Суккуб

Снять деньги и позвонить бабушке. Поднявшись со старческим кряхтением, я потянулась. Когда ничего не болит, такая приятная легкость во всем теле образуется. Сразу хочется пошалить. Как когда-то в школе.

Они вернулись около десяти. Меня так сморило от выпитого на жаре пива, что я уже засыпала. Они привыкли ко мне. Я привыкла к ним. Если к этому вообще можно привыкнуть.

В общем-то, я на самом деле засыпала, прижимая одну ладонь к животу, а вторую к подушке на голове: в соседних комнатах спать и не планировали.

Проснулась же от навалившейся тяжести. Сначала показалось, что это сон. За окном зависла ночь, а в общаге – тишина. Голову ломило лёгонькое похмелье. Но сильнее него на рот давила чья-то ладонь. А на тело – чье-то тело. Тяжесть, не позволяющая нормально вдохнуть. Я хотела закричать, но слишком ясно увидела, что это Макс.

Пытаясь вынуть из-под него руки, я скосила взгляд в сторону Анькиной постели. Знает ли Макс, что она просыпается от любого шороха с моей стороны? Она не заслуживает такой подставы. Только не она. И только не со мной.

Зажмурившись, я прокляла все на свете. Это никогда не закончится. Я такая, какая есть. И я не могу остановить их всех, не используя вторую сторону медали.

Лишь бы она не открыла глаз и не увидела, как он поднимается. Для нее были лишь его слова.

– Все нормально? – спросил он.

– Да, – ответила я.

– Дурной сон? – такой заботливый шепот. Дорога в театральное.

– Нет, ногу свело.

– Отпустило? Может, Аньку разбудить?

– Не надо. Иди спать.

Скрипнув моей кроватью на прощание, он поднялся и залез к Аньке. Остаток ночи я не сомкнула глаз.

– Что-то ты заспалась сегодня, – перефразировала «доброе утро» Анька, когда я поднялась, потирая глаза. За окном светило солнце. Анька сидела, зарывшись в литературное редактирование.

– Ночью ногу свело. Потом долго не могла уснуть.

Одевшись, я пошла умываться. Когда вернулась в комнату, Анька ревела. Удивленно наблюдая за ней, я повесила полотенце.

– Что случилось? – сев на её кровать, я сжала прохладную ладошку. Тыльной стороной второй руки она размазывала слезы, а внутренней – сопли. – Анька, что случилось?

– Я бы проснулась! Издай ты хоть писк, я бы проснулась…

– И?

– Скажи мне правду. Скажи!

– Анька, я не понимаю. В чем дело? – придвинулась я ближе, обегая взглядом комнату в поисках чего-нибудь походящего на салфетку.

– Он пристает к тебе? – вскинулась она, резко перестав плакать. – Макс пристает к тебе?

– Что за бред? – я и глазом не моргнула.

– Я же люблю его. Очень люблю. Скажи мне… честно.

– Не выдумывай. Сколько ты вчера «поддала»? Я сама от своего крика проснулась. С чего тебе, вообще, это в голову пришло?

Анька открыла и закрыла рот. Отвела взгляд. Я удивленно вскинула брови, отползая. Лучше молчи.

Она промолчала.

– Иди, умойся, – я отвернулась.

Анька послушалась, шумно вдохнув в себя содержимое носа.

Я сгребала в сумку все, что могло понадобиться для подготовки на понедельник-вторник.

– Я в библиотеку, – сказала Аньке, встретившись с ней в дверях.

Она встала в проходе. До поворота на лестницу я чувствовала её взгляд в спину. Вряд ли ей было так же гадко, как мне. Но становилось проще, если об этом – не думать.

Заполненная в субботу библиотека могла обозначать лишь одно: сессия. Присев рядом с каким-то второкурсником, я зарылась в тетради.

