Проклятие ворона: ледяной остров

– Меня даже Хель не примет, – произнес он с ледяной усмешкой. – Я давно принадлежу чему-то похуже. В его глазах на миг мелькнула тень древнего и безысходного опустошения, предначертанности, но тут же погасла, снова скрытая маской жестокости.

Он больше не медлил. Резким движением он перевернул ее на живот, все еще удерживая запястья. Одной рукой он прижал ее затылок к земле, используя собственный вес, чтобы обездвижить верхнюю часть тела. Свободной рукой Гейр молниеносно сдернул с себя узкий, прочный кожаный ремень с пряжкой. Заряна почувствовала, как холодная, жесткая кожа впивается в запястья, когда он туго стянул их за спиной, зафиксировав ремнем с лязгом пряжки. Боль от стянутых суставов заставила ее ахнуть. Он не отпустил ее косу – схватив ее у самого основания, Гейр дернул, заставляя Заряну вскрикнуть и запрокинуть голову, лишая возможности упереться лбом в землю или укусить. Прежде чем она успела собрать дыхание для нового крика или проклятия, он накрыл ее с головой своим плащом, погрузив во тьму и в его запах— стали, мужского тела, крови. Плотная ткань душила, мешала дышать. Он поднял ее как мешок, перекинул через плечо. Мир Заряны сузился до его шагов, до боли в сдавленных мышцах и стянутых запястьях, до гудения собственной крови в ушах и всепоглощающей ярости, смешанной с леденящим ужасом.

– Куда?! Куда ты меня тащишь, чужеземец?! Отпусти! – крики доносились из-под плаща, приглушенные, полные неистовства и ужаса. Но было уже поздно. Ее слова были лишь фоном к его мыслям.

Гейр нес ее к берегу, где у старого причала качалась не ее утлая лодчонка, а длинная, зловещая ладья – драккар. На его борту уже ждали. Дружинники в кольчугах и шкурах, с лицами, закаленными ветром и войной. Увидев своего ярла, шагающего по скользким камням с явно живым, кричащим и дергающимся свертком через плечо, они загоготали. Грубый, жестокий смех раскатился над водой.

– Ха! Попалась голубка, ярл? – крикнул один, широкоплечий, с медвежьей шкурой на плечах.

– Крепко клюнула, судя по морде! – добавил другой, тыкая пальцем в свежий шрам на скуле Гейра.

– Держи крепче, а то улетит! – заржал третий.

Гейр не удостоил их ответом. Его лицо оставалось каменным, лишь легкая гримаса презрения тронула губы в ответ на их тупое веселье. Он шагнул по сходням на борт ладьи. Сверток на его плече бешено дергался, из-под плаща доносились приглушенные крики, проклятия и рычание. Дружинники переглянулись, смех их стал тише, но не исчез – в нем появился оттенок уважения к добыче, которая все еще сопротивляется.

– Теперь на остров, – коротко бросил Гейр, сбрасывая свою ношу на деревянный настил у мачты. Заряна, все еще закутанная, ударилась о доски, но крик ее был скорее яростным, чем плачущим. Гейр наступил ногой на край плаща, прижимая его к палубе, лишая ее последней возможности вырваться. Он посмотрел на своих людей, его темные глаза были холодны.

– Голубка поймана. Гребите. Время пришло.

Дружинники засуетились, смех сменился деловитой жестокостью. Весла опустились в темные воды Ладоги. Драккар дрогнул и начал медленно отплывать от берега, увозя с собой свет Заряны, закутанный во тьму и ярость. Гейр стоял на корме, глядя на удаляющийся лес. Шрам на скуле пылал, напоминая о ее силе. О силе, которую он должен был погасить. В его груди, под ледяной броней долга, что-то дрогнуло – досадное, назойливое любопытство к этой дикой, светлой душе, которую он обрекает на гибель.

