.

Он зашёл в здание, подошёл к раковине в учительском туалете, умыл лицо ледяной водой. Вода стекала за воротник рубашки, но он почти не чувствовал холода. Он посмотрел на себя в зеркало. Перед ним стоял учитель. Строгое, уставшее лицо, влажные пряди тёмных волн на лбу, глубоко посаженные серые глаза. В этих глазах он сам увидел то, что старательно гасил все эти годы. Взгляд сапёра. Жёсткий, сконцентрированный, ничего не пропускающий, видящий угрозу в каждой тени.

– В бой, – тихо сказал он своему отражению.

Первый урок прошёл как в тумане. Он говорил о единстве Русской земли, о княжеских усобицах, о образе Ярославны. Голос звучал ровно. Он даже пошутил пару раз, и десятиклассники засмеялись. Его руки не дрожали, когда он писал на доске дату – 1185 год. Но внутри всё было натянуто, как струна. Каждую секунду он чувствовал в кармане вес телефона, будто это была не электроника, а кусок взрывчатки.

На перемене он заперся в кабинете литературы, достав из портфеля свой старый, армейский ноутбук. Он был тяжёлым, неуклюжим, но с мощным аккумулятором и защищённым корпусом. Он включил его, запустил картографическую программу, которую когда-то использовал для работы. Спутниковые карты, подробные, с высоким разрешением.

Он вбил координаты. Программа немного подумала, и курсор упёрся в участок местности километрах в тридцати к востоку от Воронежа. Увеличил масштаб. Бывшее колхозное поле, ныне заброшенное, поросшее бурьяном и молодыми деревцами. Рядом – остатки какой-то фермы, полуразрушенные сараи. И лесополоса. Ничего примечательного. Никаких населённых пунктов. Глушь.

Что там может быть? Мина? Снаряд? Откуда? Боевые действия здесь не велись. Во время войны линия фронта проходила через Воронеж, но это были городские бои. В чистом поле… если не…

Мысль ударила, как током. Учебный полигон. Старый, ещё советских времён. Его частично ликвидировали в конце девяностых. Он участвовал в той операции. Они вывозили тонны старых боеприпасов – от гранат до артиллерийских снарядов. Но полигон был огромным. Они работали по картам, которые были далеко не полными. Могли что-то упустить? Теоретически – да. Но прошло столько лет. Кто мог вспомнить об этом сейчас?

Второй урок – девятый «А». Тема – Блок. «Ночь, улица, фонарь, аптека…» Стихи о бессмысленном круговороте жизни, о тупике. Как же они сейчас отзывались в его душе.

Он смотрел на детей. Они слушали, щёлкали жвачкой, переписывались под партами в телефонах, смотрели в окно на дождь. Они жили своей, простой, школьной жизнью. Они не знали, что такое смерть, пахнущая железом. Они не видели, как земля вздымается под ногами товарища, и после остаётся только воронка и тишина. Он защищал их от этого. Он ушёл из той жизни, чтобы ничто из прошлого не могло дотянуться до них. И вот оно, прошлое, постучалось в его дверь смской из небытия.

На большой перемене он не пошёл в столовую. Он вышел на школьный стадион, за пустые трибуны, где его никто не мог видеть, и набрал номер своего старого друга.

Максим Волков служил с ним в одной группе. Теперь он работал в частной охранной структуре, но связи имел везде. Телефон прозвонил долго.

– Алло? – голос Максима был хриплым, он всегда много курил.

– Макс, это Дорохов.

– Саня? Чёрт, давно не звонил! Как ты? Как школа? Детишки не доводят? – послышался весёлый смех.

– Макс, помолчи и послушай, – голос Дорохова стал командирским, тем самым, что не терпел возражений. – Только что получил смс. Аноним. Текст: «Ты разминировал не всё». И координаты. Район старого учебного полигона под Боброво.

На том конце провода повисла тишина. Веселье как рукой сняло.

– Что? – одно только слово, но в нём была вся серьёзность ситуации.

– Я не шучу. Что ты думаешь?

– Думаю, что хуже шутки не придумать. Ты в школе?

– Да.

– Ведёшь себя как обычно. Никаких движений. Это может быть провокация. Либо на тебя выходят, либо… чёрт его знает. Координаты точные?

– Да. Вбил в карты. Глухомань.