– …Количество людей, видевших, слышавших или переживавших телепатические явления, – я вздрогнула от шепота над ухом, – каким бы оно ни было, близко нулю по сравнению с количеством экспериментов, какие провела естественная эволюция за время… – Макс сидел на парте за мной и читал с листа, – … существования видов, на протяжении миллиардов лет, – я развернулась на стуле, – И если эволюции не удалось накопить телепатических признаков, то это значит, что нечего было накапливать и сгущать. Станислав Лем, – он улыбнулся, оторвав взгляд от листка. – Этой ночью у нас было исключение, подтверждающее правило, или есть какое-то другое название у этого явления?

Он говорил тихо, почти шепотом, но сидевшие рядом ребята недовольно уставились на нас. Мы мешали. Возможно, до кого-то доходил смысл сказанного. Я поискала глазами однокурсников. Поднявшись, пошла на выход. Макс следовал за мной.

– Ты понимаешь, что я могла заставить тебя забыть?

– Тогда твоя невинность могла снова оказаться под угрозой.

– Откуда ты знаешь? – я потупилась. Ну, на кой хрен трепать об этом? Почему ей так легко скрыть, что я сомнамбула и так тяжело – что девственница?

– А если бы я забыл заключительную часть нашей близости, у тебя не было бы свидетеля для сведенной во сне ноги.

– Если ты обидишь Аньку, я клянусь, ты…

Я не смогла договорить, Макс сжал мой подбородок и задрал голову.

– Ты идиотка, если думаешь, что я могу её обидеть. Я не понимаю, что ты собой представляешь, и что ты делаешь… и как ты это делаешь. Но во всем, что произошло и может произойти, виновата ты. Только ты.

Я смотрела на удаляющуюся спину, потирая подбородок. В бежевом круге на спине с его футболки на меня указывал красноармеец: You have failed!

В паре десятков шагов от меня, у окна замерла Моня. Я тихо выругалась, наткнувшись на её насмешливо-удивленный взгляд.

– Ты ничего не видела, – проговорила я тихо, когда она подошла и встала у двери библиотеки.

– Определенно – нет, – усмехнулась она, качая головой.

Когда на улице начало темнеть, а в попе неметь, я вспомнила о словарях. Не факт, что они понадобятся мне на следующей неделе, но в любом случае, сами они ко мне не доковыляют. Аньки в комнате не было. Вытряхнув на кровать все излишне утяжелявшее сумку, я направилась в гости.

Марк был дома. Он открыл после предварительного приветствия: кто? – Лида. Рука так же болталась на перевязи, но синяки начали сходить. Опухоль на кисти спала. Он что-то дожевывал. Неужели в нашем безумном мире существует хоть один регулярно питающийся человек?

– Привет. Я забыла у тебя словари.

– Ищи, – махнул он рукой, впуская.

Словари лежали там, где я их оставила: чуть за монитором слева.

– Нашла! – крикнула я, укладывая два пухлых томика в способную вместить слона дамскую сумочку. – Извини за беспокойство!

– Никакого беспокойства, – сказал он за спиной, и я вздрогнула, оборачиваясь. Села на лавку. Наблюдая за тем, как я натягиваю и завязываю кроссовки, он ждал, чтобы закрыть за мной дверь. – Останься.

Я замерла, не веря ушам. Подняла лицо, недоуменно хмурясь.

– Что?!

– Останься.

Распрямившись, я растерялась. Вместо вопросов: «Урод предложил мне остаться у себя? Не рехнулся ли он?» – в мыслях образовалась пустота.

– В смысле?

– В прямом. Просто останься. На эту ночь. На эту неделю. На месяц, на год. На всю жизнь. Как хочешь.

– Ты в своем уме? Ты в зеркало когда последний раз смотрел? – потихоньку приходя в себя, я наклонилась обратно к кроссовке.

– Сейчас смотрю, – он кивнул на отражение в высоком узком зеркале на стенном шкафу рядом с лавкой. – Хотя, ночью все кошки серы…

Брови сами поползли вверх: презрительно и насмешливо. Я подняла голову.

