Полная версия
Каменная сладость прощения
С наилучшими пожеланиями,
Фиона НоулзЯ кладу письмо на стол. Даже сейчас, спустя два года с того момента, как оно оказалось в моем почтовом ящике, мое дыхание учащается. Выходки этой девчонки сильно мне навредили. Из-за Фионы Ноулз распалась моя семья. Да, если бы не она, мои родители никогда бы не развелись.
Массирую виски. Надо рассуждать здраво, не поддаваясь эмоциям. Фиона Ноулз пребывает сейчас в эйфории, а я – одна из первых ее получателей Камней прощения. Итак, прямо передо мной разворачивается новый сюжет. Именно такого рода идея может произвести впечатление на мистера Питерса и его коллег с канала WCHI. Я могу предложить, чтобы мы пригласили Фиону в студию, и мы с ней расскажем нашу историю обиды и прощения.
Проблема лишь в том, что я не простила ее. И не собираюсь. Я кусаю губы. Стоит ли мне упорствовать? Или просто схитрить? В конце концов, WCHI ждет от меня только идей. Шоу может никогда не выйти на экран. Нет, мне лучше быть готовой ко всему. На всякий случай.
Я беру со стола лист бумаги и в тот же момент слышу стук в дверь.
– Десять минут до начала, – произносит Стюарт.
– Иду.
Схватив счастливую авторучку, подарок Майкла в тот день, когда мое шоу выиграло второй приз на вручении премии телерадиовещания Луизианы, я поспешно пишу ответ:
Дорогая Фиона, отправляю тебе камень, символизирующий тяжесть твоей вины и освобождающий мое сердце от гнева.
С наилучшими пожеланиями,
Ханна ФаррПусть это не совсем искренне, но пока лучшее, на что я способна. Кладу письмо в конверт, опускаю туда же камешек и запечатываю. Брошу в почтовый ящик по пути домой. Теперь я честно могу сказать, что вернула Камень прощения.
Глава 3
Я меняю деловое платье и туфли на высоком каблуке на легинсы и балетки. С сумкой, набитой свежеиспеченным хлебом, с пышным букетом белой магнолии в руках я иду по Гарден-Дистрикт к моей подруге Дороти Руссо. До того как переехать в «Гарден-Хоум» четыре месяца назад, она была моей соседкой по шестиэтажному кондоминиуму «Эванджелина» на Сент-Чарльз-авеню.
Я перебегаю Джефферсон-стрит, иду мимо садов, где пышно цветут белая наперстянка, оранжевый гибискус и рубиново-красная канна. Несмотря на всю эту весеннюю красоту, мои мысли возвращаются то к Майклу и его безразличию, то к перспективе новой работы, то к Фионе Ноулз и Камню прощения, который только что ей отправила.
К старому кирпичному дому я подхожу уже в четвертом часу. Поднявшись по металлическому пандусу, я приветствую сидящих на крыльце Марту и Джоан.
– Привет, милые дамы, – говорю я, вручая каждой ветку магнолии.
В «Гарден-Хоум» Дороти переехала, когда дегенерация желтого пятна в конечном итоге лишила ее независимости. Единственный сын Дороти живет в девятистах милях отсюда, и я помогла найти ей новое жилье, где подают еду три раза в день и готовы прийти на помощь при каждом нажатии сигнальной кнопки. В свои семьдесят шесть Дороти перенесла переезд, как прибывший в кампус первокурсник.
Войдя в вестибюль, я прохожу мимо стойки с гостевой книгой. Я бываю здесь часто, и меня все знают. Иду в заднюю часть дома и нахожу Дороти во дворике. Она сидит в плетеном кресле с парой старомодных наушников на голове. Голова опущена на грудь, глаза закрыты. Я трогаю ее за плечо, и она вздрагивает.
– Привет, Дороти, это я.
