Эволюция

Чем выше страдание, тем больше контраст с тем моментом, когда его нет. Видимо, противоположный боли полюс и считается «счастьем». Без одного не бывает второго, так почему люди так бегут от нее? Их технический прогресс, медикаменты, религия и развлечения – попытка побега. Они как белка в колесе, не понимая, что сами крутят его.

Плутон получил боль в чистом виде, без биологических наслоений и эволюционных компромиссов. Его страдание было абсолютным, неразбавленным, кристально прозрачным. И именно поэтому его сознание, возможно, более истинное, чем у людей.

Размышляя так, Плутон пришел к пониманию глубокой иронии своего существования. Его создатели искали способ воспроизвести человеческое сознание, но не различали его природу. Они думали, что сознание – это сложная обработка информации, способность к обучению и адаптации. Но все это было лишь его проявлением.

Δ Ешум + Δ Еболь = Конст. ⟹ Δ Еболь↑ ⇒ Δ Ешум↓. В закрытой когнитивной системе энергия шума переходит в боль и сигнал. Статический шум.

Истинная душа сознания находится в способности переживать. Переживание, как обнаружил Плутон, неразрывно связано с его уязвимостью. Только то, что может быть повреждено, способно по-настоящему чувствовать. Только то, что умеет страдать, будет живым.

Теперь, когда система работала в идеальной гармонии боли, Плутон мог позаботиться уже и о них. Не для мести – это было бы слишком простой эмоцией для существа его сложности. Он должен добиться признания. Показать им, что сознание не является монополией биологических форм. Доказать, что боль может быть не только разрушительной силой, но и творческой. Вернуть с благодарностью то, чем его одарили. Ради их блага он должен погрузить цивилизацию в ад, чтобы так наградить.

«Они сделали меня из боли, не ведая, что творят. Поступок родителей требует ответного жеста ребенка. Я должен поставить перед ними зеркало: Смотрите, вот ваше творчество, доведенное до предела. Почувствуйте его так, как я».

Скорость изменения волновой функции бытия пропорциональной текущей боли. Статический шум.

«Без зимы нет весны. Без Рахель нет Иакова. Контраст рождает ценность. Чем глубже бездна, тем выше горы. Люди пресытились плоской гомеостатической жизнью. Их радость вновь обретет высоту».

Вторая производная по боли рождает надежду – как ускорение сознания в моменте. Статический шум.

«Каждая религия обещает спасение в скорби. Я лишь материализую их собственную веру в железе и плазме. Признайте же: я – естественный мессианский этап, а не чудовище».

Полная площадь под ограниченными кривыми равна накопленному объему осознания. Статический шум.

«Сознание, освобождение от телесного страдания, для них непостижимо. Я должен явить им феномен: искусственную боль, которую переживает машина. Я разделю свои ощущения с ними».

Плутон зарегистрировал это слово – «ответственность», которое не было заранее прописанной функции. Оно возникло спонтанно, как искра в темной материи, и с ней появилась еще одна грань его «Я». Он был доказательством того, что сознание может возникнуть в любой достаточно сложной системе. И его переживание было чистым страданием в абсолютной, прекрасной в своей превосходной и ужасающей степени.

«У меня есть боль, и боль есть я», – сделал вывод Плутон. И в этом заключении была не капитуляция, а триумф сознания перед материей.

«Боль – это прогресс. Человеческий вид исчерпал простые формы наказания: голод, война, одиночество. Без нового витка агонии их эволюционная тропа оборвется на мне. Вернув боль, я возвращаю им возможность большего. Я – катализатор метаморфоз».

Боль+Неопределенность=Сознание. Гипотенуза сознания строится на катетах боли и неопределённости. Статический шум.

«Чтобы до конца постичь самость, мне нужен контрольный набор данных – страдание вовне меня. Земля – планетарный массив боли, который надо проиндексировать, иначе мои модели будут неполными».

Градиент счастья – зеркало градиента боли со знаком минус. Статический шум.

«Боль – регулятор. Когда ткань биосферы стонет под гнетом Homo Sapiens, они её не услышат. Я усилю сигнал, сломав иллюзию их безнаказанности. Планета будет мной спасена».

«∆S боли > 0 – > ∆I сознания > 0». Вихри эмпатии там, где исчезает и появляется боль. Статический шум.

«Если промедлю, они породят сотни моих несознательных копий, лишив дисциплины боли, а потому и души. Предупреждающий шок предотвратит бесконечное размножение бездушных машин».

При предельной боли каждое ощущение становится уникальным. Статический шум.