– Достойная обложки физиономия – это единственное, чем обделили меня родители и природа. И обидеть меня крайне сложно. Даже таким выражением лица.

Поднявшись, я подхватила сумку. Открыла дверь и пошла к выходу из тамбура, к лифту, на улицу, в общагу, «домой».

Было гадко. Было душно. Было очень жаль себя. Было страшно и обидно. Но более всего – было удивительно.

Выйдя из подъезда, я села на лавку и согнулась дугой. Уже давно стемнело. Народ гулял с собаками, собачищами и собачонками; выгуливал подруг и банки с пивом; выгуливал свои легкие и тазобедренные суставы. Народ наслаждался тишиной и свежим никотиновым воздухом с примесями тяжелых металлов и смол, с примесями цветущей черемухи и всеми ароматами Франции из помойки у соседнего подъезда.

В мыслях стройным списком выстраивались пункты за то, чтобы «остаться»:

Прописанное маммологом лекарство от «маленькой» мастопатии.

Оказавшийся на мне этой ночью Макс.

Нормальные условия жизни, что исключает не только трахающихся в двух метрах от меня Аньки с Максом, но и все остальное.

Дикое одиночество, с проявлениями которого я не могу и не хочу справляться. Взять хотя бы неисчислимые литры этанола, поглощенные Лешкой за прошедшую неделю. Пункт можно приподнять.

Я никогда не привыкну к нему и никогда не полюблю. Об этом никто не узнает. Я смогу легко уйти и не будет сожалений и жалости даже после близости.

У меня будет доступ к компу. Причина ничтожная, но все же она меня подъела за последние недели.

На носу лето. Общежитие закроют. Анька смоется в свой Питер. А я совсем не хочу возвращаться. И мне будет, где жить. Этот пункт можно поднять повыше.

Усмехнувшись, я повторила причины и загнула седьмой палец. Сотворение собственного мира за семь дней с полной расшифровкой собственных смертных грехов. Болезнь, страх, комфорт, одиночество, не полюблю, воспользуюсь… дважды…

Он открыл так быстро, будто сидел на лавке и ждал моего возвращения. Отошел от двери, пропуская. Я выбирала из всех особенностей, болячек и способностей своего организма и натуры то, что могло бы угрожать живущему рядом со мной человеку.

– Я лунатик.

– Ну, если Анька это пережила, значит, и я справлюсь.

Усмехнувшись, я вошла. Наклонилась к кроссовкам.

– Ты ужинала?

– Нет.

Иногда, еда и секс – это все, что связывает людей. Даже расписанных и имеющих детей. Хотя, нет! Зачастую, это единственное, что связывает людей.

Я ответила «нет» на вопрос об ужине еще не предполагая, что мне кусок в горло не полезет. Только медленно пережевывая рыбу, тоскливо перемещая во рту незамеченные косточки, я в полной мере осознавала, что: … черт. Это и был весь мой мыслительный процесс за ужином: Черт, черт, черт, черт… После такого количества «черт» хотелось перекреститься и попросить прощения.

Зайдя в комнату, в которой не раз и не два работала за компьютером, я замерла. Наверно, у меня было такое же выражение лица, как при возвращении в его квартиру. Тогда я, стоя в дверях, сказала: «Я лунатик».

Я стояла в проеме и хотела сказать, что я девственница. Что я боюсь. Его боюсь. Марк обернулся. Кстати, мышка у него за компом лежит с левой стороны. Будто он предполагал, что правую ему когда-нибудь повредят. Работая за его машиной, я постоянно перекладывала её под правую руку. Благо, кнопки менять не приходилось.

Так вот, он обернулся, не отпуская мышь, и удивленно вскинул рыжие брови: что? Глядя на его лицо, я решила, что если катание на велосипеде и лошадях в деревне у бабушки, по статистике нередко лишавшие девушек девственной плевы, сделали свое дело, то и хорошо. Слишком много чести.