Глава 3

Мир сузился до скрипа уключин, хлопка паруса о мачту и ледяного дыхания моря. Ладога, дом, тепло очага – все растворилось в серой хмари за кормой «Железного Ворона». Ладья врезалась в лабиринт шхер, где гранитные исполины, изъеденные временем до скелетов, взирали на них пустыми глазницами пещер. Воздух звенел не только от чаек, но и от тишины – неестественной, гнетущей, словно сама природа затаила дыхание перед лицом вторгшегося проклятия. Вода в узких проливах была маслянисто-спокойной, черной, как зрачок мертвеца, отражая хмурое небо и угрюмые скалы, будто плывущие в бездне. Здесь пахло не только солью, сосной и мхом, но и тленом – сладковатым, едва уловимым, словно с гниющих корней самого Иггдрасиля.

Ярна (она больше не Заряна, не здесь, не в этой тьме) прижалась спиной к холодной мачте. Веревки с запястий сняли – бежать было некуда, только в объятия ледяных скал или в пасть Северного моря. Но настоящие путы были крепче льда. Страх, сжимающий горло, гнев пылал в груди углями, и горечь бессилия, отравляющая душу. Она смотрела, как серые призраки островов проплывают мимо, и внутри бушевала тихая буря, от которой не было спасения.

«Дальняя дорога ждет тебя, доченька. Как Ульф Белый Свет пришел к нам через моря, так и ты ступишь на землю свеев. Твоя судьба – за горизонтом, там, где родился твой отец.»– Матушка… Мысль пробилась сквозь ярость. Теплый голос, руки, пахнущие ромашкой и хлебом, у очага в избе, где пахло дымом и добром.

Горечь заполнила рот, солонее слез. Вернулась? Похищенная, в полон? Завернутая в саван собственного страха? Это ли ее «дальняя дорога»? К жертвенному камню на проклятом острове? Образ матери, такой ясный в этом ледяном кошмаре, заставил сжаться сердце.

– Ты видела дорогу, но не видела конца? Или видела и молчала?

Отчаяние, холодное и липкое, поползло по жилам, но она сглотнула его, вытесняя жгучим, знакомым пламенем ненависти к фигуре у кормы. К нему. Гейру Вальхёрру. Железному Ворону. Его тень на палубе казалась гуще, холоднее окружающего мрака.

– Эй, ярл! Кириала лесная, дикарка, а глянь – волосья-то! Прямо огонь в пасмурный день! Рыжая, как лиса! Не иначе сам Тор отметил! Шутка ль?Рыжий Тормунд, лицо, обветренное, как старая кора, покосился с весла то на херсира, то на пленницу. Его голос, хриплый, будто перекатывал гальку, громко нарушил звенящую тишину:

– Отец ее – Ульф Свей, – прозвучало ровно, без интонации, словно читал руны на камне. – Оттого и рыжая. Никакого знака. Просто чужая кровь на этих камнях. Чужое солнце.Гейр, стоявший на корме недвижно, как изваяние, отлитое из ночи и стали, медленно повернул голову. Его взгляд, тяжелый и бездонный, скользнул по Ярне, задержавшись на ее медных волосах, трепетавших, как пойманное пламя, на пронизывающем ветру. В глубине его глаз, казалось, шевелилось что-то бледное и скорбное – отблеск призраков, обреченных следовать за ним.

– А ты – сама Хель под личиной человека! – выкрикнула она, и голос ее, звонкий и надтреснутый, резал воздух. – Волосы – как крыло ворона над падалью! Глаза – как проруби в мертвом озере, куда только тени смотрят! Весь – как ночь, проглотившая все звезды! Не человек – ходячее проклятье!Ярна вскипела. Его спокойствие, это отрицание всего, что было ее сутью – отца, родины, даже солнца в ее волосах – стало последней каплей. Ее дар, подавленный страхом и гневом, дрогнул – не тепло, а резкая, белая искра мелькнула в глазах.

