Полная версия
– Эй, смотри! – кто-то крикнул неподалеку.
Резкий топот копыт заставил ее инстинктивно отпрянуть. Мимо нее, не сбавляя скорости, проскакал всадник на гнедом коне. Он даже не посмотрел в ее сторону. Круп лошади едва не задел ее, а облако пыли, поднятое копытами, накрыло ее с головой. Катя закашлялась, отшатнулась и споткнулась о край тротуара. Она рухнула в густую, теплую пыль прямо посреди улицы. Над ней раздался грубый хохот.
– Смотри-ка, Лиззи Шоу снова ноги заплетаются! – прокричал один из ковбоев у салуна. – Или вчерашнего вискаря еще не выветрила?
Катя, вся перемазанная, подняла голову. На нее смотрели, не с беспокойством, не с помощью, а с насмешкой и некоторым презрением. Женщина, вышедшая из лавки напротив, сжала губы и покачала головой, будто видя привычное и недостойное зрелище. Никто не бросился ей помогать. Она сама, дрожа, поднялась на ноги, отряхивая непонятную юбку. Платье. На ней было настоящее платье, и она только что упала с него в грязь на улице города, где правили бал ковбои и лошади. Ужас, холодный и тошнотворный, сковал ее изнутри. Это не сон. Это не галлюцинация. Она здесь. В своем теле. В теле какой-то Лиззи. В мире, который должен был давно кануть в лету.
Перед глазами снова поплыли круги. Темнота снова стала подступать к краям сознания, но на этот раз это был не болезненный обморок, а паническое, животное желание сбежать. Спрятаться. Проснуться. Но проснуться было негде.
Глава четвёртая
Катя стояла посреди пыльной улицы, отряхивая свое нелепое платье. Песок скрипел на зубах. В ушах звенело и от падения, и от оглушительного грохота этого цирка уродов. Она сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони, пытаясь болью вернуть себя в реальность. Любую реальность, кроме этой.
– Не может быть, – прошептала она сама себе, зажмурившись. – Это розыгрыш. Макс… Леха… Вы где? Довольно! Хватит!
Она ждала, что вот-вот раздастся знакомый хохот, из-за угла выскочат друзья с камерой, а этот «ковбой» у салуна достанет из-за пазухи iPhone. Но ничего не происходило. Только лошадь фыркнула где-то рядом, и чей-то грубый голос прокричал:
– Эй, Джек, подвинься!
И тут к ней подошел один из них. Он был таким же замусоленным и пропыленным, как и все вокруг. Его лицо обветрило солнце, шляпа была помята, а на жилетке виднелись застарелые пятна. Он ухмыльнулся, обнажив неровные желтые зубы, и хлопнул ее по плечу так, что она едва устояла.
– Ну здравствуй, Лиззи! – просипел он, и от него пахло потом, табаком и чем-то крепким. – Как ты, красотка? Говорят, вчера здорово влетело от шерифа? А ты ничего, очухалась!
Катя отшатнулась, как от удара. Его прикосновение было грубым и оскорбительным. Его слова не несли никакого смысла.
– Отстань, – прохрипела она, глотая пыль. Ее голос звучал чуждо и слабо.
Ковбой фыркнул и подошел ближе, нависая над ней.
– Ой, какая неласковая сегодня наша хозяйка «Рубежа»! Или память отшибли вместе с гонором? Я же Сэм, Сэм Барлоу. Мы с тобой, можно сказать, старые друзья.
Он подмигнул, и это было настолько мерзко, что у Кати похолодело внутри. Сэм Барлоу. Лиззи. «Последний рубеж». Шериф. Слова бились в ее сознании, как мухи о стекло, не складываясь в картину. Это была какая-то чужая, убогая жизнь.
– Я тебя не знаю, – выдавила она, отступая еще на шаг. Ее спина уперлась в столб коновязи. Бежать было некуда. – Отвали. Это не смешно.