– Ладно. Сиди там. Я кое-кого поколю, узнаю, не велись ли там какие- работы в последнее время, не всплывало ли чего. Может, кто-то нашёл какую-нибудь ржавую оболочку и решил с тобой позубоскалить.

– Сомневаюсь, – сухо ответил Дорохов. – Формулировка очень… личная.

– Ага, – Максим тяжело вздохнул. – Чёрт. Только тебе не хватало. Ладно, Сань, не кипятись. Проведём разведку. Только с твоей стороны – ноль действий. Понял? Никаких поездок. Это приказ.

– Я уже не подчиняюсь твоим приказам, майор, – в голосе Дорохова дрогнула улыбка.

– А я тебе по старшинству звания приказываю, бывший капитан! – парировал Волков. – Держи меня в курсе. Если что-то ещё придёт – сразу звони. И смс эту сохрани.

– Понял.

Он положил трубку. Стало чуть легче. Максим был надёжным товарищем. Он не подведёт. Но и сидеть сложа руки Дорохов не мог. Он вернулся в школу, но мысли его были далеко от уроков.

После занятий, проверив последние тетради и отправив домой особо рьяных старшеклассников, готовящихся к олимпиаде, он остался в пустом кабинете. Школа затихала, наполняясь другими звуками – скрипом полов под ногами уборщицы, гулом воды в трубах, завыванием ветра за окном.

Он снова достал ноутбук, стал искать любую информацию о тех местах. Новости, форумы, сообщения в соцсетях. Ничего. Тишина. Заброшенное поле и есть заброшенное поле.

Он уже собирался закрывать компьютер, когда его взгляд упал на старую карту местности, сохранённую в архивах. Спутниковый снимок десятилетней давности. Он увеличил изображение. Почти ничего не изменилось. Тот же бурьян, те же развалины. Но… его взгляд, натренированный за годы поиска мин-ловушек, зацепился за едва заметную деталь. На краю поля, у кромки леса, на снимке десятилетней давности стояла полуразобранная «Волга». А на свежем снимке её не было.

Мелочь. Совершеннейшая мелочь. Машину угнали, угнали и бросили, потом её растащили на запчасти. Такое бывает. Но его сапёрное чутьё, та самая «паранойя», которая не раз спасала ему жизнь, зашевелилось. Слишком чисто. Слишком… неестественно.

Он собрал вещи, потушил свет в кабинете и вышел из школы. Дождь не прекращался. Он пошёл пешком, отмахиваясь от маршруток. Ему нужно было подумать. Проанализировать.

Кто-то знал о его прошлом. Кто-то знал его номер. Кто-то знал о полигоне. Кто-то хотел его выманить. Цель? Убить? Но зачем так сложно? Можно было подкараулить у дома. Значит, цель иная. Заставить его что-то сделать. Найти что-то. Или… или признать свою вину. Вину, которой не было.

Он подошёл к своему дому. Старая «девятка», его верный конь, стояла под окном. Он обошёл её кругом, машинально проверяя, нет ли свежих царапин на замках, не тянет ли из-под днища странным запахом. Чисто.

Он поднялся в квартиру. Однокомнатная, аскетичная обстановка. Книги, компьютер, телевизор. Ничего лишнего. Он повесил пальто, пошёл на кухню, поставил чайник. Руки сами делали привычные движения, пока мозг лихорадочно работал.

Он достал телефон, снова посмотрел на сообщение. И вдруг заметил то, что упустил раньше. В самом конце номера, после координат, стоял ещё один знак. Не точка, не запятая. А двоеточие и короткая чёрточка. «: —»

Это был старый, армейский способ обозначать смайлик. Грубый, примитивный. Двоеточие и тире – это «: -»… улыбка. Но в данном контексте это выглядело не как улыбка. Это было похоже на…

Чайник выключился, щёлкнув. В квартире воцарилась тишина.

Дорохов медленно поднял глаза и посмотрел в окно, на темнеющий город, на зажигающиеся фонари.

Это было похоже на условный знак. Знак, который они использовали в полевых условиях для обозначения… растяжки. Две точки, черта между ними. Так на схемах виднелся натяжной провод.

Его телефон вдруг вибрировал в руке. Он вздрогнул. Новое сообщение. С того же номера.

Он открыл его, сердце заколотилось снова.