– Пой, птичка, – прошелестел его голос, тихо, но так, что слово вонзилось в каждого, как ледяная игла. – Пой, пока не замерзли соловьиные связки. Фрейя наградила тебя ликом зари, да умения помолчать и принять долю – обошла. Трудная ты дева. Таких… – его взгляд скользнул по темной, безжалостной воде, – …таких щуки жуют без особого восторга. Но у тебя, Рыжая Ярна, доля куда страшнее. Остров ждет. И моя тень. – Он подчеркнул последнее слово, и в нем прозвучала не угроза, а мрачные отголоски судьбы рыжеволосой девушки.Тишина на палубе стала звенящей, как лопнувшая струна. Даже ветер замер, прислушиваясь. Воины застыли, ожидая удара молнии. Гейр не двинулся. Лишь тонкая трещина тронула ледяную маску его лица – не усмешка, а нечто более древнее и опасное, как шевеление лавины перед обвалом. Он шагнул к ней. Не спеша. Каждый шаг отдавался глухим стуком по доскам палубы. Хищная уверенность витала вокруг него, осязаемая, как мороз перед рассветом.

Хриплый, лишенный тепла смех дружинников прокатился, как волна. В нем не было сочувствия – лишь признание закона сильного, звериное понимание иерархии и зловещей правоты вождя. Этот смех обжег Ярну хуже пощечины. Она рванулась было вперед, кулаки сжаты, но ее остановил его взгляд. Не гнев. Предвкушение.

К вечеру, когда солнце, спрятанное за саваном туч, лишь багровым шрамом отметило закат, ладья причалила в каменной пасти крошечной бухты. Укрытие. Пока воины, орудуя топорами, рубили хворост для костра на каменистом пляже и варили уху с запахом моря и безысходности, Гейр не спускал ледяных очей с Ярны. Она стояла у черной стены леса, что подступал к самому берегу. Пахло свободой, хвоей, влажной землей – всем, что не было им и этим проклятым кораблем. Всего несколько шагов… Чаща поглотит, даст шанс, пусть призрачный…

Она рванула. Рывком, отчаянным, как у зверя, попавшего в капкан. По скользким камням, к первой темной сосне! Сердце колотилось, выбивая ритм побега. Свобода! Лес! Дом!

– Куда путь держишь, Ярна? – его голос, низкий, с металлическим отзвуком, прозвучал прямо в ухо, заставляя мурашки бежать по коже. – Лес здесь не твой. Там хозяева… куда менее терпимые к незваным гостям, чем я.Тень настигла ее раньше, чем она успела вдохнуть полной грудью лесной воздух. Не жесткие, а холодные руки, обжигающие ледяным прикосновением даже сквозь одежду, обхватили ее талию, подхватили, легко оторвав от земли. Она вскрикнула – не только от ярости, но и от шока этого ледяного захвата, от внезапной близости ворона.

В его тоне сквозила не издевка, а странная усталая правда.

– Что это?! – зашипела Ярна, дергая за связующую их полосу кожи. От прикосновения к его запястью веяло неестественным холодом. – Я теперь твоя собака на привязи?!Он понес ее обратно к костру, игнорируя ее отчаянные выкручивания, удары локтями и пятками. У огня, бросавшего пляшущие тени на скалы, он достал не грубую пеньковую веревку, а прочную, гибкую кожаную петлю. Одним концом он туго обмотал ее вокруг своего левого запястья, поверх кожаного наруча, затянул узлом, который знала только смерть. Второй конец легким, но неумолимым движением обернул вокруг ее правой щиколотки, выше сапога, и затянул. Узел был сложным, хитрым. Длина позволяла отойти на два шага – не больше.

– Голубка, – ответил он почти ласково, укладываясь на плащ с глухим стоном усталости, едва слышным. – Чтобы драгоценный камень не затерялся в ночи. И не накликал беды глупостью. – Он легко потянул петлю, заставив ее сделать шаг ближе к его ложу. – Ложись. Сон нужен. Хотя бы глоток. – Он кивнул на край плаща, рядом с собой. – Не трать силы, дева. Бесполезно. И шумно.Гейр, не глядя на нее, расстелил свой тяжелый, темный плащ на землю чуть поодаль от костра и воинов, в полосе глубокой тени.

– Я у костра! – выдохнула она, пытаясь отпрыгнуть к теплу и людскому гулу.Она стояла, вмерзшая в землю от унижения, дрожа всем телом. Лечь рядом? Делить его холод, его пространство, его проклятое дыхание? Ее собственный свет, слабый и колючий, едва теплился под кожей.