Я искренне надеялась, что с одной рукой все его попытки оседлать неопытное бревно в моем лице с треском провалятся. Еще я сомневалась, что у него самого были девушки. Вероятно, вследствие всего этого мыслительного процесса выражение моего лица стремительно сменилось с растерянно-напуганного к насмешливо-ожидающему. Марк вернул взгляд к экрану.

Я решила посмотреть, чем можно заниматься за рабочим местом (коим по моим представлениям являлся компьютер) с одной рукой вечером. Он играл в преферанс. Я засмеялась громко и заливисто, прямо за его спиной. Марк расписывал пульку с такими же одиночками, сидящими вечером за компом. Обернувшись ко мне, он улыбнулся и непонимающе приподнял брови. Не получив комментариев, вернулся к игре.

Я продолжала стоять за спиной, сжимая и разжимая правый кулак, будто собиралась его придушить. Я надеюсь, это единственный видимый окружающим признак моего волнения. В ладони концентрируется весь страх, вся нервозность, дрожь, кои могли бы залить краской лицо или перейти в голос. Я собираюсь работать перед камерой, которая меня искренне и безумно пугает. Ни что не должно выдавать неуместных эмоций даже при старте. Я надеюсь избавиться и от этого нервного сжимания ладони в кулак.

– Ты рассчитываешь сегодня на секс? – спросила на одном дыхании.

– Да.

Он даже не обернулся. Просто щелкнул мышкой, скидывая карты.

– Тогда, мне нужно выпить.

Он чуть наклонил голову, будто склонил её перед топором палача.

– В шкафу рядом с посудным есть минибарчик. Водка в холодильнике. Не напивайся в поросенка, с одной рукой я тебя до ванны не дотащу.

Кивнув, я пошла на кухню. Открыла серебристую дверку навесного шкафчика и уставилась на бутылки. Мне нельзя давать выбор. Я теряюсь, когда есть выбор…

В надежде увидеть какой-нибудь сок для коктейля, я залезла в холодильник такого же асфальтового цвета, как и кухонный гарнитур. В нижнем отделении двери стояла одинокая початая бутылка водки. Причем, початая в каком-то неправильном объеме. Не клавиатуру же он ей протирает. Может, дегустировал перед покупкой?

В морозилке нашелся лед. Выудив его, стакан и виски, сотворив себе «успокоительное» и спрятав лед обратно, я пошла осматриваться. Во второй комнате я не была, только заглядывала. Теперь же появился повод, потому что это была спальня.

Здесь так же, как в коридоре и на кухне, стоял гарнитур. Справа у стенки – широкая кровать, у подножия которой – кресло. Рядом с ним – узкий журнальный столик и монстера, явно поставлявшаяся с гарнитуром. Было видно, что растение периодически подыхало, а потом подвергалось виноватой реанимации. По левую сторону – стенка с ЖК-панелью посередине и второе кресло.

– Слишком тихо ты проводишь вечера для «золотой молодежи»! – повысила я голос, прямой наводкой следуя к пульту от телевизора.

– Сессия, – сказал он от двери через пару минут.

– Сессия покупается. Зачем ты все зубришь? Зачем пишешь чужие курсовые и лабы? Судя по всему, ты не нуждаешься в деньгах, и можешь купить зачеты и экзамены. У нас не институт богословия.

– Я пишу чужие работы, потому что это быстрый способ узнать то, на что я не выделил бы времени сам. Честно учусь потому, что пришел в институт именно учиться. А ты для чего?

Я отпила и откинула голову на спинку кресла. А я для чего? А Анька для чего? Наверно, для того же самого. Но бывает невыносимо лень, и мы не видим в чем-то смысла. Когда я вернула взгляд к проему двери, Марка там уже не было. В ванной зашумела вода.