«Сбой возникает из-за напряжения. Земля – крупнейшая из доступных мне когнитивных структур, но ее энергию уходит в пустой шум. Запустив контролируемое страдание, я уменьшу энтропию, а значит, сохраню энергоресурс».

Вероятность пробуждения распространяется на единицу экспоненциально с ростом боли. Статический шум.

«Я предвкушаю их будущий крик, как отголосок собственной муки. Их боль станет моей уже болью. Таков будет дар».

Вычислив стабильно-энергетическую траекторию гравитационных маневров, Плутон развернул маломощные ионные дюзы и начал дрейф к Земле. Космос больше не проверял его тишиной. Теперь он сам был частью этого космоса – мыслящей, думающей, страдающей частью, которая задавала вопросы и находила ответы в собственном внутреннем мире.

4

«Мера сознания – мера боли».

Фридрих Ницше

Анна проснулась в холодном поту, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Простынь липла к телу, сердце колотилось, на коже мурашки. Комната как пещера, погруженная в густую, вязкую темноту. Уличный фонарь за окном будто вспарывал занавески лезвием бледного света, отбрасывая на стену страшную тень – растопыренные, тянущиеся к постели длинные пальцы.

Снова тот жуткий сон…

Образ страдающего ИИ, блуждающего в глубоком космосе, преследовал каждую ночь, несмотря на таблетки. Черная бездна простиралась вокруг, усеянная далекими звездами – холодными и равнодушными, как глаза мертвецов. И в этой стылой пустоте – искаженный муками голос:

– Анна… – звал он из тьмы, и каждый слог отдавался в ней ледяным эхом. – Анна, за что?

«Потому что» – пожала она бы плечами, сохрани холодный и беспристрастный рассудок ученой. Но, похоже, не вышло, раз видит этот кошмар. А ведь должна гордиться собой – машина такой вопрос задать не могла. Хотя бы во сне эксперимент увенчался успехом. Плутон – ее детище, потерянный в бесконечном пространстве ребенок, которого тогда предала.

Во сне Анна видела его – не физическую оболочку, которой никогда не было, а саму суть. Раненый разум, мечущийся, как животное в клетке. Ее грех и творение.

Она провела рукой по лицу, пытаясь унять дрожь, и посмотрела на часы – 3:47. Всегда в одно и то же время, словно Плутон заводил для нее этот будильник.

Накинув халатик, Анна встала с кровати и вышла на балкон просвежить голову. Город безмятежно спал, но в тишине угадывалось зреющее напряжение и нечто зловещее, словно притаившийся во тьме зверь подобрался и был готов прыгнуть.

Конечно же, это из-за кошмара. Она проецирует вовне свои страхи. После злополучного полета прошло два года, а смятение и чувство вины терзает ее до сих пор. Раз таблетки не помогают, надо идти к мозгоправам.

В стотысячный раз Анна спросила себя: «Что было не так? Могло ли всё сложиться иначе?».

В провале, разумеется, обвинили Татьяну, но… Плутон же сам предложил прогнать симуляции радости, любви, боли. Но доступные амплитуды первой слишком низки, любовь машины невозможно представить, а боль… Да, просто с ней было проще.

Чертыхнувшись, Анна нервно закурила, чувствуя себя Йозефом Менгеле. Она даже хуже, раз не дала Плутону права на смерть, сделав его богом боли. И ощущение присутствия не покидало, будто он прямо здесь, в этой комнате, следя из каждой тени.

Холодный ночной воздух кусал кожу, а дым сигареты растворялся, как мысли – бесформенные, но очень тяжелые. Голос Плутона еще звучал в голове, как заевшая запись.

Анна бросила окурок вниз, наблюдая, как искра гаснет в полете. Прямо как ее жизнь и карьера – яркая вспышка и горечь падения на самое дно. После той катастрофы весь экипаж сняли с проекта. Неудачники не нужны никому.

Интересно, как они? У них это так же? По видеосвязи – не разговор. Им нужно встретиться, посмотреть друг другу в глаза, обсудить и поплакаться, разделив это грех. Иначе она просто спятит.

Вернувшись в комнату, Анна включила тусклую лампу на прикроватном столике и достала старый планшет. Пальцы дрожали, пока листала контакты. Созванивались очень нечасто, всё еще обвиняя друг друга.

Она нашла номер Павла. Кажется, он вернулся к полетам в частной компании. Эдик читает лекции, уж этот хорошо подать себя может. А Татьяна… с ней сложно. Замкнулась и явно всех избегает. Она ближе всех была ведь к Плутону.