– Ложись. Здесь. – Повторение было мягче, но от этого лишь неумолимее. – Или привяжу к сосне. Будет холоднее. И одиноко.Петля натянулась мгновенно и резко, как тетива, остановив ее на месте. Гейр даже не приподнялся. Он лежал на боку, подложив руку под голову, и смотрел на нее сквозь полуприкрытые веки. В отсветах костра его глаза были как две черные дыры, ведущие прямиком в Нифльхейм. На ресницах блестел иней.

Она видела – это не пустые слова. Ненависть клокотала в ней лавой, но усталость, тяжелая, валила с ног. С подавленным стоном она плюхнулась на самый край его плаща, спиной к нему, как можно дальше. Камни под тонкой тканью впивались в бедро. Она куталась в свой грубый плащ, съежившись в дрожащий, яростный комок.

– Спи, Ярна Светлоокая, – прошептал он так тихо, что слова могли быть лишь шелестом ветра. – Скоро… увидишь остров. И тень его. – В его голосе прозвучала не угроза, а усталая тяжесть, почти… предостережение.Кожаная петля между ними натянулась, тонкая и прочная, как судьба. Она чувствовала каждое его движение: глубокий вдох, едва уловимый сдвиг плеча, пульсацию крови под холодной кожей его запястья – медленную, мертвенно-ровную. Гейр перевернулся на спину, уставившись в черную прореху неба между соснами.

Она не ответила. Сжала веки, пытаясь отгородиться от всего: от его ледяного присутствия, от кожаного каната на щиколотке, от запаха дыма, моря, стали и чего-то древнего, мерзлого, что исходило от него. Но связь была физической, неразрывной. Как их путь к острову, пожираемому проклятием. Вокруг потрескивал костер (пламя странно клонилось в ее сторону), храпели воины, стонали сосны под порывами ветра с севера. А между херсиром, несущим смерть в своей тени, и пленницей, чей свет мог быть спасением или погибелью, тянулась тонкая, зловещая нить их вынужденного союза. Тугая. Готовая лопнуть или сплестись намертво. Как тетива лука перед выстрелом в неизвестность.

Глава 4

Ветер с Ледяного Залива не пел – он выл. Он рвал паруса «Железного Ворона» в клочья, обжигал лицо кристалликами соли и нес в себе не запах, а вкус: прогорклой смолы, пота страха и тоски, густой, как деготь на швах ладьи. Воздух звенел от ледяной хватки, предвещающий нечто большее, чем шторм. У основания мачты, прикованная к ней не столько веревками, сколько плетью собственной ярости, сидела Ярна. Ее глаза, зеленые, как молодая хвоя под мартовским солнцем, впились в спину Гейра Вальхёрра. Он стоял на корме, неподвижный страж на границе миров. Сумерки обволакивали его, как вторая кожа, и лишь бледный шрам на скуле – отметина ее отчаянной вспышки света, – светился призрачным маяком в сгущающемся мраке.

– Зачем? – Голос ее был хриплым от злобы и соленых брызг, но разрезал вой ветра с четкостью жнеца, срезающего колос. – Зачем я тебе, Ворон? Прокормить свою тень? Или твоя Хель проголодалась?

Гейр повернулся медленно, словно ледяная глыба, отколовшаяся от айсберга. Взгляд его, черный и бездонный, скользнул по ней – холодный, оценивающий, вскрывающий любую слабость. Уголки его губ дрогнули в подобии улыбки, лишенной всего, кроме ледяного расчета. В его глазах мелькнуло что-то – не призрак, но тень призрака, отражение тех, кого он унес в бездну.

– Скоро узнаешь, Ярна, – прозвучал его голос, низкий и тяжелый. – Скоро откроется твоя клетка. И ключ… уже в замке.