«Забыл? Напомнить? Завтра. Шесть утра. Один. Не опоздай. Жду. : – »

И следом пришло ещё одно. На этот раз не текст. А фотография. Чёрно-белая, нечёткая, сделанная, похоже, давно. На ней было запечатлено поле. И группа сапёров в полной экипировке. Он узнал себя. Молодого, уставшего, с щупом в руках. Они стояли вокруг только что обезвреженной противотанковой мины. И кто-то из них, он не помнил кто, показывал в камеру знак победы.

А на заднем плане, в полусотне метров, у самой кромки леса, стояла та самая полуразобранная «Волга».

Ледяная волна прокатилась по его спине. Его не выманивали. Его не пугали. Его вызывали на дуэль. Кто-то играл с ним в игру, правила которой он не знал. И ставкой в этой игре была его жизнь. Или не только его.

Он подошёл к окну и отдернул занавеску. Улица была пуста. Под дождём мокли припаркованные машины. Ничего подозрительного.

Но он чувствовал на себе взгляд. Чей-то невидимый, тяжёлый, прицельный взгляд.

– Хорошо, – тихо прошептал он в стекло, запотевшее от его дыхания. – Игра начинается.

Он откинулся от окна, погасил свет в комнате и остался стоять в темноте, глядя на городские огни. Учитель кончился. Настало время сапёра. Того, кто ходит по краю. Того, кто слышит тиканье смерти под ногами.

Завтра в шесть утра. Он будет там.

Глава вторая: Тиканье под ногами

Ночь не принесла покоя. Она была не отдыхом, а лишь паузой, заполненной кошмарами наяву. Александр Дорохов не спал. Он сидел в кресле у окна, в полной темноте, и смотрел на улицу. Дождь кончился, небо прояснилось, и холодные звёзды безучастно взирали на спящий город. В его руке был старый, армейский тактический фонарь, но он не включал его. Он сидел в темноте, слившись с ней, как когда-то на позициях, в ожидании.

Его мозг, разбуженный из спячки, работал на пределе, выстраивая и тут же отвергая версии, анализируя каждую мелочь. Фотография. Это был ключ. Кто её сделал? Кто-то из своих? Возможно. Но тогда почему этот кто-то вышел на связь только сейчас, спустя столько лет? И с такой зловещей подачей.

Он перебирал в памяти лица всех, кто был на том снимке. Сержант Колесников – погиб при подрыве на фугасе через год после той фото. Рядовой Ефремов – комиссован после контузии, уехал к себе на Урал, потерялся. Ещё двое… Он напряг память. Да, лейтенант Морозов и старшина Попов. Морозов остался в армии, служил где-то в штабе. Попов… о Попове ходили странные слухи. Говорили, что он ушёл в частные военные компании, связался с сомнительными типами. Но это были всего лишь слухи.

И эта «Волга» на заднем плане. Тогда, десять лет назад, он не придал ей значения. Брошенный утиль на заброшенном поле – обычное дело. Но теперь эта машина, появляющаяся и исчезающая на снимках, обретала зловещий смысл. В ней могло что-то быть. Или её могли использовать как ориентир.

Смс с вызовом. «Завтра. Шесть утра. Один.» Приказ. Ультиматум. И этот смайлик-растяжка. Чётко, ясно и без вариантов для обсуждения.

Он взглянул на часы. Четыре утра. Пора двигаться.

Он поднялся с кресла, его движения были тихими, отточенными многолетней практикой. Он не зажигал свет. Он и в темноте знал каждую щель в паркете, каждый угол своей скромной квартиры.

В спальне, в глубине платяного шкафа, под грудой старого белья, лежала его прошлая жизнь. Небольшой, обтянутый брезентом тюк. Он вытащил его, отстегнул молнии. Запах замшелого холста, оружейного масла и старого металла ударил в нос, вызвав новый виток воспоминаний.

Здесь лежало то, с чем он поклялся больше никогда не связываться. Тактический бронежилет без жёстких пластин, лёгкий, но способный остановить осколок или пистолетную пулю. Походная аптечка, укомплектованная не бинтами и йодом, а жгутами-турникетами, гемостатическими повязками, шприцами-тюбиками с морфием. Нож – не охотничий, а крепкий, с фиксатором клинка, боевой инструмент для выживания и близкого контакта. И щуп. Складной, разборный, знакомый до каждой царапины на рукоятке. Его главный инструмент. Продолжение руки. Им он тыкал в землю тысячи раз, доверяя ему свою жизнь.

Он не взял оружия. Его у него не было, да он и не стал бы его брать. Это была другая война. Пока – другая.