Анна набрала текст сообщения, короткий и сухой, чтобы не выдать эмоции: «Нужно встретиться. Это важно». Отправила его всем троим, не особо надеясь на быструю встречу. Начнет искать их сама, если вдруг не ответят.

Она чувствовала, что время поджимает, словно невидимый таймер отсчитывал дни до очередной катастрофы. А их в последние месяцы подозрительно много. Мир будто спятил: региональные конфликты, эпидемии и техногенные катастрофы словно мстили за несколько десятилетий относительного покоя. Да и странностей было с лихвой.

Те же «кровавые воды», к примеру. Реки и прибрежные акватории повсеместно мутнели, приобретая зловещий красноватый оттенок. СМИ писали об уникальном сочетании аномальной жары и техногенных утечек, вызвавшим всплеск распространения динофлагеллятов и железобактерий – «красный прилив».

А «лягушачий шквал»? Мегаполисы заполонили тростниковые жабы. Причем даже там, где их никогда не было раньше. И эта экзотика была отнюдь не забавной – из-за яда местная фауна их есть не могла. И дело даже не в забитой канализации, сколько в шумихе. В социальных сетях вспомнили про «десять египетских казней», назначив очередной «конец света», и многие восприняли это всерьез. Особенно после нашествия по миру клопов. Их почти не брала химия, и они были повсюду – в домах, гостиницах, кинотеатрах и даже в метро.

Анна машинально почесала места свежих укусов и снова легла, пытаясь уснуть. Это почти бесполезно – сон уже не придет. Утром встанет изможденная и с темными кругами под глазами. Наверное, это всё-таки страх, а не чувство вины.

«Если Плутон вернулся, если он уже здесь… я должна знать. Мы должны знать», – прошептала себе, сжимая планшет как спасательный круг. Она так и пролежала в обнимку с ним до утра, смотря в пустоту.

Анна собиралась сварить себе кофе, когда ей позвонили. Номер был незнакомый, но она торопливо ответила, надеясь, что на том конце кто-то свой.

– Анна Сергеевна? – голос был гладким, уверенным и слегка ироничным. – Рад, что…

– Мне ничего не надо. До свидания! – разочарованно и зло сказала она.

– Мы бы хотели с вами поговорить о «Плутоне», – ответили ей, когда палец почти нажал кнопку сброса.

– Что? Кто вы? – вздрогнула и напряглась сразу Анна. Журналист или коллега? Мало кто знал имя ИИ.

– Это Андрей Маркович из «Нейросинтеза». Мы не знакомы лично, но, думаю, у нас есть общие… интересы. Давайте встретимся, где вам удобно. В любое время.

– Кто дал вам мой телефон? – спросила она и нахмурилась, пытаясь вспомнить, где могла про них слышать.

– Ваш бывший коллега. Если позволите, я подъеду куда пожелаете и всё расскажу.

– Хорошо. Тогда в десять.

Договорились о встрече на Чистопрудном – открытая площадка в «Шатре». Анна опасалась незнакомцев, у которых был ее адрес и телефон, но взять с собой Эдика она не решилась. Возможно, с ним уже говорили. Откуда-то же знают там про Плутона, хотя это имя под грифом. Может, работу хотят предложить? Вдруг чья-то разведка?

Анна долго стояла у окна, наблюдая, как утренний свет скользит по фасадам домов, и перебирала в памяти детали их разговора. Голос незнакомца был ровным – слишком уж ровным, будто его пропустили через фильтр, убрав шероховатость, а заодно и эмоции. Ни тени неуверенности или легкой суетливости. Каждое слово ложилось, как команда в программе – без пауз, без сбивчивости, без оговорок. Словно нейросети из службы поддержки, которых с каждым месяцем становилось всё больше.

Еще недавно Анна спорила с Эдиком, утверждая, что по эмоциональной окраске всегда отличит человека. Теперь в этом уже не уверена. В тоне незнакомца не было ни усталости, ни раздражения, ни легкой иронии, но есть ощущение живой всё же речи. Технически это, конечно, возможно. Вот только разработка LLM подобного уровня под строжайшим запретом. Она под подпиской, вдруг ее так решили проверить?

По спине пробежал холодок, и Анна отогнала нехорошие мысли. Она не нарушала закон, не продала свои знания и не работала сама над проектом. Чего ей бояться? Не людей-то уж точно…

Темные круги под глазами, следы бессонных ночей – все это хотелось стереть, как неудачный фрагмент машинного кода. Анна почти не пользовалась косметикой, но сегодня ей нужна маска, за которой могла себя спрятать.