Сэм перестал ухмыляться. Его маленькие глазки сузились, в них промелькнуло сначала недоумение, а потом презрительная усмешка.
– Не знаешь? Ну, это мы сейчас проверим.
Он резко двинулся вперед, схватил ее за подбородок своими мозолистыми пальцами. Дыхание с запахом перегара ударило в лицо.
– Может, помочь вспомнить, а? Как в старые добрые?
Инстинкт сработал быстрее мысли. Катя не была хулиганкой, но годы езды на мотоцикле по враждебному городу научили ее давать сдачи. Она отшатнулась, пытаясь вырваться, и со всей силы ткнула его сапогом в голень.
– Отцепись, урод! – взвизгнула она уже своим, привычным тоном. – Я сказала, отстань! Ты кто такой, мать твою?!
Сэм Барлоу от неожиданности отпустил ее и отпрыгнул, хватаясь за ногу. На его лице сначала отразилась чистая ярость, а потом дикое, неконтролируемое веселье. Он расхохотался, громко и противно.
– Ого! – заорал он, обращаясь ко всем вокруг. – Гляньте на нее! Лиззи Шоу совсем рехнулась! Уже и старых друзей не узнает! И языком каким-то странным говорит!
На него обернулись другие ковбои, заулыбались. Катя, вся трясясь от ярости и унижения, видела, как они смотрят на нее не как на жертву, а как на сумасшедшую. Или на дерзкую дуру.
– Может, ей в голову-то стукнули крепко? – предположил один из них, лениво плюя в пыль.
– Или просто нажралась с утра, – добавил другой.
Сэм Барлоу, все еще посмеиваясь, потер голень.
– Ладно, Лиззи, ладно. Побереги пыль. Когда очухаешься, заходи, выпьем за старую дружбу.
Он повернулся и пошел прочь, к салуну, к своим приятелям. На нее больше никто не смотрел. Инцидент был исчерпан. Катя прислонилась к столбу, пытаясь перевести дыхание. Руки тряслись. Она не понимала ровно ничего. Они все знали эту женщину. Знакомились с ней. Боялись ее? Презирали? Считали своей? Она посмотрела на свои руки, чужие, более грубые, с коротко подстриженными ногтями и ссадинами на костяшках. Это не ее руки. Но боль от того, как она ткнула того ковбоя, была ее болью. Унижение – ее унижением. И тут до нее дошла самая страшная мысль. Это не розыгрыш. Слишком все… детально. Слишком реально. Слишком жестоко. Она оказалась в ловушке. В ловушке чужого тела. В ловушке чужой жизни. В ловушке безумия, из которого, похоже, не было выхода. И самое ужасное, что правила этой жизни она не знала. А цена ошибки, как она только что поняла, могла быть очень высока.
Катя все еще стояла, прислонившись к столбу, пытаясь загнать обратно в легкие воздух, который, казалось, состоял из одной едкой пыли. Смех Сэма Барлоу и его друзей доносился из-за дверей салуна, колючий и унизительный. Она чувствовала себя зверем в загоне, на которого тычут пальцами. И тут новый звук выделился из общего гама, размеренный, неторопливый цокот копыт. Он приближался прямо к ней. Катя медленно подняла голову. На нее смотрел всадник на высокой гнедой лошади. Мужика лет сорока с лишним, с лицом, вырезанным из дуба, жестким, неподвижным, с глубокими заломами у рта и холодными, бледными глазами, которые скрывались в тени полей шляпы. Но Катя даже не сразу разглядела его лицо. Ее взгляд притянула и пригвоздила к месту звезда. Пятиконечная, из потускневшего металла, она была прикреплена к груди его кожаного жилета, прямо над сердцем. Шериф. Мозг, забитый образами из фильмов, выдал мгновенную ассоциацию. Закон. Сила. Власть в этом богом забытом месте.
