Полная версия
Обыкновенные чудеса
Кир Королёв
Обыкновенные чудеса
Солнечная пушка
Ух ты! Солнце сегодня – прямо как заправский футболист! Так и скачет по крышам, прямиком в наше окно. А чего ему не скакать? Каникулы же! Три месяца – целая жизнь! Как будто воскресенье растянули на весь белый свет, и конца ему не видно.
Сижу я на кухне, чай прихлебываю. За окном – муравейник. Студенты снуют туда–сюда, спешат в институт напротив. Скукотища! А вот бабушка моя – волшебница! Колдует у плиты. И знаете, что там? Оладьи! Бабушкины! Настоящие! Румяные такие, пузатенькие, с пузырями – прямо как маленькие солнышки на сковороде! И запах–то какой! Сладкий, теплый, молочный… Пахнет подрумяненной мукой и чем–то таким… бабушкиным! Отменным! Мне кажется, даже занавеска на окне зашевелилась – понюхать захотела!
Бабушка лопаткой – шух! – поддевает один золотой кругляш, переворачивает его – и он тут же: ш–ш–ш! Зашипел еще веселее! Запах новый пошел – крышу сносит! Один оладушек, видно, самый озорной, с лопатки – шмяк! – сбежал и прилип к бортику. «Ах ты, непослушный!» – бабушка ворчит, но ловко его спасает. Герой!
Вдруг спрашивает:
– Максим, какие планы на сегодня?
Я сразу понял, куда ветер дует. Нам на лето задали кучу книг, а я пока только первую страницу «Тома Сойера» разглядывал.
– С Колькой погуляем до обеда, а потом буду читать «Тома Сойера», – бодро отрапортовал я, стараясь глядеть честными глазами.
Бабушка кивнула, положила передо мной стопку румяных оладий. Я принялся за дело, чавкая от удовольствия. Конечно, читать я не собирался. У нас с Колькой были дела поважнее.
Колька – мой лучший друг, соседский заводила. Рыжий, как осенний клён, весь в веснушках – будто кто–то рассыпал по нему мелкие золотые монетки. Глаза хитрецкие, зелёные, как крыжовник, и всегда блестят, когда он что–то задумал.
Проглотив последний оладушек, я рванул в коридор, натянул сандалии и, грохнув дверью, проорал:
– Я на улицу!
Возле соседнего подъезда восседал дядя Вася. Перед ним – целая деревянная армия! Шахматы! Фигуры выстроились парадным строем, блестели на солнышке. Самый главный генерал, король, сидел и ждал врага, чтобы дать настоящую битву! Топ–топ! Тра–та–та! Бах! Я, конечно, в шахматы играть не умел. Страшно сложно! Зато обожал, как взрослые возле подъезда свои дела обсуждают во время игры. То вентиль починят – бум–бум–бум! То полку прикрутят – зззз–вжик! И всё с такими лицами, будто космический корабль собирают.
Подбежал я.
– Дядя Вась! – кричу. – Кольку не видел?
Дядя Вася уголком рта ухмыльнулся, даже глаз не поднял.
– А он тебя… – буркнул задумчиво. – Искал, искал… Сказал… в «секретном месте» будет.
Я даже не сказал «спасибо» – развернулся на одной ноге и помчался к гаражам! Пятки сверкали. Пробегая мимо четвертого подъезда, я краем глаза засек дядю Гришу. Он стоял в проеме, буравя меня взглядом. На его бугристой руке, оголенной по локоть, аж синел здоровенный якорь. Мы с Колькой его побаивались – уж больно грозно смотрел.
«Секретное место» – это крыша старых кирпичных сараев. Туда мы лазили чаще, чем уроки делали. Вскарабкавшись по забору, я увидел рыжую голову.
– Привет, Рыжий! – крикнул я.
– О, Макс! – Колька даже не поднял головы, увлеченно ковыряя смолу перочинным ножичком.
– Смотри, какой артефакт! – торжественно достал я лупу. Недавно дедушка подарил мне увеличительное стекло! Круглое, толстенькое. Если через него посмотреть – всё сразу в десять раз больше! Прямо как под микроскопом!