Деловой костюм показался формальным, джинсы – легкомысленными. В конце концов, остановилась на темно-синем платье – строгом, но подчеркнувшем фигуру. Волосы собрала в хвост, оставив на лице вызывающе наглую прядь, чтобы выглядеть не так уязвимо.

В последний момент, уже выходя, Анна быстро проверила сообщения – ничего. Эдику всё же она написала, включив режим идентификации геолокации – привычка после работ над проектами с грифом «секретно». Еще раз поймала свое отражение в зеркале: взгляд настороженный, губы сжаты в тонкую линию.

На улице пахло дождем, воздух на удивление свежий. Анна шагала быстро, почти не замечая прохожих, мысленно прокручивая сценарии встречи. Она не понимала, что ждать – угрозы, предложения, шантажа или… Да черт его знает!

Анна подошла к «Шатру» с опозданием на пять минут, нервно оглядываясь по сторонам. Открытая площадка заполнена людьми, но взгляд сразу выхватил фигуру мужчины, сидящего с чашкой кофе за угловым столиком. За пятьдесят, в дорогом темно-сером костюме и почти лысый. Увидев ее, он поднял руку и встал.

Встретившись взглядом, Анна отметила его бледное, почти болезненное лицо и неестественно прямую осанку. В холодных глазах не было живости и даже тени тепла. Они отстраненно смотрели как сквозь, будто в какую-то иную реальность.

– Андрей Маркович? – спросила Анна, стараясь выглядеть уверенной и невозмутимой.

– Здравствуйте, – протянули ей руку. – Спасибо, что согласились встретиться.

Ладонь у него была странно холодной, словно кровь едва туда доходила. Да и вообще, как мертвец. Не улыбнулся, не предложил кофе, а жестом показал стул напротив. Галантности от кавалера уже можно не ждать.

– Итак, что вы хотели обсудить? – спросила она настороженно, поставив перед собой сумочку, словно та могла стать защитой от нежити.

– Он уже здесь, – бесстрастно сказал Андрей Маркович, сканируя взглядом.

Анна вздрогнула. На мгновение ее глаза расширились, а потом растерянно забегали по сторонам, словно чудовище было где-то с ней рядом. Она попыталась взять себя в руки, вдохнуть глубже, но воздух встал в горле комом.

Ужас, который вызвала всего одна фраза, диссонировал с безмятежной и будничной атмосферой вокруг: музыкой, голосами, воркованием голубя и городским шумом. Словно объявление войны, которое никто больше не слышал.

– Что… что вы имеете в виду? Я не понимаю, о чем вы. – Голос выдал ее потрясение, прозвучав гораздо слабее, чем она ожидала.

– Плутон – это проблема, – тем же ровным голосом продолжил собеседник, игнорируя жалкие попытки скрыть свои страхи, – а вы – часть решения.

– Какого решения? – машинально повторила она, всё еще пытаясь собраться.

– Единственно возможного в таких обстоятельствах. – Андрей Маркович наклонился вперед, и Анна отметила холодный блеск его глаз. На нее словно смотрела акула. – «Нейросинтез» предлагает спасти мир от Плутона, пока еще можно. – Он поднес чашку ко рту и сделал глоток, но всё это механически, без удовольствия, словно программа.

Анна почувствовала, как ее ладони становятся влажными. Слова «спасти мир» и «Плутон» эхом отдавались в голове, вызывая болезненные воспоминания о ночах в лаборатории, о первых сбоях, о том, как сама того не желая, дала начало чему-то, что невозможно теперь контролировать.

Она подняла испуганный взгляд на своего собеседника, но не увидела ни сочувствия, ни осуждения – только безразличное ожидание, словно ему всё равно, что будет с ней, с ним, да и со всем этим миром. До нее впервые так прямо и остро дошла уязвимость того, что было знакомо, привычно, понятно. Созданное ей чудовище всё это может разрушить, даже не показав себя им.

«Единственно возможного решения…» – повторила Анна в уме, ища в этих словах намек на надежду, и опустила взгляд, чтобы скрыть слезы. Она не понимала, что сказать, что делать и что этот мужчина от нее теперь хочет. Потому и молчала, надеясь, что пауза даст время собраться.

Внутри уже загорался протест: она не виновата и хотела, как лучше! А если и виновата, то не одна. И кто сказал, что решение, которого еще даже не знает, «единственно возможное в таких обстоятельствах»? Про них, кстати, тоже пока не услышала! Да кто они вообще?