Лошадь остановилась в паре шагов от нее, фыркнула, обдавая Кату теплым паром. Всадник даже не шевельнулся, продолжая смотреть на нее с высоты своего седла. Его взгляд был тяжелым, изучающим, лишенным насмешки или любопытства, которые были у других. Он был похож на сканер, который медленно и методично считывал с нее информацию, бит за битом. Катя замерла, чувствуя, как под этим взглядом по спине бегут мурашки. Он видел все: ее перепачканное платье, дрожащие руки, вероятно, даже дикий, не скрытый ужас в глазах.
– Мисс Шоу, – произнес он наконец. Голос был низким, хрипловатым, без единой нотки приветствия. – Барлоу снова докучает?
Он не спрашивал «что случилось» или «в порядке ли вы». Он уже все видел. И уже сделал вывод. Катя попыталась что-то сказать, но горло пересохло. Она лишь беззвучно пошевелила губами, чувствуя себя полной идиоткой. Холодные глаза шерифа сузились еще больше. Он слегка наклонился в седле, и его взгляд стал еще пристальнее, еще опаснее.
– Вы сегодня какая-то тихая, Лиззи, – произнес он, растягивая слова. В них не было угрозы. Было нечто худшее, ледяное, неподдельное подозрение. – Обычно после стычки с Барлоу пол-улицы оглохнуть может от вашего голоса. А сегодня вы молчите. И смотрите по сторонам, как… – он сделал крошечную паузу, – как будто впервые здесь оказались.
Катя почувствовала, как земля уходит из-под ног. Он видел. Видел ее растерянность, ее непонимание. Он, в отличие от туповатых ковбоев, не списывал это на пьянство или ушиб. Он чувствовал подмену. Она попыталась найти хоть что-то из того, что, казалось, должна говорить эта Лиззи. Что-то дерзкое, язвительное. Но в голове была пустота, залитая паникой.
– Я… -она сглотнула. – У меня голова болит.
Это прозвучало жалко и немощно. Совсем не так, как должна была говорить владелица салуна, которую, судя по всему, все побаивались. Шериф медленно, почти театрально, окинул взглядом ее фигуру с ног до головы, задержавшись на ее пустых, дрожащих руках.
– Голова, – повторил он без всякой интонации. – Понимаю. После вчерашнего… инцидента у конюшни это неудивительно. Надеюсь, память не отшибло. Вам ведь есть что помнить, Лиззи. Много чего.
Его слова повисли в воздухе тяжелым, недвусмысленным намеком. Он не просто констатировал факт. Он напоминал. И предупреждал. Он выпрямился в седле, взялся за поводья.
– Держитесь подальше от неприятностей, мисс Шоу, – произнес он уже официальным тоном. – И постарайтесь прийти в себя. В Пыльной Лощине все друг друга знают. Странности здесь быстро замечают.
И, не дожидаясь ответа, он тронул лошадь шпорами и медленно поехал дальше, по своим шерифским делам, оставив Кату стоять одной посреди улицы, перемазанной в пыли, с ледяным комом страха в груди и с одной единственной, отчетливой мыслью в голове: Он знает. Он не знает что именно, но он знает, что со мной что-то не так. И он будет следить.
Глава пятая
Шериф уже отъехал на несколько ярдов, его спина была прямая и непроницаемая. Но инстинкт выживания, острый и животный, заставил ее сделать шаг вперед. Голос сорвался с губ хрипло, против ее воли.
– Шериф! Постойте!
Цокот копыт прекратился. Конкорд медленно развернул лошадь. Его лицо не выражало ничего, кроме холодного ожидания. Он не слез с седла, просто смотрел сверху вниз, давая ей понять, что ее время на исходе.
– Ну, мисс Шоу? – его голос был лезвием, обернутым в бархат.
Катя стояла, чувствуя, как под его взглядом ноги снова становятся ватными. Она понимала, что делает что-то невероятно глупое, возможно, смертельно опасное. Но она должна была знать. Она должна была проверить последнюю, сумасшедшую гипотезу.
– Я простите, шериф, – она запиналась, чувствуя, как горит лицо. – Я задам тупой вопрос.