Он переоделся в тёмные, неброские штаны и толстовку, натянул поверх броник. Тяжесть на теле была непривычной и в то же время до боли знакомой. Он закинул аптечку и нож в рюкзак, щуп пристегнул к поясу под толстовкой.

Последнее, что он сделал, – написал на листе бумаги несколько строк. Чётко, ясно. Где он едет, по какому поводу, кто может быть причастен. Имя Максима Волкова было подчёркнуто. Он положил записку на стол, придавил её клавиатурой. На всякий случай. Если он не вернётся, кто-то должен знать, с чего начинать поиски.

Пять часов утра. Он вышел из квартиры, бесшумно прикрыв за собой дверь.

Улица была пустынна и безмолвна. Фонари отбрасывали длинные, искажённые тени. Его «девятка» завелась с пол-оборота, с низким урчанием. Он тронулся с места, не включая фары, выкатился со двора и повернул на восток, за город.

Рассвет ещё только намечался на горизонте, узкой сиреневой полоской за чёрными зубцами дальних многоэтажек. Город спал. А он ехал навстречу призраку из прошлого.

Он ехал, автоматически следя за дорогой, но его сознание работало отдельно. Он анализировал дорогу, смотрел в зеркала заднего вида, ища признаки слежки. Ничего. Машины встречались редко, в основном дальнобойщики. Он сделал несколько лишних поворотов, свернул на просёлок, остановился в рощице, погасил свет и пять минут сидел в тишине, вглядываясь в темноту. Никто не проехал следом. Казалось, он был один.

Но чувство, что за ним наблюдают, не покидало. Оно было таким же острым, как и вчера. Незримое присутствие. Может, это была просто паранойя. А может, и нет.

Он снова выехал на трассу. Координаты он знал наизусть. Оставалось километров десять.

Съезд с асфальта на грунтовую дорогу. Она была разбитой, с лужами от вчерашнего дождя. «Девятка» подпрыгивала на ухабах. По бокам тянулись голые, мокрые поля. В свете фар мелькали одинокие деревья, скелетообразные и тощие. Постепенно дорога сузилась до колеи и совсем исчезла, превратившись в направление. Он заехал в поле, стараясь держаться твёрдых участков, но колёса всё равно буксовали на размокшей глине.

В пять сорок он заглушил двигатель. Дальше – пешком. Последний километр до указанных координат.

Он вышел из машины. Холодный предрассветный воздух обжёг лёгкие. Было тихо. Так тихо, что звенело в ушах. Ни ветра, ни птиц. Только хлюпанье воды под ногами и собственное дыхание.

Он двинулся вперёд, используя редкие кусты и неровности рельефа как укрытия. Старая привычка – не быть мишенью на открытом пространстве. Он шёл медленно, вглядываясь в серую мглу, вслушиваясь в тишину. Его руки были свободны, пальцы слегка подрагивали, готовые в любой момент схватить щуп или нож.

Вот и лесополоса. Тот самый ориентир со снимка. Он приблизился к ней, замер у крайних деревьев. Координаты указывали на участок прямо перед ним, на краю поля.

Шесть часов утра. Рассвет набирал силу, серое марево постепенно разливалось по полю, позволяя различать детали: кочки, жухлую траву, блестящие лужи.

Никого.

Тишина.

Он простоял так десять минут, замерзая в промозглом утре, но не чувствуя холода. Внутри всё было сжато в тугой, горячий комок. Где-то здесь должна быть засада. Ловушка. Что-то.

И вдруг его взгляд упал на землю метров в двадцати от него. Что-то выделялось на фоне пожухлой травы. Что-то неестественное, правильной формы. Он присел на корточки, стараясь не выдавать своего присутствия.

Это был камень. Небольшой, но явно принесённый сюда, не местный. А на нём… на нём лежал небольшой предмет, поблёскивающий в первых лучах солнца.

Он медленно, бесшумно обошёл участок по дуге, осматривая землю перед камнем. Ни следов, ни ни ничего подозрительного. Земля была чистой.

Только тогда он подошёл.

На камне лежал старый, советский армейский компас. Под ним – сложенный в несколько раз листок бумаги. И больше ничего.

Он не стал сразу брать записку. Он осмотрел компас. Обычная «Андрианова», потрёпанная, но в рабочем состоянии. Стрелка показывала чётко на север. Никаких сюрпризов.

Тогда он поддел записку кончиком щупа, отнёс в сторону и только потом развернул.