Вирус

Ирен Софи

Вирус

Пролог

Шри-Ланка, археологический раскопки в джунглях близ Сигирии.

Воздух был густым и сладким, как перезрелый манго. Он обволакивал, лип к коже, смешиваясь с запахом влажной земли, гниющих листьев и пота. Солнце стояло в зените, раскаляя до бела известняковые скалы, но здесь, в тени гигантских фикусов, царил зеленый, душный полумрак.

– Раджив! Смотри, что я нашел!

Голос Аджита, молодого аспиранта, звенел от возбуждения, разрезая ленивое жужжание насекомых. Доктор Раджив Шарма, мужчина лет пятидесяти с сединой на висках и усталыми, мудрыми глазами, отложил в сторону кисть и медленно выпрямился, с трудом разгибая спину, затекшую от долгой работы в неглубокой траншее.

– Если это еще один черепок с орнаментом в виде волны, я лично закопаю тебя здесь вместе с ним, – проворчал Раджив, но в уголках его глаз залегли добрые морщинки. Радость Аджита была заразительной.

– Нет, сэр! Это другое. Каменный ларец. Герметичный, кажется!

Раджив поспешил к яме, где работал его протеже. Сердце застучало чаще. Герметичность – мечта любого археолога. Это означало нетронутость, возможность найти органику, папирусы, нечто, что не сгнило за тысячелетия.

Аджит аккуратно, с затаенным дыханием, счищал землю с плоского камня. Это действительно был ларец, грубо отесанный, но с искусно подогнанной крышкой, края которой были залиты темной, похожей на смолу субстанцией.

– Божественно, – прошептал Раджив, забыв об усталости. – Осторожнее, сынок. Дай мне.

Он надел перчатки и взял в руки инструменты. Минуты напряженной тишины, нарушаемой лишь цоканьем резца по камню. Наконец, раздался глухой скрежет, и крышка поддалась. Аджит замер, широко раскрыв глаза.

Внутри, на подложке из истлевшей ткани, лежали несколько изумительно тонких золотых пластин с вычеканенными письменами и маленькая алебастровая чаша, наполненная темным, высохшим порошком.

– Это не местный стиль, – завороженно произнес Раджив, проводя пальцем в перчатке по прохладному золоту. – Похоже на… нет, не может быть. Это нужно изучать.

Внезапно из-под камня, сдвинутого с места, метнулось что-то темное и юркое. Крыса. Крупная, откормленная на отбросах лагеря, она в панике пронеслась по руке Раджива, оставив на тыльной стороне ладони, где перчатка чуть сползла, тонкую, глубокую царапину.

– Ай! Проклятая тварь!

Раджив отдернул руку. Из царапины уже сочилась алая кровь, смешиваясь с грязью и пылью веков.

– Сэр! – испуганно вскрикнул Аджит. – Позвольте, я…

– Ничего, пустяк, – буркнул Раджив, но кровь не останавливалась, продолжая течь густой, тревожной струйкой. – Здесь, в этой влажности, любая царапина заживает неделями. Вода… нужно промыть.

Он пошагал к ближайшему ручью, что струился у подножия скалы, прозрачный и холодный на вид. Аджит беспокойно следовал за ним.

– Сэр, давайте лучше аптечку, йод! Кто знает, что было в земле…

– Йодом тут не поможешь, – отмахнулся Раджив, уже опуская руку в ледяную воду.

И тут произошло нечто странное. Вместо того чтобы смыться, кровь будто заиграла. Соприкосновение с водой не остановило кровотечение – оно усилило его. Алая струйка стала темнее, гуще, превратившись в поток, который не смывался, а растекался по воде, словно масло, создавая зловещие разводы.

– Что за черт? – прошептал Раджив, и в его голосе впервые прозвучала тревога. Он выдернул руку, но кровь продолжала хлестать с пугающей силой, капая на мшистые камни. Головокружение овладело им, и он пошатнулся.

– Сэр! Доктор Шарма!

Аджит, в панике, забыв обо всех правилах безопасности, схватил его за запястье здоровой руки, пытаясь осмотреть рану. Его пальцы запачкались в крови наставника – теплой, липкой, неукротимой.

– Пусти, мальчик, испачкаешься! – попытался отстранить его Раджив, но его голос ослаб. Он вдруг почувствовал жар, разливающийся по венам, и тошнотворную слабость. – Что-то не так… Мне плохо…

Он грузно опустился на колени, а затем на землю, судорожно хватая ртом воздух. Из носа у него потекла кровь. Затем из уголков глаз, окрашивая слезы в багровый цвет.