Он не шевельнулся. Не поощрял, не останавливал. Просто ждал.
– Какой сейчас год? – выдохнула она, и слова повисли в воздухе, такие нелепые, такие чудовищно неуместные, что даже ковбои у салуна на секунду замолчали, услышав их.
Глаза шерифа, те самые холодные, бледные глаза, наконец изменились. Они не округлились от удивления. Нет. Они расширились. Словно за маской из дуба на мгновение проглянуло живое человеческое изумление, смешанное с крайней степенью настороженности. Он медленно, очень медленно оглядел улицу, убедился, что их слышали, и его взгляд вернулся к ней, став еще тяжелее и острее. Без единого слова он спрыгнул с лошади. Движение было плавным и полным скрытой силы. Он бросил поводья на землю, лошадь осталась стоять смирно и твердыми шагами направился к Кате. Она инстинктивно отпрянула, но он был уже рядом. Его рука в грубой кожаной перчатке схватила ее за локоть, не больно, но так чтоб стало ясно: сопротивляться бесполезно.
– Пойдемте, мисс Шоу, – произнес он тихо, но так, что каждое слово врезалось в сознание. – Поговорим наедине.
Он поволок ее, не как даму, а как задержанного преступника, к узкому проходу между салуном и соседним зданием, где пахло мочой и прелым сеном. Отшвырнув пустую бочку ногой, он загнал ее в этот импровизированный тупик, заслонив собой выход своим телом. Солнце слепило ей глаза, но его лицо оставалось в тени.
– Повторите свой вопрос, – приказал он без предисловий. Его голос был тише прежнего, но в нем появилась новая, стальная опасность.
Катя, дрожа, попыталась вырваться, но его хватка лишь усилилась.
– Я спросила какой год.
– Год, – он перебил ее, наклонившись так близко, что она почувствовала запах кожи, пота и холодного металла. – Вы стояли посреди главной улицы Пыльной Лощины и спрашивали у шерифа, какой год. Вы хотите сказать мне, Лиззи Шоу, что не знаете этого? После вчерашнего падения с лестницы в своем же салуне?
Его глаза выжигали ее душу. Он не верил ни одному ее слову. Он знал, что падение с лестницы, ничто по сравнению с тем, что творилось с ней сейчас.
– Я плохо себя чувствую, – попыталась она соврать, но это прозвучало жалко.
– Не врите мне, – его голос стал почти шепотом, но от этого еще страшнее. – Вы не та женщина, что пугается Барлоу. Вы не та женщина, что падает в обморок от солнца. И уж точно не та, что забывает, в каком году мы живем. Вы кто? Последний вопрос прозвучал так, будто он спрашивал не о имени, а о виде существа, стоящего перед ним.
Катя замолчала. Что она могла сказать? Что она из будущего? Что она попала в аварию? Он решит, что она сумасшедшая, и запрет в самом темном карцере, какой только найдется в этом городе. Она молчала, глядя на него с немым ужасом. Конкорд выдержал паузу, изучая каждую черту ее лица, каждую дрожь.
– Ладно, – наконец произнес он, и в его голосе появилась странная, усталая нота. – Не хотите говорить не надо. Но запомните. Запомните хорошенько. Сейчас 1874 год от Рождества Христова. Вы в Аризоне. Территория все еще дикая, и закон здесь я. А странные вопросы и странное поведение привлекают внимание. Не только мое.
Он кивнул в сторону улицы, где кучковались любопытные.
– Вам это нужно?
Он отпустил ее локоть. На руке остался красный след от его пальцев.
– Придите в себя, Лиззи, – повторил он свое предупреждение, но на этот раз в его тоне было нечто иное. Не угроза, а… предостережение. – И постарайтесь вести себя так, как от вас ожидают. Ради вашего же блага.