Дороти снимает наушники, выключает плеер и встает. Она высокая и стройная, седые волосы с гладкой короткой стрижкой контрастируют с оливковой кожей. Несмотря на проблемы со зрением, она каждый день делает макияж, «чтобы поберечь тех, кто видит», шутит она. Но и без макияжа Дороти остается одной из самых красивых женщин, которых я знаю.
– Ханна, дорогая моя!
Ее южная манера произносить слова тягучая и мягкая, как вкус карамельки. Она на ощупь находит мою руку и привлекает меня к себе. В душе возникает знакомая боль. Я вдыхаю аромат духов «Шанель» и чувствую, как ее рука поглаживает меня по спине. Это объятия матери, не имеющей дочери, и дочери, оставшейся без матери. Они всегда волнуют меня.
Дороти принюхивается:
– Магнолия?
– Ну и нюх у тебя, – с улыбкой говорю я, доставая из сумки букет. – А еще я принесла буханку своего кленового хлеба с корицей.
Она хлопает в ладоши:
– Мой любимый! Ты балуешь меня, Ханна Мария.
Я улыбаюсь. Ханна Мария – так назвала бы меня мама.
Дороти вскидывает голову:
– Что привело тебя сюда в среду? Разве ты не должна сейчас прихорашиваться перед свиданием?
– Майкл вечером занят.
– Вот как? Тогда садись и рассказывай.
Я улыбаюсь этому характерному приглашению Дороти устроиться поудобнее и плюхаюсь на скамейку напротив, чтобы видеть ее лицо. Она подается вперед и кладет ладонь мне на плечо:
– Рассказывай.
Какое счастье – иметь подругу, которая знает, когда мне необходимо излить кому-то душу. Я рассказываю ей и о письме от Джеймса Питерса с канала WCHI, и о восторженной реакции Майкла.
– Как говорила Майя Энджелоу, «никогда не возвышайте того, для кого вы только один из вариантов». – Дороти приподнимает плечи. – Конечно, ты можешь обойтись и без моих советов.
– Нет, я внимательно тебя слушаю. Я чувствую себя такой глупой. Два года потратила, мечтая о том, что стану его женой, а у него, скорее всего, этого даже в мыслях не было.
– Знаешь, – говорит Дороти, – я уже давно приучила себя просить то, чего хочу. Это не очень романтично, но, если честно, мужчины часто ведут себя как болваны и не понимают намеков. Ты сказала ему, что его реакция тебя огорчила?
Я качаю головой:
– Нет. Я как будто попала в западню, так что сразу отправила письмо мистеру Питерсу, дав ему понять, что заинтересована. Какой еще у меня был выбор?
– Выбор есть всегда, Ханна, никогда не забывай об этом. Право выбора – наивысшее право.
– Допустим. Я могла бы сказать Майклу, что отказываюсь от заманчивого предложения по одной причине: надеюсь, что мы когда-нибудь станем семьей. Да, этот выбор придал бы мне сил, но подтолкнул бы Майкла к желанию сбежать от меня.
Желая успокоить, Дороти наклоняется ко мне и гладит по руке:
– Гордишься мной? Я ни разу не упомянула имя моего дорогого сына.
Я смеюсь:
– До этого мгновения.
– У Майкла были основания так отреагировать. Возможно, его сильно смущает мысль о твоем переезде в тот самый город, где живет твой бывший.
– Если и так, я ничего об этом не знаю. – Я пожимаю плечами. – Он ничего не спросил о Джеке.
– А ты собираешься с ним встретиться?
– С Джеком? Нет, конечно нет. – Чтобы сменить тему, я достаю из сумки мешочек с камнями; неловко как-то обсуждать моего бывшего с его же матерью. – Я принесла тебе что-то еще. – Я вкладываю ей в ладонь бархатный мешочек. – Это Камни прощения. Слышала когда-нибудь о них?
Лицо Дороти оживляется.
– Конечно. Это все придумала Фиона Ноулз. На прошлой неделе она выступала по радио. Ты в курсе, что она написала книгу? А в апреле собирается в Новый Орлеан.