Аджит отпрянул в ужасе, глядя, как его друг и учитель превращается в окровавленное, дергающееся в агонии тело. Вода в ручье вокруг его рук была алой.

– Нет! Нет! Держитесь, сэр! Я бегу за помощью!

Аджит развернулся и бросился прочь, через джунгли, к лагерю. Его сердце бешено колотилось, в ушах стоял звон. Он бежал, спотыкаясь о корни, смахивая с лица слезы и пот. Через несколько сотен метров его охватила жажда. Он увидел еще один ручей, тот самый, что протекал мимо их палаток. Не думая, не помня о предостережениях, он рухнул на колени и стал жадно хлебать ладонями холодную воду. Она была такой же чистой и прохладной, как всегда. Он пил, задыхаясь, чувствуя, как живительная влага возвращает ему силы. Он не видел, как в нескольких метрах выше по течению вода все еще несет в себе невидимую заразу, переданную из раны Раджива.

Вставая, он почувствовал легкое головокружение и тошноту. «Страх, – решил он. – Просто от страха». Он снова побежал, уже видя палатки.

– Помогите! – закричал он, выбегая на поляну. – Доктору Шарме плохо! Нужен врач!

Люди высыпали из палаток. Кто-то схватил аптечку. Аджит, тяжело дыша, оперся руками о колени, чувствуя, как по его спине бегут мурашки, а в горле застревает ком. Он обернулся, чтобы показать дорогу, и почувствовал, как из его носа что-то теплое потекло на губы. Он провел тыльной стороной ладони по лицу и посмотрел на нее. Рука была в крови.

В тот же миг закричала женщина-археолог, первая добежавшая до него. Она с ужасом смотрела на его лицо. Аджит не понимал. Он почувствовал влагу на шее, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки – на груди проступали багровые пятна. Он посмотрел на людей вокруг. Их лица искажались от ужаса. Они отшатывались от него. Кто-то потянулся, чтобы поддержать его, но более осторожный коллега резко одернул его за руку: «Не трогай его!»

Но было уже поздно. Вирус, пробудившийся из тысячелетней спячки, уже вел свою страшную работу. Он вошел в мир не через дыхание, а через прикосновение и воду. Через кровь и страх. И ему было всего этого достаточно.

Глава 1

Глава 1

Маргарита

Пробирка в моей руке была ледяной, словно выточена из самого вечного льда. Я задержала дыхание, переводя взгляд с ярко-желтой биологической опасной маркировки на микроскоп. В его окуляре дремал наш общий кошмар – вирус «Пандемоний». Пока дремал. Всего несколько нанометров генетического кода, упакованных в идеальную, смертоносную сферу, которые уже перевернули мир с ног на голову. А еще раньше, всего пару недель назад, главной проблемой дня был кофе. Вернее, его отсутствие в нашей общей кухне, потому что его снова выпил тот, кто сейчас сидел напротив меня, по ту сторону стерильного бокса.

Лев Орлов. Лео – так мы все его называли. Его спина была идеально пряма, даже сейчас, в четыре часа вечера пятницы, когда институт практически опустел. Он был погружен в данные секвенатора, и свет от монитора отбрасывал голубоватые блики на его скулы и упрямо сжатые губы. Он не просто работал. Он медитировал над цифрами, отрешаясь от всего материального, словно буддийский монах, только в качестве мантры у него были последовательности РНК.

Мы работали в одной команде полгода, и за эти полгода мы не обменялись ни единым личным словом. Только факты. Гипотезы. «Передайте, пожалуйста, физраствор». «Ваша методика имеет погрешность в 0.4%». «В протоколе допущена ошибка».

Иногда, в самые редкие и странные моменты, я ловила на себе его взгляд. Не коллеги, оценивающий работу. Взгляд мужчины. Тяжелый, изучающий, такой плотный, что его почти физически можно было ощутить на коже. Он длился микросекунду, а потом бесследно испарялся, словно его и не было, а я оставалась с противным чувством, что мне показалось, и легкой дрожью в коленях, которую я приписывала усталости.

Я ненавидела эту его способность – выстраивать вокруг себя невидимую стену из абсолютного спокойствия. Пока весь мир сходил с ума от новостей о вспышках на юге, пока в соцсетях плодились панические посты, он оставался непоколебимым ледником. Меня это бесило. Потому что я чувствовала. Я читала каждое сообщение, каждую сводку, и внутри меня закипал ужас за всех этих незнакомых людей, чьи жизни превращались в статистику. А он видел лишь красивую математическую модель распространения.