– О–о–о! – завопил он. – Да это же настоящая солнечная пушка!
И мы тут же задумали великое дело – выжигать смолу! Прямо первооткрыватели! Ученые–исследователи! Солнце жарило вовсю. Через минуту от нашей «пушки» пошел дымок. Прямо как у паровоза!
Прошло полчаса, а может, час. Вдруг я понял: мы прожгли смолу насквозь! Доски торчат.
– Давай посмотрим, что там! – азартно предложил я.
Мы отковыряли обугленные куски, смола липла к пальцам, как разогретый пластилин! И со скрежетом стали тянуть доски. Постройка старая. Вскоре в крыше зияла дыра размером с бабушкину сковородку для оладий!
Заглянули внутрь – и остолбенели!
Там стоял мощный мотоцикл с люлькой – настоящий, грозный, взрослый! Хром блестит! А вокруг – целые башни! Полки до потолка, забитые журналами!
– Рыжий, давай один достанем! – прошептал я.
Колька сунул руку в дыру и вытащил журнал.
– «За рулём»! – прошептал он.
Мы переглянулись, сунули журнал за пазуху (у меня он жутко щекотал живот!) и дали дёру. Отбежав подальше, плюхнулись под кустом сирени. Сердце колотилось, как мотор у «Ижа»!
– «Волга» ГАЗ–21, – читал я вслух, смакуя каждое слово, – максимальная скорость – сто двадцать километров в час!
– Ого–го–го! – Колька округлил глаза, как фары той самой «Волги». – Это ж быстрее, чем «Москвич» у моего папы! Там всего сто!
Мы хихикали, как сумасшедшие, разглядывая блестящие картинки. И вдруг Колька, оторвавшись от гоночного «ЗИЛа», спросил шепотом:
– А нас… нас вдруг кто засек? Никто не видел?
Тут у меня внутри будто щёлкнул выключатель. Картинки померкли. До меня дошло. Мы же… взяли чужое! Без спросу! Стало так жутко стыдно, уши загорелись, будто на них налили кипятку.
– Надо! – выдохнул я. – Надо вернуть журнал! И.… и дыру заделать! Чтобы никто не узнал!
Колька мрачно кивнул, лицо вытянулось, как у лошади Пржевальского.
– Ладно! – сказал я, взяв командование. (Это ж я лупу притащил!) – За молотком и гвоздями пойду я! А ты, Колька, ищи скорее доски! Любые! Чтобы залатать дырку, как заплатку на штанах!
Припустил я во двор, как ошпаренный. Дядя Вася как раз играл в шахматы с сантехником дядей Степаном. Напряженная партия! Оба насупились. На столе лежала газета «Известия», а рядом – старенький коричневый чемоданчик дяди Степана.
Я подскочил, запыхавшись.
– Дядя Степан! – пискнул я. – Одолжишь… молоток с гвоздями? На минуточку!
Дядя Степан даже бровью не повел.
– Возьми… в чемодане… – буркнул он, не отрываясь от доски. – Только не шуми!
Я распахнул чемодан. Там: пассатижи, отвертка, клубок веревки. Выхватил увесистый молоток и горсть гвоздей – от маленьких до здоровенных. Сердце застучало: «Трах–трах–бабах!» И – бегом к Кольке!
Взобрались на крышу. Колька швырком закинул журнал обратно в щель и приложил к дыре две кривенькие дощечки, найденные в кустах. Я торжественно вручил ему гвозди, солидно замахнулся молотком – прямо как кузнец!
Начали заделывать дыру. Тра–та–та! Бум–бум–бум! Стучали что есть мочи! Гвозди гнулись, летели во все стороны. Но нам казалось – мы возводим неприступную крепостную стену! Ура! Дыры не видно! Почти… И совесть теперь чиста!
Закончив «ремонт», мы спустились и побрели обратно, таща молоток. Шли молча, как партизаны. Стыдно было жутко, но теплилась надежда: вроде исправился!
Подошли к столику. Баталия кипела. Дяди не заметили нас. Я тихонько сунул молоток и гвозди обратно в чемодан. Дядя Степан только кивнул. Я поймал взгляд Кольки – и пошел домой, стараясь ступать тихо, как индеец.