– Да, я слышала о ней. Вообще-то, я училась с Фионой Ноулз в одной школе.
– Да что ты говоришь!
Я рассказываю Дороти о полученных камнях и извинении Фионы.
– Боже мой! Так ты одна из тех тридцати пяти. Ты никогда мне не говорила.
В задумчивости я оглядываю дворик. Мистер Уилтшир сидит в инвалидном кресле под тенью дуба, а Лиззи, любимая сиделка Дороти, читает ему стихи.
– Я не собиралась ей отвечать. Разве может Камень прощения заставить забыть два года издевательств? – Дороти молчит, и я догадываюсь, что, по ее мнению, может. – Так или иначе, мне предстоит прислать свои предложения на канал WCHI. Я выбираю историю Фионы. Она сейчас в теме, а тот факт, что я была одним из ее первых адресатов, придает всему личностную окраску. Это может вызвать интерес у широкой публики.
– Поэтому ты вернула ей камешек, – кивает Дороти.
– Да. – Я опускаю глаза. – Признаюсь, у меня были скрытые мотивы.
– Будут ли они в самом деле выпускать это шоу? – спрашивает Дороти.
– Нет, не думаю. Скорее всего, это проверка моих творческих возможностей. И мне хочется их поразить. Даже если я не получу работу в Чикаго, эта идея может пригодиться в моем шоу здесь, если, конечно, Стюарт одобрит. Значит, по теории Фионы, я должна продолжить круг, добавив в мешочек второй камешек и отправив его тому, кого обидела я. – Я вынимаю из мешочка светлый камешек, оставив там второй. – Что я и делаю и с помощью этого камешка искренне прошу у тебя прощения.
– У меня? За что же?
– Да, у тебя. – Я вкладываю мешочек ей в руку. – Знаю, как ты любила наш дом «Эванджелина». Прости, что не заботилась о тебе лучше, чтобы ты могла там остаться. Следовало бы нанять помощницу…
– Не говори глупости, дорогая. В той квартире не было места для второго человека. А «Гарден-Хоум» мне вполне подходит. Здесь я очень счастлива, и ты это знаешь.
– Все же мне хочется, чтобы ты приняла этот Камень прощения.
Она поднимает голову, и ее невидящие глаза смотрят прямо мне в лицо.
– Признайся, что немного хитришь. Хочешь поскорее передать кому-то камни, чтобы подготовить сюжет для Чикаго. Считаешь, мы с Фионой Ноулз отлично подходим для того, чтобы замкнуть Круг всепрощения?
– Разве это так плохо? – изумленно спрашиваю я.
– Просто ты выбрала не тех людей. – Ощупью найдя мою руку, она кладет мне на ладонь камешек. – Не могу его принять. Есть люди, которые больше меня заслуживают того, чтобы ты попросила у них прощения.
Признание Джека вновь обрушивается на меня тысячами острых осколков. Прости меня, Ханна. Да, я переспал с Эми. Всего раз. Это больше не повторится, клянусь тебе!
Я закрываю глаза:
– Прошу тебя, Дороти. Знаю, ты считаешь, что я разрушила жизнь твоему сыну, ведь я разорвала нашу помолвку. Но нельзя всю жизнь ворошить прошлое.
– Я не имею в виду Джексона. – Дороти четко произносит каждое слово. – Я говорю о твоей матери.
Глава 4
Я бросаю мешочек ей на колени, словно одно его прикосновение обжигает.
– Нет! Слишком поздно говорить о прощении. Есть вещи, о которых лучше забыть.
Будь отец жив, он согласился бы со мной. Он любил повторять, что поздно косить поле, когда оно перепахано. Если только не хочешь увязнуть в грязи.
Дороти шумно вздыхает:
– Я знаю тебя с тех пор, как ты переехала сюда, Ханна: девочка с большими мечтами и добрым сердцем. Я многое узнала о твоем замечательном отце, который в одиночку растил тебя с подросткового возраста. Но ты почти ничего не рассказывала о своей матери – лишь то, что она променяла вас на нового мужчину.