Он развернулся и вышел из переулка, оставив ее одну в вонючей тени, с головой, гудевшей от одного-единственного слова, которое било по ней, как молот. Катя стояла, вжавшись в грубые доски стены, чувствуя, как ее сердце колотится где-то в горле, готовое вырваться наружу. Слова шерифа – «1874 год» – висели в воздухе тяжелым, неподъемным колоколом, оглушая и парализуя. Это была не шутка. Не сон. Это было хуже любого кошмара. Он уже повернулся к выходу, его тень удлинялась, уходя из переулка. Еще секунда и он уйдет. Оставит ее здесь одну с этим знанием, с этим безумием.
– Шериф!
Он остановился, но не обернулся сразу, лишь слегка повернул голову, дав ей понять, что его терпение на исходе. Катя сделал шаг вперед, ее голос сорвался, дрожа и предательски срываясь на полуслове.
– Шериф вы сочтете меня, может быть, больной… – она задыхалась, слова путались, вырываясь против воли, – Но я не Лиззи. Меня зовут Катя. И я из 2025 года. Я не должна быть здесь.
Она выпалила это одним духом, зажмурившись, как перед прыжком в ледяную воду. Глупо. Безумно. Но другого выхода не было. Может, он увидит ее искренность? Может, в этом диком мире найдется место для одной сумасшедшей? Шериф Конкорд медленно, очень медленно обернулся. Его лицо было каменным. Ни тени удивления, ни гнева, ни насмешки. Только абсолютная, леденящая пустота. Он сделал шаг назад, к ней, и его тень снова накрыла ее целиком.
Он смотрел на нее несколько секунд, его холодные глаза скользили по ее лицу, по ее дрожащим рукам, по всему ее жалкому, перепачканному в пыли виду. Затем он наклонился так близко, что она снова почувствовала запах старой кожи и металла.
– Мисс Шоу, – произнес он тихо, и в его голосе не было ни капли снисхождения или сомнения, только плоское, железное презрение. – Идите проспитесь. Вы пьяны. Или вас стукнули по голове крепче, чем я думал.
Он выпрямился, его взгляд стал отстраненным, казенным.
– У меня нет времени на дурацкие бредни. Приведите себя в порядок. И если я еще раз услышу от вас подобное, мне придется запереть вас в камере до вытрезвления. Ради вашей же безопасности. Понятно?
Он не ждал ответа. Он уже решил все для себя. Для него она была не путешественницей во времени, а пьяной или тронутой умом женщиной, которая стала обузой. Сказав это, он резко развернулся и на этот раз ушел окончательно. Его шаги по деревянному тротуару звучали как удары молота по крышке ее гроба. Катя осталась одна в вонючем переулке, сжимая виски пальцами. Он не поверил. Он не мог поверить. И почему, черт возьми, он должен был верить? Она медленно сползла по стене на землю, обхватив колени руками. Пыль прилипла к мокрым от слез щекам. Отчаяние, густое и черное, накатывало волнами. Она была в ловушке. В ловушке чужого тела, чужой жизни, чужого времени. И единственный человек, облеченный властью, только что дал ей четко понять: никаких чудес. Никаких странностей. Только суровая реальность Дикого Запада, где нет места для потерявшихся душ из будущего. Она была одна. Совершенно одна.
Глава шестая
Солнце уже клонилось к закату, окрашивая пыльную улицу Пыльной Лощины в кроваво-красные тона. Катя все еще сидела в переулке, обхватив колени, но слезы высохли. Осталась только пустота и леденящий ужас, пропитавший каждую клеточку. 1874 год. Аризона. Никаких шансов на ошибку. Из-за стен салуна доносился приглушенный гомон, звон стекла, похабная песня. Это был ее салун. «Последний рубеж». Единственное, что у нее здесь было. Убежище? Или тюрьма Собрав последние силы, она поднялась, отряхнула платье, бесполезный жест и вышла из переулка. На нее снова покосились, но уже с меньшим интересом. Сумасшедшая Лиззи Шоу, уже не новость. Она толкнула тяжелую филенчатую дверь салуна. Волна звука, запаха и дыма ударила ей в лицо. Табачный дым щекотал ноздри, пахло дешевым виски, потом и жареным мясом. В полумраке, освещенном лишь керосиновыми лампами, кучковались мужики за столами, громко споря и перекидываясь картами. У стойки стояли несколько ковбоев, опершись на нее локтями. В углу расстроенное пианино пыталось выдавить какую-то мелодию.