Дома сел за «Тома Сойера». Сделал вид, что читаю.
Бабушка заглянула, улыбнулась:
– Молодец, что слово сдержал.
А у меня на душе кошки скребли. Вот если бы она знала…
Я сидел, уткнувшись в книгу, но буквы расплывались. В голове: «А вдруг хозяин заметит дыру? А если заметил? А если милиционеру расскажут?»
Бабушка почувствовала неладное.
– Ты чего такой кислый? – спросила она, ставя компот.
– Да так… Том Сойер тоже крышу продырявил, – буркнул я не думая.
– Что?!
Я аж подпрыгнул.
Бабушка прищурилась:
– Максим, ты мне сейчас всё расскажешь. По порядку.
Пришлось сознаться. От слова «увеличительное стекло» бабушка вздохнула, от «мотоцикла с люлькой» схватилась за сердце, а когда я дошёл до журнала «За рулём», обмякла и села:
– Сейчас идем за Колькой и идете извиняться! И точка!
– Но мы же всё заделали! – попытался я выкрутиться.
– Досками с гвоздями? – Бабушка фыркнула. – Этот сарай принадлежит дяде Грише из четвертого подъезда. Он там свой мотоцикл хранит. И журналы бережёт, как зеницу ока! Мне стало плохо. Дядя Гриша – гроза всего двора! Бывший моряк! Нас точно на рею поднимет!
Позже мы с Колькой, понурые, стояли перед дядей Гришей. Бабушка рядом.
– Так–так, – дядя Гриша скрестил руки. – Это вы мою крышу штурмовали… с пушкой?
Мы молчали. Уставились в сандалии.
– А журнал хоть понравился? – неожиданно спросил он.
– Там про «Волгу» 1966 года… – прошептал Колька.
Дядя Гриша вдруг рассмеялся:
– Ладно, разбираетесь в машинах – уже не пропащие. Но крышу заделаете нормально. Под моим руководством.
Так мы вместо наказания получили «курс молодого бойца»: учились забивать гвозди, стругать доски и даже немного разбираться в моторах. А журнал «За рулём» дядя Гриша нам… подарил. Правда, сказал:
– Только больше по крышам не лазить! А то в следующий раз – к родителям с повинной.
Перед сном я лежал и умудренно размышлял: «Вот ведь как бывает. Узнал я сегодня, что гораздо лучше сразу признаваться в глупостях. А то потом только хуже. И что взрослые иногда бывают… свои в доску. Настоящие!»
А «Тома Сойера» я всё–таки дочитал. Оказалось – классная книга! Теперь понимаю, почему мы с Колькой так похожи на Тома и Гекльберри… Только, пожалуй, похулиганить мы можем еще лучше!
Пломбир за правду
Вторая неделя каникул! Просыпаюсь – и аж дух захватывает! Впереди – целая вечность свободы, как будто лето растянули в резиночку, и конца–края не видно. На кухне – тишина и записка от бабушки: «Максюша, завтрак на столе. Вернусь к обеду. Не балуйся!» Отлично же! Тёплые пирожки с капустой, чай в стакане с гранёными боками… Только я собрался помечтать, как этот чудесный день проведу, как вдруг: БАМ–БАМ–БАМ! Так в дверь колотят, будто пожарные приехали!
– Кто там?! – кричу я, чуть не поперхнувшись пирожком.
– Это я, Колька! Открывай!
Рыжий мой друг! Живет этажом выше, и с ним никогда не соскучишься. Открываю – стоит, сияет, как новенький пятак! Весь перекошенный от нетерпения, в глазах – искры фейерверка.
– Заходи! – предлагаю.
– Не–а! – машет он руками, запыхавшись. – Одевайся быстрее! Я тебе кое–что покажу! Такую штуку! – И уже разворачивается, готовясь бежать.
Колька есть Колька. Через пять минут, в подъезде, на ходу застегивая рубаху и чуть не сбив с ног соседского кота Барсика, я уже во дворе. Колька сидит на лавочке, как на троне, и держит что–то огромное за спиной. Увидел меня – заржал:
– Ты и черепаха, Макс! Я уж думал, к обеду вылезешь!