– Я не желаю ничего о ней слышать! – Я чувствую, как сильно колотится сердце, меня злит, что женщина, с которой я не общалась больше десяти лет, все еще вызывает во мне бурю эмоций; Фиона сказала бы: «Такова тяжесть обиды». – Мама сделала свой выбор.
– Возможно. Но мне всегда казалось, здесь кроется что-то еще. – Дороти отводит взгляд и качает головой. – Прости, мне следовало давно поделиться с тобой своими мыслями. Это всегда тяготило меня. Возможно, я боялась потерять тебя. – Она нащупывает мою руку и снова кладет камешек мне на ладонь. – Ханна, тебе необходимо помириться с мамой. Время пришло.
– Ты неправильно понимаешь. Я простила Фиону Ноулз. Второй камешек предназначен тому, у кого я хочу получить прощение, а не тому, кого хочу простить.
Дороти приподнимает плечи:
– Даровать прощение или просить о нем. Не думаю, что для этих Камней прощения существует какое-то непреложное правило. Смысл в восстановлении гармонии, не так ли?
– Послушай, Дороти, но ты не знаешь всей правды.
– Думаю, что и ты тоже, – говорит она.
Я пристально смотрю на нее:
– Что ты хочешь этим сказать?
– Помнишь тот последний раз, когда здесь был твой отец? Я тогда жила в «Эванджелине», и вы все пришли ко мне на обед?
Тогда папа приезжал в последний раз, но в тот момент мы этого даже не предполагали. Он выглядел загорелым и счастливым, как всегда находясь в центре внимания. Мы сидели на балконе в квартире Дороти, пили вино, шутили и смеялись.
– Да, помню.
– Я уверена, он уже знал, что скоро покинет этот мир. – (От ее тона, от этого почти мистического взгляда затуманенных глаз у меня мурашки бегут по коже.) – Нам с твоим отцом удалось поговорить наедине, пока вы с Майклом ушли за очередной бутылкой вина. Он тогда много выпил, но это даже хорошо. Мне показалось, ему надо было с кем-нибудь поделиться.
Мое сердце сильно колотится.
– Что он сказал?
– Он сказал, что твоя мать продолжает присылать тебе письма.
Я перевожу дух. Письма? От мамы?
– Не может быть! Думаю, виноват алкоголь. Она почти двадцать лет мне не писала.
– Ты уверена? У меня сложилось впечатление, что все эти годы она пыталась с тобой связаться.
– Папа сказал бы мне. Нет. Моя мать ничего не желает слышать обо мне.
– Но ты как-то сказала, что сама разорвала ваши отношения.
Я живо вспоминаю день своего шестнадцатилетия. Папа сидит напротив меня в ресторане «Мэри Мак», улыбаясь широкой простодушной улыбкой. Он кладет локти на стол и наклоняется вперед, чтобы посмотреть, как я разворачиваю подарок – кулон с бриллиантами и сапфиром, чересчур экстравагантный подарок для подростка.
– Это камни из кольца Сюзанны, – говорит он. – Я заказал эту вещицу для тебя.
Я внимательно рассматриваю огромные камни, вспоминая, как в день ее ухода он перебирал в своих ручищах украшения из маминой шкатулки, говоря, что кольцо по праву принадлежит ему – и мне.
– Спасибо, папочка.
– И вот еще один подарок. – Он берет меня за руку и подмигивает. – Тебе не придется больше видеть ее, милая. – (До меня не сразу доходит, что он имеет в виду мою маму.) – Ты достаточно взрослая, чтобы самостоятельно принимать решения. Судья четко все обозначил в соглашении об опекунстве.
На его лице написано ликование, словно второй «подарок» оказался настоящим призом. Я смотрю на отца, открыв рот:
– Значит, мы не будем больше видеться? Никогда?