И все это замерло на секунду, когда она вошла. Десятки глаз уставились на нее. Искали в ее лице знакомую дерзость, властность Лиззи Шоу. Катя почувствовала, как под этим взглядом ноги снова становятся ватными. Она сделала шаг к стойке, пытаясь выглядеть уверенно, и почувствовала себя актрисой на сцене, не выучившей роль. За стойкой суетился плечистый мужчина с залысинами и начищенным до блеска подносом бармен. Его глаза встретились с ее взглядом, и в них она прочитала нечто знакомое, усталость и предостережение? И тут один из ковбоев у стойки, крупный, с лицом, обветренным до состояния старой кожи, развернулся к ней, широко ухмыляясь. Это был не Сэм Барлоу, кто-то другой.
– Ну вот и наша красотка! – проревел он, и от него пахло перегаром за километр. – Лиззи! Подь-ка сюды!
Катя замерла. Все снова смотрели на них. Она медленно подошла..
–Лиззи, голубка, – ковбой тяжело положил свою лапищу ей на плечо. Прикосновение было грубым, собственническим. – Выручай. Заработаю на следующей неделе, все отдам. В долг, а? Одну бутылочку. Для старого друга.
Он говорил настойчиво, с той ухмылкой, которая говорила, что он не привык, чтобы ему отказывали. И что он не собирается принимать отказ сегодня. Старая Катя, та, что из 2025 года, уже бы взорвалась. Резко сбросила бы его руку, послала бы куда подальше, пригрозила бы вызвать полицию. Здесь полицией был шериф, который только что посоветовал ей «проспаться». Но новая Катя, запертая в теле Лиззи, лишь напряглась, чувствуя, как по спине бегут мурашки.
– Я не думаю, что это хорошая идея, – выдавила она, стараясь, чтобы голос не дрожал.
Ухмылка на лице ковбоя сползла, сменилась нахальной уверенностью.
– Да ладно тебе! Я же свой! Помнишь, как я тебя тогда от этих бродяг отстоял? Весь салун мог бы разнесли!
Он наклонился ближе, его дыхание стало еще вонючее.
– Или ты теперь только с шерифом водку пьешь? Слышал, вы сегодня о чем-то секретном шептались.
В его тоне прозвучала неприкрытая угроза. В воздухе запахло опасностью. Катя почувствовала, как сжимаются кулаки. Гнев, знакомый и яростный, закипал внутри. Она открыла рот, чтобы сказать что-то резкое, что-то, что поставило бы этого грубияна на место. Но бармен, словно прочитав ее мысли, резко кашлянул, привлекая внимание. Он делал вид, что вытирает стакан, но его глаза были прикованы к ней. Он едва заметно покачал головой. И затем, наклонившись будто за другой тряпкой, прошипел так тихо, что услышала только она:
– Не надо, мэм. Это Тедди Колт. Он быстр на расправу. Улыбнитесь и уйдите. Сейчас же.
Его слова подействовали как ушат ледяной воды. «Быстр на расправу». Это не было фигурой речи. Здесь это означало одно: он мог выхватить кольт и пустить ее в расход прямо здесь, у стойки, и для большинства это было бы всего лишь «еще одной стычкой в салуне». Страх, настоящий, физический страх, сковал ее горло. Она впервые по-настоящему осознала, где находится. Здесь не было правил. Не было полиции, которая примчится по вызову. Здесь был только закон силы и скорость руки. Она заставила свои губы растянуться в жалкую, дрожащую улыбку. Она аккуратно сняла его тяжелую руку со своего плеча.
– Как-нибудь в другой раз, Тедди, – ее голос прозвучал чужим и слабым. – Я нехорошо себя чувствую.