– Сам черепаха! – огрызнулся я, но любопытство щекотало сильнее обиды.
Тут он с торжеством, как фокусник из цирка, достал… воздушного змея! Такого я еще не видывал! Огромный, пестрый, как попугай, с длиннющим хвостом из ленточек! Прямо сказка, а не змей!
– Папа подарил! – захлебывался Колька от восторга. – Бежим на институтский двор – запустим! Там места – хоть отбавляй!
Мы помчались, как угорелые. Змей трепыхался у Кольки за спиной, будто живой и рвался в небо.
Институтский двор был пуст, как вымерший. Студенты все по аудиториям, слава богу. Мы распутывали нитку, спорили, кто будет запускать, бегали по траве, смеялись до коликов. А змей! Ох, и красавец же был! Взлетал все выше и выше, качался на ветру, сверкал на солнце – настоящий король неба! Я даже забыл про пирожки и про всё на свете.
Через час восторга, когда змей парил чуть ли не в стратосфере, мне в голову пришла гениальная, как мне показалось, идея:
– Колька! – заорал я. – Давай ты его запускаешь, а я буду сбивать камнями! Как в тире! Только по змею, не по тебе!
– Ура! – завопил Колька, дико обрадовавшись. – Военный маневр! – И рванул от меня подальше, таща за собой нитку, как ошпаренный.
Я нашел камушек – гладкий, увесистый, самый сбивной. Прицелился тщательно. Змей так красиво трепыхался, такой огромный, такой Колькин… А я вот сейчас щелкну – и попаду с первого раза! Как настоящий снайпер! «Ага, – подумал я, – сейчас я тебя, пернатый!» Представил, как он звонко щелкнет по каркасу змея. Размахнулся… и БА–БАХ! Только вот беда – камень просвистел мимо пестрого хвоста и прямиком в окно второго этажа!
ТРРРАААХХХ!
Звук был такой, будто разбилась целая хрустальная ваза бабушкиной тетушки Гали. Стекло рассыпалось вдребезги, мелкие осколки брызнули во все стороны, звеня, как злые стеклянные пчелки.
Мы замерли. Стало тихо–тихо, только сердце колотилось: «Бум–бум–бум! Бум–бум–бум!» – прямо как барабан на параде. Мы переглянулись. В глазах у Кольки был написан весь ужас мира. Он вдруг аж присвистнул, тоненько, как пойманный воробышек: «Ой, мамочки…». И в этот же миг мы дали дёру! Бежал я так, будто за мной гнался не просто Бармалей, а целая стая голодных тигров! Сандалии цокали по асфальту, ветер свистел в ушах. Влетел в подъезд, вскарабкался по лестнице, ворвался в квартиру – и наткнулся на бабушку. Она как раз вернулась.
– Максим! – ахнула она, увидев мое лицо. Оно, наверное, было белее мела, а глаза – как у пойманного воришки. – Что с тобой? Испугался чего?
– Да так… – выдавил я, отворачиваясь и пытаясь отдышаться. – В догонялки играли… с Колькой… Он так гнался! Прямо как леопард! – И шмыгнул в свою комнату, будто мышь в норку.
Весь оставшийся день меня грызла совесть. Да не грызла – ГРЫЗЛА! Как голодная белка орех. Пробовал читать – буквы плясали перед глазами. Даже мультик по телевизору смотреть не мог – всё видел это злосчастное окно, рассыпающееся на тысячи злых осколков. Сквозь гул в ушах вдруг услышал – тихонько скребутся в дверь. Раз. Потом еще раз. Я затаил дыхание. Знаю, это Колька. Стоит на площадке, носом в щелку, и ждет. Но я не встал, не открыл. Лежал, уткнувшись лицом в подушку, и слушал, как скребут. Потом тихие шаги – и больше ничего. Стало еще хуже. Вспомнился вдруг рассказ, который мы читали в школе, там было написано: «Всё тайное становится явным». Слова эти звенели у меня в голове громче, чем те стекла. К вечеру я не выдержал. Ноги сами понесли меня к бабушке, которая вязала на кухне.