– Охо-хо! Лесная пичужка да как поет складно! Уши, поди, на мачте развесила, пока пряталась? Или с медведями болтала?Рыжий Торн, ковырявший ножом щит, фыркнул, разбрызгивая слюну:

– Язык ворона выучить – не велика мудрость, криворотый. Каркает – слышишь. Собака брешет – слышишь. Вот и выучишь, коли уши не забиты морской солью да собственной тупостью, гуще дегтя.Ярна метнула на него взгляд, полный такого презрения, что даже видавший виды воин слегка отпрянул.

– Ха! Ох и язычища, ярл! – гаркнул он в сторону Гейра. – Режет, как свежая сталь! Надо бы притупить, а то себя самой перережет от злости!Торн не зарычал. Он расхохотался, громко и неожиданно, хлопнув себя по колену.

– Притупить? – Он повторил слово тихо, но оно прозвучало громче раската грома, нависшего над морем. Молчание после сказанного сгустилась, вязкая, как смола. – Я только начал, Торн. Скоро… птичка запоет. Иначе. Сладко. Жалобно. Как те, что замерзают в капкане моего льда.Гейр не смеялся. Его взгляд, прикованный к Ярне, сузился до щелочек. В них не было ни веселья, ни даже привычной жестокости – лишь непроглядная, мерцающая глубина, как трещина во льду над черной водой.

Ухмылки сошли с лиц воинов. По их закаленным щекам пробежала тень – не страха перед предводителем, а древнего, животного ужаса перед тем, что в нем жило. Перед тенью, что лениво вилась у его ног, оставляя на мокрых досках иней.

– На… попей, – прошептал он. – А то и вправду… язык примерзнет.Молодой Эйнар, чье лицо еще хранило мягкость неопытности, украдкой подполз к Ярне. В его глазах читалась неловкая жалость и стыд – стыд за своих, за этот корабль, замерзающий под тяжестью проклятия. Он протянул свою походную флягу, дубовую, потертую.

Ярна кивнула, почти бессознательно. Пересохшие губы жадно потянулись к желанной влаге. Но свет перекрыла тень – стремительная, холодная. Гейр был рядом в миг, беззвучный, как дух возмездия. Тяжелый сапог взметнулся – не для удара, но для точного, жестокого движения. Фляга вылетела из рук Эйнара, глухо стукнулась о палубу, вода растеклась темным, быстро замерзающим пятном. От сапога Гейра тянулись тонкие белые нити инея.

– Кликнуть меня забыла, рыжая? – Голос его взревел низко, опасным гулом. – Иль твой свет только на ненависть хватает? На воду – уже нет?

Он навис над ней. Его тень поглотила ее, принеся с собой внезапный, пронизывающий холод. Даже сквозь шерстяной плащ ее прошиб озноб.

– С вороном? – Каждое слово она высекла изо льда собственного отчаяния. – Не. Стану. Лучше сдохнуть, чем пить из твоей… тени.Ярна подняла голову. Не слезы, а чистое, белое пламя ненависти пылало в ее глазах, отражая мерцающий шрам на его лице.

– Больше – ни капли воды, ни крохи хлеба, ни взгляда, Эйнар Мягкосердный. От меня. Только от меня. Понял? Или отправишься кормить глубинную тварь, что ходит за нашим килем. Прямо. Сейчас.Гейр не рассердился. Уголки его губ дрогнули вновь, на этот раз в ухмылке, широкой и неприятной, обнажающей крепкие, почти хищные зубы. В его глазах не было веселья – лишь холодное любопытство и что-то еще… голодное? – Ох, как больно, Ярна, – прошипел он с мнимой печалью, в которой звенела сталь. Движения его были стремительны и неумолимы. Он наклонился, его пальцы в грубой перчатке вцепились не в нее, а в ее длинную, огненную косу. Он нашел вплетенную льняную ленту – простую, выцветшую, последний отзвук далекого дома. Его палец провел по ней с издевательской, почти ласковой медлительностью. Потом – резкий рывок. Тяжелая коса перекинулась через ее плечо, легла на грудь, как ярмо, как знак пленения. Жест не мужа, а хозяина, отмечающего собственность перед стаей. Его взгляд, ледяной бур, вонзился в побледневшего Эйнара:

Эйнар кивнул, потупив взгляд. Стыд и бессильная злоба сковали его язык. Он отполз, стараясь не смотреть на темное пятно замерзшей воды.