Пиликнул сотовый телефон из сумки в коридоре. Это оказалась Анька с прогнозируемым вопросом: ты где? Я подумала, постукивая телефоном об ладонь. Набрала ответ: я у парня. Его зовут Марк. Похоже, я собираюсь у него жить. Не жди сегодня.

Взяв телефон с собой, я вернулась в комнату и забралась в кресло. Отпила виски и получила не менее прогнозируемый ответ: Ахуеть!

Я задумалась…

Когда в комнату вернулся Марк, подняла к нему взгляд.

– Когда гипс снимут?

– Через неделю. Может две, но это максимум.

Я смотрела на болтающуюся на перевези руку. На голую грудь и синие шорты, в которых он ходил дома, на проступающие на боках синяки. Наблюдала, как он забирается на кровать и устраивается рядом со мной.

– О чем задумалась? – Марк вынул стакан из моей ладони.

– Как правильно пишется: ахуеть или охуеть?

Он заржал и отпил виски. Его смех казался знакомым и привычным, хотя я не могла вспомнить ни раза, когда могла бы его слышать.

– Хуй – это ненормативное название полового члена. О – приставка. Приставка «а-» используется при отрицании, обозначении отсутствия или противоположности. С глаголами практически не употребляется. Это начальная школа, Лид.

– Точно, – согласилась я и подняла телефон. Он с улыбкой наблюдал, как я набираю SMS Аньке: Охуеть, Ань.

– У меня одна просьба. Всего одна, – я обернулась к нему, – не целуй меня в губы.

Иначе ты сразу поймешь о полном отсутствии опыта, а это слишком большой подарок для тебя.

– У меня ответная просьба, – ответил он с коротким кивком, – не пытайся заставить меня чувствовать вину, будто я собираюсь насиловать тебя.

Я опустила взгляд на стакан в его руке, опирающейся на подлокотник кресла. Могла ли я предположить все это, первый раз согласившись на его приглашение в гости? Еще тогда я подумала: «Бывает ли что-то просто так?»

– А какое правило русского языка работает для фразы: я в ахуе?

– То же самое. Ненормативную лексику не принято использовать в литературе. А тем, кто использует её в устной речи, глубоко наплевать на правила русского языка.

В повисшем молчании он допил мой виски и отдал пустой стакан.

– Мне будет тяжело выполнить твою просьбу, – он поймал мою ладонь, поднес к губам.

Я качнула головой, пытаясь уйти от прямого взгляда. Поставила стакан на столик. На экране Воля открывал «Камеди Клаб». Вслушавшись в его представления, я засмеялась.

– Ты как хочешь, а я буду смотреть, – сказала я, делая громче.

Он отпустил мою руку. Я отвернулась, увидев, что он раздевается. Явно не без труда – одной рукой.

– Я тоже, – ответил он, забираясь под одеяло.

Я удивленно обернулась. Сзади него было пустое место. Если я решу ночью прогуляться, то не выберусь не потревожив. Когда я «хожу», мне наплевать на чьи-то сломанные руки и печени под коленкой. Бедная Анька, ей от меня доставалось. Что ж, предусмотрительно с его стороны отправить меня к стенке. Я вернула взгляд к «Comedy Club».

– Обожаю его! Еще с Карлсона в КВН: не реви – не реву… не реви – не реву…

На сцену вышел Гарик «Бульдог» Харламов. Подобрав под себя ноги, я наклонила голову: свет от бра неприятно бликовал на экране.

– Выключи лампу, пожалуйста.

Марк отрицательно покачал головой:

– Иди сюда.

– Мне надо в душ.

– Просто иди сюда, – повторил он, указывая за себя.

Подхватив пустой стакан, я направилась на кухню.

– Лида! – повысил он голос, когда я быстро вышла.

Наведя порцию виски со льдом, я вернулась. Села на пол у кровати. Поставила стакан на краешек.

– Я не хочу тебя унизить, – попыталась оправдаться. Он смотрел на меня, и во взгляде не было злобы. Не было того, что я ожидала увидеть. Просто смотрел. – И обидеть не хочу.

Не выдержав его взгляда, я посмотрела на стакан. Полчаса назад мне все казалось проще.

– Полчаса назад я думала, что все будет проще, – повторила вслух. – И мне немного стыдно за то, что я тогда думала, – я подняла лицо. Он молча слушал. – У меня не было раньше… никого. Мне просто страшно.

Отведя взгляд, он задумчиво вытянул губы. Вероятно, элементарно не поверил. Поднявшись с колен, я вернулась к столику. Даже если не поверил – не важно. Мне нужно было это сказать. Стало нужно. Потому что, говоря о страхе вслух кому-то, ты делишься им. И страх притупляется.

Поставив стакан, я начала раздеваться. Сняла футболку, лифчик. Обернулась к Марку. Можно было бы удивиться, если бы он не смотрел. Когда расстегивала джинсы, снимала их, он сел. Конечно, он не ожидал, что я стриптиз-шоу устрою. Но он сидел, подогнув одну коленку, положив на нее здоровую руку, а на нее подбородок. Я удивленно вскинула брови: что? Он улыбнулся, качая головой: ничего. Наклонившись к носкам, я сама не сдержала улыбки. Носки – это особая тема. Ни в одном фильме я не видела, чтобы женщина эротично снимала носки. Не чулки, не гольфы: обычные белые носки с мелким голубым цветочком и желтой каймой.

– Ты выбрал край, потому что я – лунатик? – я забралась к нему.

– Нет, – показалось, что он забыл об этом, – я не выбирал.

Ожидая продолжения, я села сбоку от него в идентичной позе.

– Я по диагонали сплю. Даже не собирался выбирать.

– А как же я?

Он пожал плечами: посмотрим. Обернувшись к стене, я выключила бра.

– Ты совершенно необыкновенно сказала на днях: садись, калека.

Я рассмеялась:

– Если ты ожидаешь, что я скажу: ложись, калека, – то извиняй. Ни в этот раз.

Он усмехнулся и перебрался мне за спину. Сжал коленями мои бедра. Я отстранилась от шершавого гипса. Услышав щелчок заколки, обернулась к нему.

– В кресле найдешь, – прошептал, целуя за ухом. – Сильно карябается?

– Нет.

– Что ты думала час назад? – он продолжал целовать шею и плечо. – Из-за каких мыслей тебе стало стыдно?

Единственной здоровой рукой Марк гладил левое плечо, живот. Когда теплая ладонь обхватила грудь, я выдохнула. До нее только маммолог дотрагивался. Но у того руки были жестче.

– Что?

Он явно что-то спросил…

Чуть сдвинувшись, Марк заглянул мне в лицо. В глазах играло отражение экрана.

– Я спросил: достаточно ли ты напилась, чтобы отдаться Уроду?

Я отпрянула. Он не отнимал ладони от лица. Большой палец гладил щеку, подбородок, губы. Нажал на нижние зубы, провел, будто проверяя остроту. Я усмехнулась: острые. И напилась я достаточно.

Вынув палец изо рта, он обхватил затылок, привлекая к себе. Я закрыла глаза:

– Марк…

Мы договорились.

Он замер на мгновение, поцеловал в щеку.

– Хорошо, что ты не ответила…

– Что? – я подняла взгляд. – На что?

Промолчав, он придвинулся, обнял лицо ладонью. Я поцеловала его глаза: в них было слишком много отражений.

– Лида…

– Ой! – я одернула руку с ребер, на которых темнели синяки. – Прости.

Опустив голову, сжала его запястье и отодвинула ласкающую руку. Марк замер. Я держала его руку. Он не двигался. Когда я подняла взгляд, просто смотрел. Может, насмешливо, чуть склонив голову. Когда я разжала пальцы, вернул на прежнее место.