– Бабушка… – прошептал я, глядя себе под ноги.
– Ну? – оторвалась она от носка.
– Я… я стекло… в институте… разбил… камнем… – выдавил я, чувствуя, как уши наливаются горячим кипятком.
Бабушка вздохнула. Такой глубокий вздох, будто подняла мешок картошки. Покачала головой:
– Ох, Максюшечка… Завтра пойдём. Раньше времени. За содеянное, внучек, надо платить. И не рублем одним.
Этой ночью я не спал. Совсем. Ворочался. Мне чудилось, что вот–вот придут милиционеры в синих фуражках, скрутят меня и отвезут в тюрьму. А там – решётки, злые надзиратели и хлеб с водой. Может, даже на каторгу отправят, в Сибирь, добывать золото! Или на кирпичный завод – бить стекла, раз уж я такой мастер! Бабушка храпела за стенкой, а я лежал и слушал, как стучит мое предательское сердце: «В тюрьму! В Сибирь! На кирпичный!»
Утром мы шли в институт молча. Ноги у меня были ватные, совсем не слушались. Сердце колотилось уже не «бум–бум», а «тук–тук–тук–тук» – как отчаянный дятел. Бабушка шла решительно, держа мою руку так крепко, что я не смог бы сбежать, даже если бы захотел, а хотелось ужасно!
Подошли к вахте. Бабушка сказала вахтёрше, тете Люде, всю правду. Честно–пречестно. Та подняла брови до самого лба, посмотрела на меня так, будто я был не Максим, а Годзилла, разгромивший Токио, набрала какой–то номер и что–то тихо сказала в трубку.
Ждать пришлось недолго. Ко мне спустилась женщина. Строгая. В очках. На голове – пучок, тугой–претугой, будто ее стянули резинкой навечно, а сверху торчала смешная заколка в виде божьей коровки. С папкой под мышкой.
Бабушка снова всё объяснила. Я стоял, уткнувшись носом в свои сандалии, и ждал казни. Вот сейчас скажет: «В тюрьму! В Сибирь! На кирпичный!»
Женщина посмотрела на меня. Потом на бабушку. Потом снова на меня… И вдруг – улыбнулась! Не широко, но улыбнулась!
« Молодцы, что пришли сами, – сказала она. – Честность дорогого стоит. Мы как раз собирались обзванивать мастерские и вызывать участкового.» Потом она вдруг взглянула куда–то вверх и добавила: «Хорошо еще, что кабинет пустовал. А то бы кто–нибудь порезался…» – Она повернулась к бабушке: «Нужно будет оплатить стоимость стекла и работы по замене. Пройдемте в бухгалтерию.»
В бухгалтерии пахло бумагой и казёнщиной. Тетенька за столом щелкала счетами так громко, как будто стреляла из пулемета. Бабушка молча достала кошелек. Я смотрел, как она пересчитывает деньги, и готов был провалиться сквозь этот скрипучий линолеум прямиком в центр Земли. Каждый шелест купюры был как удар хлыста. Расплата!
Возвращались мы молча. Я шагал, чувствуя себя самым последним преступником на свете. В ушах еще звенели счеты из бухгалтерии, шелестели купюры. «Всё, – думал я, – теперь навек опозорен. Бабушка разорена. И мороженого мне теперь до старости не видать!» Вся вечность каникул вдруг померкла. И тут бабушка вдруг остановилась. Не сказав ни слова, взяла меня за руку и подвела к знакомому синему ларьку. Она посмотрела на меня своими спокойными глазами. «Пломбир будешь?» – спросила она совершенно обыденно, будто спрашивала: «Суп на обед будешь?».
Я растопырил рот. От неожиданности. От несправедливости такой! «Как?! – завопило во мне. – После тюрьмы, Сибири, кирпичного завода и полного разорения?! Мне – мороженое?!» Как можно есть мороженое после всего этого?!
– Бу–буду… – прошептал я.
Бабушка купила два брикета. Мы сели на лавочку. Я откусил холодный, сладкий пломбир. Он таял во рту, смешиваясь со слезами стыда и облегчения. Бабушка ела молча. Потом сказала:
– Главное – сознался. И отвечаешь. Это по–взрослому. Молодец.
И вот я иду, ем этот удивительно вкусный пломбир, а в голове крутится: «Всё тайное стало явным. И страшно было… ой как страшно! Но теперь… как–то спокойно. Даже… хорошо».
Вот она – расплата. Оказывается, она бывает не только страшной, но и… сладкой. И почему–то после нее на душе становится чисто и светло, как после грозы.
Лунный почтальон
А знаете, что я вчера сделал? Письмо космонавтам написал! Сам! А чего? Сидят они там, наверное, в своей железной бочке, по Земле скучают. Видят ее только в окошко, как картинку в журнале. А тут – живая жизнь! И я решил: нужно поддержать героев.
Уселся я за стол, взял листок в клеточку, самый чистый. И начал писать: «Дорогие космонавты!» И тут… бац! Мысль: а что им написать–то? Может, лучше нарисовать? Они же там всё пропустили! Нужно самое главное написать или нарисовать.
Первым делом – про двор. Мой двор – это целое государство. Я его нарисовал со всеми тайнами. Вот качели – скрипучие, как старый дверной блок. Если раскачаться сильно, кажется, сейчас в небо улетишь, прямо в космос! К вам! Вот песочница – это святое место. Там Санька из второго подъезда, когда мы в войнушку играли, свою любимую машинку – «Москвич» с открывающимися дверцами закопал, чтоб враг не взял. И представляете, забыл где! Теперь там клад, как в пиратской книжке. И, конечно, скамейка под тополем. На ней дядя Коля, наш дворник, после обеда храпит так, что голуби разлетаются. Нарисовал и тень от тополя, и голубей – чтоб космонавты знали: тут жизнь кипит!
Потом меня осенило: еда! Они ж там из тюбиков едят, как зубную пасту выдавливают свой завтрак, обед и ужин. Фу! А у нас сегодня бабушка оладьи пекла. Такие вкусные, мама дорогая! Воздушные, в дырочку, румяные. И пахнут… пахнут теплом, счастьем и сгущенкой! Я аж слюной захлебнулся, вспомнив. Надо рецепт передать им срочно! Вывел: «Мука (стакан), яйца (две штуки), сахар (чтоб сладко!), соль (щепотка, бабушка говорит – для характера), кефир (полстакана, чтоб пузырился). Всё смешать. Жарить на сковородке, маслом пшикнуть чуть–чуть. Жарить, пока не станут румяные!» Представил, как космонавты прочтут и вздохнут: «Эх, оладий бы сейчас, земных…» Аж прослезиться можно.
И самый главный вопрос. Без него никак. Обвел его рамочкой, чтоб заметили: «А КОТЫ У ВАС В КОСМОСЕ ЕСТЬ???» Это же принципиально! Если котов нет – какая там жизнь? Наш дворовый кот Барсик, например, целыми днями на люке под солнышком, валяется и мурлычет, как маленький трактор. Будут знать.
И как печать дружбы и моего уважения – моя самая–самая драгоценная наклейка: Чебурашка! Блестящий, ушастый, улыбается во весь рот. Он точно подбодрит героев в холодном космосе. Приклеил аккуратненько в уголок.
Письмо готово! Пахнет фломастером и… чем–то очень–очень важным. Теперь вопрос: а как отправить? Почта до космоса не ходит, это факт. Я голову сломал! А потом – бац! – идея: воздушный шар! Он же вверх летит! Прямо к звездам! У меня как раз в копилке звякали последние спасенные от «Пломбира» деньги – ровно на один шарик. Самый большой! Золотой! Как маленькое солнышко.
Утром следующего дня я вышел во двор и пошел на самое открытое место – к песочнице. Сердце колотится, как дяди Колина дрель, когда он скамейку чинит. Шар – теплый, упругий, как живой! Он так и рвется из рук. Я торжественно привязал письмо (свернул трубочкой, чтоб аэродинамичнее было) крепкой ниткой к его хвостику. Взял глубокий вдох… и разжал пальцы!