Ночь поглотила снеккар целиком. Ладья превратилась в скорлупу, затерянную в чернильной пучине, где волны не бились – скрежетали о борт ледяными когтями. Воины спали, свернувшись калачиками у весел, их храп и бормотание тонули в грохоте стихии. Бессонница, вечная спутница проклятых, гнала Гейра прочь от кормы. Бесшумной тенью, в которой клубился морозный туман, он подошел к мачте. Ярна спала, съежившись в комок, лицо искажено гримасой – то ли боли, то ли немого крика. Даже во сне она отворачивалась, пытаясь укрыться от его присутствия, от ледяного дыхания его проклятия. Грубый шерстяной плащ сполз с ее плеча.

Он замер. Глядел. В его черных глазах, где обычно жили лишь призраки и расчет, мелькнуло что-то неуловимое – трещина в ледяном панцире. Потом, с неловкостью, странной для его уверенных движений, он наклонился. Грубые пальцы, знавшие лишь вес топора и хватку смерти, подхватили край плаща. Поправили. Накрыли плотнее, стараясь укрыть хрупкую шею. Его рука замерла над ее головой. Пальцы, против его воли, коснулись спутавшейся пряди рыжих волос у виска, скользнули по туго заплетенной косе, все еще лежащей на ее груди как символ его власти. Жест был… неожиданно бережным. Чужеродным. В его груди что-то сжалось – не боль, а пустота, зияющая рана.

– Миг один… видел твой свет чистый… – Шепот его был тише шелеста крыла ворона над заливом, потонул в грохоте волн. – …А пустота, что зовется сердцем… рвется к нему. Дико. Как зверь к костру, зная, что сгорит. – Он замолчал, впившись взглядом в ее спящий профиль. Линии ее лица, даже искаженные страданием, казались ему единственной реальностью в этом катящемся в бездну мире. – …Или это моя тьма… голодна до твоего пламени? Сожрет… или согреет?

Вопрос повис в ледяном воздухе, не требуя ответа от спящей. Гейр резко отвернулся, как будто обжегшись прикосновением к солнцу. Он растворился в ночи у кормы, слившись с мраком, который был ему и броней, и тюрьмой. Оставив Ярну спать под незримой стражей своей тени, где долг перед гибнущим народом и темная, непостижимая тяга сплелись в мертвый узел, который предстоит разрубить… или распутать светом. Ее светом.

Глава 5

Лодка врезалась в берег с хрустом ломающихся ребер. Не песок встретил их, а черные, отполированные волнами камни, скользкие от инея и слизи гниющих водорослей. Остров. Он вырос из тумана не землей, а оскалом чудовища – скалы, как обглоданные временем кости, торчали из ледяной воды. Воздух не просто холодил – он резал, впиваясь в легкие тысячами стеклянных игл, неся с собой едкий коктейль соли, тлена и отчаяния. Запах могилы, которая дышит.

Ярну вытолкнули на камни. Она споткнулась, едва удержав равновесие, грубая ткань одежды натирала кожу, промерзшую до костей.

«Чтоб вас русалки в глубины уволокли!» – пронеслось в голове на родном языке, гневной искрой в ледяной пустоте страха. Силы? Их осталось – как у зайчонка перед волчьей стаей. Бесполезно.

И тогда она увидела.

Выше всех, на уступе скалы стояла женщина. Она не нарушала пейзаж – она была его центром, его язвой. Длинная туника струилась серебристо-холодными потоками, будто сотканная из лунного света. Волосы пепельного цвета были убраны с безжалостной, мертвенной точностью. Но глаза… Глаза цвета скалы на дне бездны. Колодцы, уходящие прямиком в Нифльхейм. В них не было ни мысли, ни чувства – лишь абсолютный, вымораживающий душу холод.

Илва. Имя висело в морозном воздухе не звучащим эхом. Воины застыли в поклоне, низком и дрожащем – не от уважения, а от животного страха перед этой ледяной пустотой в облике жены конунга, матери их херсира.