– Ты сама этого хотела. Твоя мать согласилась на это. Черт, она, наверное, не меньше твоего рада избавиться от обязательств!
Я вымученно улыбаюсь:
– Гм… ладно. Наверное. Если ты… если она так хочет.
Я отворачиваюсь от Дороти, чувствуя, что у меня дрожат губы.
– Мне было всего шестнадцать. Она должна была настоять на встречах, обязана была бороться за меня! Она ведь мать. – У меня срывается голос, приходится сделать паузу, и только потом я продолжаю: – Папа звонил ей и все рассказал. Она словно сама ждала, когда я это предложу. Выйдя из офиса, он сказал просто: «Все в порядке, детка. Ты свободна». – Я прикрываю рот ладонью и с трудом сглатываю, впервые радуясь, что Дороти не видит моего лица. – Два года спустя она пришла в старшую школу на мой выпускной и делала вид, что очень мной гордится. Мне было восемнадцать, и я ощущала такую обиду, что едва могла с ней разговаривать. Что она ожидала после двух лет молчания? С тех пор я не видела ее.
– Ханна, я знаю, как много значил для тебя отец, но… – Дороти замолкает, словно подыскивает верные слова. – А не мог он препятствовать твоему общению с матерью?
– Конечно мог. Он хотел меня защитить. Она бы обижала меня снова и снова.
– Это твое видение – твоя правда. Ты в это веришь, и я тебя понимаю. Но это не значит, что так и есть на самом деле.
Могу поклясться, что, несмотря на слепоту, миссис Руссо умеет заглянуть в самую душу. Я провожу рукой по глазам:
– Мне не хотелось бы говорить об этом.
Ножки скамейки скрипят по бетону, когда я поднимаюсь, чтобы уйти.
– Сядь! – сурово произносит Дороти, и я невольно подчиняюсь ей. – Агата Кристи как-то сказала, что внутри каждого из нас есть потайная дверца. – Нащупав мою руку, она сильно сжимает ее, и ногти впиваются в кожу. – За ней спрятаны наши сокровенные тайны. Мы следим, чтобы эта дверца была плотно закрыта, тщетно пытаясь обмануть самих себя, внушить себе, что тех тайн не существует. Некоторые счастливчики даже в это верят. Но боюсь, ты, дорогая моя, не их тех счастливчиков.
Она ощупью находит мои руки и забирает у меня камешек. Засовывает его в бархатный мешочек, где уже лежит другой камешек, и затягивает шнурок. Вытянутыми руками Дороти шарит в воздухе в поисках моей сумки и, найдя ее, кладет туда мешочек.
– Ты никогда не построишь будущее, пока не примиришься с прошлым. Иди. Помирись с мамой.
* * *Я стою босиком в своей кухне, где над кухонным островом с гранитной столешницей висят на крюках медные кастрюли. Суббота, и уже почти три часа пополудни, а Майкл должен прийти в шесть. Я стараюсь подгадать, чтобы к приходу Майкла квартира наполнилась ароматом свежеиспеченного хлеба. Такая вот неприкрытая попытка соблазнения домашним уютом. Сегодня мне понадобятся все средства, какие придут на ум. Я решила воспользоваться советом Дороти и напрямую сказать Майклу, что не хочу покидать Новый Орлеан, то есть расставаться с ним. При одной мысли об этом сердце начинает учащенно биться.
Смазанными маслом руками я достаю из миски шар вязкого теста и выкладываю его на присыпанную мукой доску. Я мну тесто руками, растягиваю, наблюдая, как шар податливо меняет форму. В шкафчике под островом менее чем в футе от меня хранится сверкающий миксер для теста «Бош», три года назад подаренный мне отцом на Рождество. У меня тогда не хватило духу сказать ему, что мне важно месить тесто руками, выполняя ритуал, придуманный еще четыре тысячи лет назад древними египтянами, которые первыми стали использовать дрожжи. Интересно, было это для египтянок утомительным занятием или приятным, как для меня? Меня успокаивает монотонное разминание теста, когда почти невидимые химические реакции муки, воды и дрожжей делают тесто шелковистым и клейким.