Ух ты! Шар рванул вверх, как ракета! Нес мое драгоценное послание к синеве. Становился меньше, меньше… превратился в золотую искорку… и пропал. Я стоял, задрав голову, пока шея не заныла и в глазах не зарябило. Но я знал. Долетит! Обязательно долетит! Космонавты прочтут про двор, про оладьи, про котов и улыбнутся. И Чебурашка их поддержит.
Каждый вечер я выходил во двор и вглядывался в небо. Искал спускаемую капсулу, маленький парашютик, а то и просто НЛО с ответом. Рассказал Андрюхе. Он фыркнул:
– Твой шарик на высоте лопнет, как мыльный пузырь! И письмо на голову какому–нибудь начальнику свалится!
Я ему не поверил. Ни капельки! Я верил в золотой шар и в то, что космонавтам без наших земных новостей тоскливо.
Мне казалось, прошла целая вечность. Надежда начала таять, как мороженое на солнце. Я уже думал, может, Андрюха прав?! И вот, через неделю, в субботу, когда я в песочнице пытался откопать тот самый «Москвич» (вдруг повезет и я его найду?), услышал знакомый скрип–скрежет. Это дядя Коля свою дворницкую тележку катил. В одной руке метла, а в другой… Конверт!
– Максимка! Эй, землекоп! – окрикнул он. – Это не твоих рук дело? У забора школы, в соседнем районе, на сирени болталось. Гляжу – а тут твое имя красуется. Космонавтам, говоришь? Хм…
Я подскочил, будто меня током дернули! Мой конверт! Чуть помятый, в пылинках, но целый! На нем моими буквами: «Космонавтам. На орбиту». А сверху… поверх моей надписи… кто–то взрослым, размашистым почерком, черной–пречерной ручкой накарябал:
ДОСТАВЛЕНО С ОПОЗДАНИЕМ.
ЛУННЫЙ ПОЧТАЛЬОН.
У меня аж дыхание перехватило! Лунный почтальон! Яснее некуда! Мое письмо добралось! Долетело! Космонавты получили рисунок двора, оладьи, вопрос про котов и Чебурашку! Но ответ прислали не прямо – это ж секретная операция! – через свою секретную земную базу. Гениально!
Дядя Коля подмигнул одним глазом (у него всегда будто соринка в нем):
– Лунный почтальон? Хех… Видать, парень неряшливый. То опоздает, то письмо не в тот район занесет. Ладно, не задерживаю, дел у меня – выше крыши!
И покатил свою скрипучую тележку дальше, оставив меня наедине с величайшей космической тайной.
Я дрожащими руками держал пустой конверт. Штамп «Доставлено с опозданием» от самого Лунного почтальона – это и был ОТВЕТ! Самый главный ответ! Они получили! Прочитали! Может, даже оладьи по моему рецепту попробовали в своей космической кухне (если она у них есть, конечно)!
Весь день я ходил и улыбался, как именинник. Вечером снова вышел во двор. Глянул в темнеющее небо, где уже зажигались первые звездочки – может, это огоньки их станции? И представлял, как они там, высоко–высоко, разглядывают мой рисунок, мечтают о румяных оладьях и спорят, есть ли коты на других планетах. А Лунный почтальон… он где–то там, в безвоздушном пространстве, спешит с другими важными детскими письмами. Потому что, если очень верить, даже письмо на воздушном шаре, которое прилипло к сирени в соседнем районе, найдет дорогу к тем, кому оно так нужно. Особенно если на нем красуется подпись: Лунный Почтальон.
БА–БАХ
Летние каникулы – это самое–самое! Солнце печёт так, что асфальт плавится, мультики по телевизору крутят без конца. Я сидел, смотрел «Ну, погоди!», волк опять за зайцем гонялся, и думал: «Вот бы так всегда! Чтоб лето никогда не кончалось!»
Потом живот заурчал. Пошёл к бабушке на кухню:
– Бабуль, а что на обед будет?
– Супчик вермишелевый, да макароны с подливкой, – ответила она, помешивая что–то в кастрюле.