Взгляд Илвы скользнул по Ярне. Оценивающе. Как мясник смотрит на тушу. Ни один мускул не дрогнул на лице, прекрасном и страшном, как замерзшее озеро под звездной ночью. Он остановился на Гейре, стоящем чуть позади пленницы. И в этой пустоте мелькнуло нечто – холодное, расчетливое удовлетворение мастера, видящего удачно поставленный клин.

– Ворон принес голубку, – голос Илвы был тихим, но резал слух каждого. Она не назвала сына. Взгляд вернулся к Ярне. – Ярна… Сколь ничтожен твой свет в моей тени. Голубка в клетке. Идеальна.

Гейр шагнул вперед, почти незаметно заслонив Ярну своим телом, его темный плащ колыхался, как крыло. Его тень легла на девушку – колючий холод сменился на мгновение густой, защитной тьмой.

– Она здесь. Сила её света отгоняла ходунов три ночи подряд на море, – его голос был тверд, как скала, но в нем звучал вызов. Он коснулся шрама на скуле – тонкой, свежей линии. Подарок Ярны при попытке бегства у Ладожских лесов. Доказательство ее огня, света.

Илва медленно перевела на него свои бездонные глаза. Взгляд давил, как глыба векового льда.

– Смотри, сын, – слово «сын» прозвучало как пощечина, – чтобы твоя голубка не обожгла крылья о прутья прежде времени. Сосуд должен быть цел. До ритуала.

За ее спиной, словно вызванный этим холодным напоминанием, возник мужчина. Конунг Эйстейн. Он нес свою власть, как раб – ярмо, согнув свои широкие плечи. Лицо, изъеденное морщинами не столько возраста, сколько непрожитого горя и стыда. Он смотрел на Ярну, и в его глазах плескалась мука: жалость глубокая, как фьорд, и вина, тяжелее горы. Она напомнила ему кого-то – племянницу? Дочь брата, поглощенную проклятием острова? Его пальцы бессильно сжались.

– Гейр… Это… она? – Голос Эйстейна был хриплым, усталым. Он не смотрел на племянника, его взгляд метался между Ярной и Илвой, застывшей на скале как рок.

– Боги… Она ж… дитя почти. И мы… – Он не закончил, лишь покачал седой головой, и в этом жесте была вся покорность обреченного. – Добро пожаловать на Остров скорби, дитя.

Слова «добро пожаловать» звучали как конец всему.

– Прости… прости нас.

Шепот, полный горечи и бессилия перед ледяной волей жены.

Гейр снова двинулся, на этот раз прямо к Ярне. Его тень, широкая и мрачная, легла на камни, иней заплелся вокруг его сапог. Резким жестом он отсек воинов. Теперь он стоял перед ней, воплощение этого проклятого места. Запах стали, моря, вечного холода и скрытой, древней боли. Плоть от плоти кошмара и его главный пленник.

Ярна вскинула голову. Страх, который сковал ее горло, был сожжен внезапной волной ярости. Чистой, обжигающей. Ненависть вспыхнула в ее глазах – не пламя, а острый осколок солнца, брошенный в лицо тьме. Она виделасвязь. Ледяной идол на скале, сломленный правитель… и он. Звено в этой цепи ужаса.

– Добро пожаловать? – Ее смех прозвучал резко в тишине их мрака.

– Этот ваш остров – дыра в мире! Яма, куда свет боится заглянуть! А ты… – Глаза, полные презрительных молний, метнулись от Гейра к Илве. – Чего тебе, Ворон? Чего не хватило в вашей семейной могиле? Еще одной жертвы для ледяной паучихи?

Лицо Гейра оставалось маской. Но в глубине глаз, где жили призраки, мелькнуло нечто – не гнев (ненависть для него – слова на ветер), а холодное изумление. Ее дерзость была как удар копья – точный, в незащищенную щель. Она назвала остров могилой. Увидела нить, связывающую его с Илвой. Слишком проницательна. Слишком… живая. Он говорил ровно, игнорируя укол о матери, но напряжение в скулах выдавало его: