Я всё видел

Дарина Кобзарь

Я всё видел

Мир вокруг может быть недобрым, но взрослые могут дать детям лучшие воспоминания.

Взрослые, которые…

Миша с детства ощущал людей иначе. Обычные дети, описывая взрослых, говорили про цвет волос, возраст, цветную шапочку или украшения. Для Миши все чувствовалось не так.

Взрослые были грустными. Миша это замечал. И тогда, когда стоял с мамой в длинной очереди за хлебом, и когда добрая тетенька-продавщица давала на булку больше, потому что Миша был еще маленький. Видел тогда, когда тетя-уборщица с работы папы угощала его обломками сахарных конфет, которые продавала на улице на палочках.

Она жила в соседнем доме, поэтому Миша знал о ее еще одной работе. Конфеты стояли на маленьком раскладном столике, рядом с ведром, в котором чернели семечки. Запах жженого сахара, который разносился ветром по улице вперемешку с газетным ароматом кулёчков для семечек, радовал Мишу. Но больше радовали, конечно же, обломки конфет, которые случайно неудачно вышли. Тетя их аккуратно складывала в коробочку и угощала знакомых детишек. Этот подарок был бесценным для мальчика. Он так радовался и совсем не понимал, почему тетя-уборщица всегда так грустно улыбалась в ответ, когда Миша откусывал кусочек, а остальное складывал в карман и говорил:

– Маму угощу и папу. Вот спасибо вам, тетя Лена!

В те дни мама постоянно пахла тоской. Хотя внешне это была самая обычная женщина: красивая, светловолосая, с изящными руками, которые умели все на свете. Но тоска ощущалась в каждом движении. Даже тогда, когда мама вечерами просто сидела на диване, свесив ноги, но не доставая ими до пола, и смотрела вперед. В стену. Так могло продолжаться минут десять точно. За окном проезжали машины, где-то мяукал кот, ругались соседи. Мама молчала так пронзительно, будто у нее закончились все слова на свете. А потом она отряхивала с себя мысли и опять возвращалась к суете будней. Варила суп из вкусного бульонного порошка. Он был золотистый, невероятно пах и стоял в красивой баночке.

Миша всегда пытался попробовать порошок пальцем, иногда рассыпал по столу. Мама за это не ругала, только вздыхала и просила так не делать. Но было что-то еще, чего мальчик не мог в то время объяснить. Он быстро забывал эту мысль и просто радовался пирогам, особенно со сливовым повидлом, которого дома было так много. Банки с синим рисунком стояли под столом горкой, рядом была томатная паста и какой-то компот. Это место казалось мальчику сокровищницей, но мама почему-то только грустно улыбалась, слушая фантазии сына.

Утро тоже начиналось одинаково. Мама готовила завтрак, будила семью, помогала всем найти потерянное, собраться и не забыть что-то важное. А потом даже в выходной день, сидела за столом и пила что-то черное из синей чашки с дурацким, как она всегда говорила, цветочком, который неудобно мыть. Ее раздражали и цвет, и форма, и завитки. Но чашка была слишком удобной, вместительной и единственной, чтобы от нее избавиться, а тем более, чтобы случайно разбить.

Папа пах разочарованием. Хотя внешне это был совершенно обычный мужчина: темноволосый, красивый, с крепкими руками, которые все умели. Но разочарование ощущалось в каждом движении. Мише казалось, что папе очень хочется стряхнуть с себя взрослые дела, поехать в лес или на рыбалку, дышать там изо всех сил и не думать о чем-то сложном, чего мальчик в то время еще не мог понять.

Папа вставал очень рано, быстро собирался, пил крепкий чай, одевался, в дождливый день надевал на носок целлофановый пакет, потом ботинки и уходил в ночь. Мише казалось, что таких ранних утр совсем не бывает. И чтобы как-то развеселить себя, папа шуршит пакетом по улице, чтобы будто зима и снег.

Мише казалось, что у папы в груди тяжелый булыжник, он крепко стоит в груди и не дает вдохнуть изо всех сил. Мальчику хотелось, чтобы этот камень исчез, рассыпался, как сухое молоко, которое мама клала в нелюбимую чашку. Мише хотелось, чтобы папа просыпался, когда солнечно, и не пытался развеселить себя шуршанием снега.

Вечером, когда папа приходил домой и, поужинав, ложился на диван, мама садилась рядом. Она штопала носки, смешно вставив внутрь лампочку, и всегда что-то рассказывала. Миша тоже прибегал, садился на пол, и, катая машинку, делился кучей историй, которые произошли с ним на улице. О смешном коте соседа, о злой старушке, которая никогда не разрешает рвать цветы в ее саду, о добром дедушке, угостившем сливами. Родители слушали и улыбались. Но Миша видел что-то еще.

Однажды мальчик вырос. Когда детская фантазия перестала добавлять яркие цвета в повседневные будни, он понял то, что когда-то не мог уловить. Оно пронзительно встало на свои места. Тогда стали понятны тоска, разочарование, грусть. И даже компот.

Дети города, которые…

Все промышленные города, большие и маленькие, похожи друг на друга. Они были построены по одному плану и логике. Сначала небольшие домишки-бараки рассыпали вокруг огромных заводов. Потом за ними раскидали что-то повыше и постройнее, но не покрасивее. Через время, когда город повзрослел, появились спальные районы. Однотипные, ровные, мрачные. И временные, потому вечные, чтобы ворваться из темноты города, упасть на подушку, а с рассветом снова унестись по делам. Но в этом всем каким-то чудесным образом зарождались и селились уют, радость, забота. И еще тысячи осколков хорошего. Временами их было слишком мало, но все же больше, чем могло быть.

Для Миши его город выглядел иначе. Даже в дождливые дни, когда было темно, неуютно и печально, мальчик смотрел в окно и видел древесных великанов, огромного дракона с одним светящимся глазом, старуху Тьму, которая выключала свет в домах. Тогда приходилось сидеть со свечами весь вечер. Зато вся семья собиралась в одной комнате и много разговаривала, играла в города. В такие вечера руки мамы превращали тени в бабочек или щенков, а папа рассказывал истории про работу. Мише иногда очень не хотелось, чтобы снова появлялось электричество, разрушая светом всю эту семейную магию.