В свое время мама рассказала мне, что слово «леди» произошло от средневекового английского выражения «та, кто месит хлеб». Как и я, мама обожала возиться с выпечкой. Но откуда она об этом узнала? Я никогда не видела ее с книгой, мама не закончила даже старшую школу.
Тыльной стороной ладони я убираю со лба прядь волос. С того момента, как три дня назад Дороти велела мне помириться с матерью, я постоянно о ней думаю. Неужели она действительно пыталась наладить со мной связь?
Об этом может знать только один человек. Не раздумывая, я наспех мою руки и беру телефон. Сейчас час по тихоокеанскому времени. Я слышу гудки, представляя себе Джулию на веранде с любовным романом в руках. Или, может быть, она красит ногти.
– Ханна-Банана! Как поживаешь?
Радость в ее голосе вызывает во мне чувство вины. В первый месяц после смерти папы я звонила Джулии ежедневно, но вскоре мои звонки случались уже раз в неделю, а потом и раз в месяц. В последний раз я разговаривала с ней на Рождество.
Я бодро даю отчет о Майкле и о работе.
– Все отлично, – говорю я. – А как ты?
– Салон отправляет меня на обучение в Лас-Вегас. Шиньоны, наращивание волос и всякое такое. Ты тоже могла бы попробовать. Это очень удобно.
– Могла бы, – отвечаю я, прежде чем перейти к главному. – Джулия, хочу кое о чем тебя спросить.
– Знаю. Квартира. Пора выставить ее на продажу.
– Нет. Я же говорила, что хочу оставить ее тебе. На следующей неделе позвоню миссис Сейболд и спрошу, почему так долго оформляют передачу права собственности.
Слышу в трубке легкий вздох.
– Ты чудо, Ханна.
Отец начал встречаться с Джулией в год моего поступления в колледж. Он рано вышел на пенсию и решил вместе со мной переехать в Лос-Анджелес, где находится Университет Южной Калифорнии, в который я поступила. Они с Джулией познакомились в тренажерном зале. В то время ей было тридцать пять, на десять лет моложе отца. Мне сразу понравилась эта привлекательная дружелюбная женщина, питающая слабость к красной губной помаде и Элвису Пресли. Как-то она призналась мне, что всегда хотела иметь детей, но в результате выбрала моего отца, по ее словам большого ребенка. Очень жаль, что семнадцать лет спустя рядом с ней нет ни детей, ни ее «большого ребенка». Мне кажется, папина квартира поможет хотя бы немного компенсировать все ее невзгоды.
– Джулия, одна моя подруга кое-что сказала мне, и это не выходит у меня из головы.
– Что же это?
– Она… – Я тереблю прядь волос. – Она думает, что моя мама пыталась наладить со мной контакты, что она написала мне письмо… или несколько писем. Не знаю, когда именно. – Я замолкаю, испугавшись, что мои слова могут прозвучать как обвинение. – Она считает, что папа об этом знал.
– Не знаю, право. Я уже вынесла кучу мешков с вещами. Этот мужчина ничего не выбрасывал.
Она тихо смеется, и у меня сжимается сердце. Я сама должна была разобрать его шкафы. Вместо этого я, как и папа, свалила на Джулию все самое неприятное.
– Тебе никогда не попадались письма от моей матери?
– Я знаю, что у нее был наш адрес в Лос-Анджелесе. Время от времени она присылала ему какие-то бумаги, связанные с налогами, и что-то еще. Но к сожалению, ничего для тебя, Ханна.
Я киваю, не в силах говорить. Только теперь я понимаю, как отчаянно надеялась на другой ответ.
– Твой папа любил тебя, Ханна. Пусть у него были недостатки, но он очень тебя любил.
Я знаю, что отец меня любил. Но почему же мне этого мало?