И, не глядя на его мгновенно нахмурившееся лицо, она развернулась и пошла прочь, к двери, ведущей в ее комнаты. Спина горела от десятков любопытных и насмешливых взглядов. Она слышала, как Тедди фыркнул и что-то недовольно пробурчал, а потом громко потребовал у бармена виски. Дверь в ее комнату захлопнулась за ней, отгородив от шума и угарного воздуха. Катя прислонилась к ней спиной, вся трясясь. Сердце колотилось, выпрыгивая из груди. Она не ответила. Она струсила. Она улыбнулась и ушла. И это было самое разумное, что она сделала с момента своего прибытия сюда. Потому что здесь одно неверное слово, один не тот взгляд могли стоить жизни. Она впервые по-настоящему боялась.
Дверь в ее комнату захлопнулась за ней, отгородив от шума и угарного воздуха. Катя прислонилась к ней спиной, вся трясясь. Сердце колотилось, выпрыгивая из груди. Она не ответила. Она струсила. Она улыбнулась и ушла. И это было самое разумное, что она сделала с момента своего прибытия сюда. Потому что здесь одно неверное слово, один не тот взгляд могли стоить жизни. Она впервые по-настоящему боялась. Вдруг сквозь дверь, из зала, донесся громкий, раздраженный голос Тедди Колта:
– И что это с ней такое сегодня? То года не помнит, то виски в долг не дает! У нее что, вселился дух какой-нибудь ханженной старой девы из Бостона?
Раздался громкий хохот. Кто-то из завсегдатаев, хриплым от виски голосом, выдал в ответ:
– Может, она не старая дева, а наоборот, Тедди! Может, ее ночью какой ковбой дикий оседлал, да так, что она и себя не помнит!
Еще более громкий, похабный хохот прокатился по салуну. Катя зажмурилась, чувствуя, как горит лицо от смеси стыда и ярости. И тут другой голос, дребезжащий и пьяный, подал реплику, которая заставила ее застыть на месте:
– А может, это она не Лиззи Шоу вовсе! Может, это инопланетянин в ее кожу залез! Я одну историю слышал от старателя… они, говорят, так делают!
На секунду в салуне воцарилась тишина, а затем взрыв хохота стал просто оглушительным.
– Инопланетянин! Ха-ха-ха! Да она просто перепила вчера!
– Инопланетянин, который виски в долг не дает! Теперь я все понял!
Шутки становились все глупее и нелепее. Они перебрали всех возможных мифических существ, которые могли бы вселиться в хозяйку салуна, закончив тем, что ее, по всеобщему мнению, могла заменить «русалка, которая море перепутала с выгребной ямой». Катя стояла за дверью, и постепенно дрожь в ногах стала проходить. Ее дикий, панический страх начал понемногу растворяться, сменяясь странным, искаженным ощущением абсурда. Они, эти громилы с кольтами, сейчас всерьез обсуждали, не инопланетянин ли она. И это было… до смешного нелепо. Они были ближе к истине, чем сам шериф, и даже не подозревали об этом.
Уголки ее губ сами собой дрогнули. Потом она фыркнула. А затем, прижав ладонь ко рту, чтобы не выдать себя, она тихо, истерически захихикала прямо у двери. Слезы снова выступили на глазах, но на этот раз это были слезы не от отчаяния, а от нервного, сюрреалистического смеха. Она, Катя из 2025 года, стоит в теле салунной хозяйки на Диком Западе, а за дверью ковбои спорят, не русалка ли она. Это было настолько по идиотски, настолько сюрреалистично, что даже страх на мгновение отступил. Она оттолкнулась от двери, все еще тихо посмеиваясь, и поймала свое отражение в том самом потрескавшемся зеркале. Растрепанная, перепачканная, с красными от слез глазами и с идиотской улыбкой на лице.
– Ну что, инопланетянин, – прошептала она своему отражению. – И как нам теперь отсюда выбираться?