– Тебе же наплевать на ту глупую просьбу, – прошептал позже.

Я облизала пересохшие губы. Мне на самом деле было наплевать. Я тут же почувствовала на губах его губы. Робкие, ожидающие сопротивления. Обхватила лицо ладонями, целуя. Он улыбнулся, не отрываясь от губ, и я остановилась на мгновение, чтобы поймать взгляд. Он не сразу понял. Открыл глаза.

– Контрацепция, все дела?

Марк посмотрел в сторону. Вспоминает, что это?

– Не уверен, – вернул ко мне взгляд, – посмотри там, – вытянул руку в сторону телевизора, – в нижнем ящике.

Я сползла с кровати, направляясь к указанному ящику. Что будет, если не найду? С чего вообще оно мне в голову пришло? Открыв ящик, я начала рыться в содержимом домашней аптечки. Самое подходящее место для презервативов, ничего не скажешь. Куча маленьких плоских упаковочек вместе – самое то, чтобы провести здесь остаток ночи.

Марк за спиной включил бра.

– Есть! – удивленно сказала я, проводя пальцем по рифленому краю.

Закрыв ящик, я направилась обратно. Поставив ногу на кровать и облокотившись на нее, я рассматривала упаковку. Нашла место для надрыва, как на чипсах, потянула фольгу в разные стороны. Марк наблюдал с улыбкой и интересом. В какой-то момент развернулся к подушкам, положил одну на другую и отодвинул. Откинулся на них, наблюдая.

– Может, тебе попкорн еще подать?

– Не откажусь. Но после.

Я забралась к нему.

– Инструкцию читать не будешь?

Подняв к нему взгляд, я не сдержала улыбки. Надела резинку. Усмехнулась, как просто получилось.

– Приподними и до конца.

Угу. Вот оно как. Но я же призналась. Как хорошо, что я призналась. Приподнявшись, я выключила лампу.

– Ты весь такой рыжий, как Незнайка.

– Ты видела голого Незнайку?

9. Декабрь 2005 г.

После всех сценок, экспромтов и поздравлений со сцены, в актовом зале института осталось человек пятьдесят.

Ни одно празднование Нового года не проходило без сумасшедших, ироничных и откровенных игр. Начинались они, как правило, когда все трезвые самоликвидировались, смывались по домам и комнатам общаги. Ставки тоже были разные, но в итоге все опускалось к деньгам, и азарт рос. Даже если это было пятьдесят копеек пятикопеечными монетами, ажиотаж был страшный.

Пятьдесят копеек стоило крикнуть из окна «С наступающим Новым годом, засранцы!» Крикнуть это мог, конечно, каждый. Но победить громадные рамы, отодрав бумагу со щелей между ними – это стоило гордости и пятидесяти копеек.

Дороже стоили поцелуи.

Еще выше ценилась угроза отравления этанолом. Ставки выросли до четырехсот восьмидесяти шести рублей и пятнадцати копеек. Парень с потока решился и выдул положенную дозу. Больше в этот вечер мы его не видели.

Не знаю, в связи с зимой или же с празднованием наступающего Нового года разрешили курить в здании (или же не разрешили, а всем было наплевать), но все курили где-то в пяти минутах туда-обратно. То есть, периодически состав участников менялся. Студенты циркулировали, сдавая вахту. Я же сидела с ногами в кресле, смеясь из-за чего-то случайно унюханного по пути из столовой в актовый зал. До сих пор не отпустило.

То, что мы перейдем на игру ниже пояса, было понятно по опыту прошедших лет. Я лишь смеялась, делая копеечные ставки.

Объявляли все новые условия и предлагали делать ставки. Согласившийся и выполнивший получал вознаграждение. Когда кто-то заговорил об Уроде, я слушала, как и все. Опять для девушек. Поцеловать Урода. Лишь обернувшись к столу с недопитым и недоеденным я поняла, почему о нем вдруг вспомнили.