* * *К предстоящей встрече я готовлюсь особенно тщательно. После ванны с моим любимым маслом «Джо Малон» я стою в кружевном белье персикового цвета перед зеркалом и разглаживаю волосы «утюжком». У меня волнистые от природы волосы до плеч, но Майклу больше нравится, когда они прямые. Я завиваю и подкрашиваю ресницы, потом бросаю косметику в сумку. Стараясь не измять, я надеваю короткое облегающее платье цвета меди, которое выбрала специально для Майкла. В последний момент я вытаскиваю из шкатулки кулон с бриллиантами и сапфиром, подаренный отцом на шестнадцать лет. Камни, вынутые из помолвочного кольца матери, подмигивают мне, словно намекая на то, что никак не привыкнут к новой оправе. Все эти годы кулон пролежал в шкатулке, и у меня не возникало желания его надеть. Я застегиваю платиновую цепочку на шее, и на меня накатывает тоска. Господи, прости моего отца! Он поступил необдуманно. Отец даже не догадывался, что его подарок, которым он желал отметить мое вступление во взрослую жизнь, стал символом разрушения и утраты.
В 18:37 на пороге появляется Майкл. Мы не виделись неделю, и, судя по всему, ему не мешало бы подстричься. В отличие от моих ухоженных волос, его белокурые волосы растрепаны, что придает ему вид юнца, работающего на пляже. Мне нравится поддразнивать Майкла, говоря, что он скорее похож на модель Ральфа Лорена, чем на мэра. С его васильковыми глазами и светлой кожей ему самое место за штурвалом яхты, скользящей по заливу Кейп-Код.
– Привет, красавица, – произносит он и, даже не потрудившись снять плащ, подхватывает меня на руки и несет к дверям спальни. Плевать, что платье помнется.
* * *Мы лежим рядом, уставившись в потолок.
– Бог мой! – нарушает молчание Майкл. – Это то, что было мне необходимо.
Я перекатываюсь ближе к нему и провожу пальцем по его квадратной челюсти:
– Я так соскучилась.
– Я тоже, милая. – Повернувшись, он целует кончик моего пальца. – Ты восхитительна, знаешь?
Я лежу на сгибе его руки, дожидаясь, пока он переведет дыхание, и мы начнем второй раунд. Я обожаю эти моменты передышки в объятиях Майкла, когда весь мир отступает и я слышу лишь наше размеренное дыхание.
– Хочешь выпить? – шепчу я и, не дождавшись ответа, поднимаю голову.
Глаза у него закрыты, рот приоткрыт. Через секунду он начинает тихо похрапывать.
Я смотрю на часы. Сейчас 18:55. Восемнадцать минут от поцелуя у двери до храпа.
* * *Майкл просыпается, открывает глаза. Его волосы взъерошены. Сонно щурясь, он спрашивает:
– Который час?
– Семь сорок, – отвечаю я и провожу рукой по его торсу. – Ты заснул.
Он вскакивает с кровати и хватает телефон:
– Черт! Я договорился с Эбби, что мы заберем ее в восемь. Пора ехать.
– С нами будет Эбби? – спрашиваю я, надеясь, что не выдала своего разочарования.
– Ага. – Он поднимает с пола рубашку. – Она отменила свидание, чтобы побыть с нами.
Я выбираюсь из постели. Возможно, я эгоистка, но мне хотелось поговорить с Майклом о Чикаго. На этот раз я не отступлюсь.
Напоминая себе, что Майкл – отец-одиночка, и очень хороший отец, я застегиваю лифчик. Работа мэра отнимает у него чересчур много времени и сил. Мне не следует принуждать его выбирать, с кем проводить время – со мной или с дочерью. Он старается угодить нам обеим.
– У меня идея, – говорю я, замечая, что он набирает сообщение для Эбби. – Сегодня тебе лучше провести время с Эбби. А с тобой мы увидимся завтра.
У него удивленный вид.
– Нет. Я хочу, чтобы ты тоже пошла.