– Захарова, вы закончили с культивированием? – его голос, низкий и безэмоциональный, прорезал гул системы вентиляции. Он не обернулся, продолжая смотреть в монитор.

«Захарова». Всегда «Захарова». Ни разу – «Маргарита» или хотя бы «Рита».

– Да, Орлов, – отозвалась я, стараясь, чтобы мой тон был таким же ровным и холодным, как и его. – Штамм P-42 показывает ожидаемую скорость репликации. В три раза выше, чем у P-41.

– Пришлите данные мне. Я веду сравнительный анализ.

Не «пришли, пожалуйста». Не «можно». Просто приказы, отданные в пустоту. Я стиснула зубы и несколькими кликами переслала ему файл. На его мониторе всплыло уведомление. Он кивнул, всего один раз, и погрузился в изучение. Я отвернулась к своему микроскопу, пытаясь сосредоточиться на прекрасной, страшной симметрии вирусных частиц. Но сегодня не получалось. Сегодня было тяжело. Утром пришло сообщение от подруги из соседнего города – у них ввели карантин в нескольких районах. Она писала, что в аптеках сметают все, а по улицам ездят военные грузовики. Мои пальцы непроизвольно сжали подол белого халата. Я представила этих людей. Их страх. Их семьи. Для Лео они были лишь переменными в уравнении. Для меня – нет.

Внезапно резко зазвонил телефон на столе у Лео. Не его личный, а служебный, прямой провод правительственной связи. Он вздрогнул – редкое проявление чего-то живого – и схватил трубку.

– Орлов, – отрывисто представился он.

Я притворилась, что занята своими пробирками, но все мое существо напряглось, ловя каждый звук.

– Когда?.. Где?.. Понятно. – Его голос стал еще жестче, в нем зазвучали стальные нотки. – Сколько образцов?.. Да, лаборатория готова. Жду.

Он положил трубку. В лаборатории повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь монотонным гудением оборудования. Он медленно повернулся ко мне на своем стуле. И впервые за все полгода я увидела в его глазах не холодное безразличие, а нечто иное. Сосредоточенную, острую, как скальпель, серьезность.

– Захарова, – произнес он, и мое имя в его устах прозвучало как приговор. – Карантин объявлен у нас. В городе. Первые заболевшие поступили в первую горбольницу час назад.

У меня перехватило дыхание. Холодная волна страха прокатилась от макушки до пят. Это было уже здесь. Рядом. Не на экране телевизора, а за стенами этого стерильного, безопасного кокона.

– Боже… – вырвалось у меня шепотом.

– Боги не имеют к этому никакого отношения, – холодно парировал он. – Ко мне сейчас доставят образцы тканей первых носителей. Нам предстоит работа. Вам лучше позвонить родным и сказать, что вы остаетесь здесь. На неопределенный срок.

Он встал и направился к шкафу, чтобы достать дополнительный комплект защиты. Его движения были выверенными, экономичными, лишенными суеты. Он выглядел так, словно ждал этого всю жизнь. А я стояла, чувствуя, как пол уходит из-под ног. Я посмотрела на свой телефон. Родные. Мама, живущая в трехстах километрах отсюда. Я должна ей позвонить. Сказать… что? Что я заперта в лаборатории с самым опасным патогеном на планете и с человеком-айсбергом, который, кажется, вообще лишен эмоций?

Мои пальцы дрожали, когда я набирала номер. Лео уже облачался в дополнительный костюм биозащиты, и сквозь прозрачное пластиковое забрало его взгляд на мгновение задержался на мне. В тот миг мне показалось, что в его глазах мелькнуло нечто похожее на понимание? Нет, показалось. Просто свет играл.

Телефон на другом конце провода зазвонил. Где-то там, в другом, еще безопасном мире, моя мама, наверное, смотрела телевизор и волновалась за меня. А здесь, в этом мире, пахло стерильной чистотой и надвигающимся концом света. И единственным человеком, с которым мне предстояло встретить этот конец, был Лео Орлов. Молчаливый, холодный и абсолютно непостижимый. Я прижала телефон к уху, слушая длинные гудки, и поймала себя на мысли, что смотрю на его руки. Уверенные, сильные руки хирурга или пианиста, натягивающие вторую пару перчаток. И почему-то именно это зрелище заставило мое сердце бешено заколотиться не только от страха.

Глава 2

Лео

– Кофеин – это 1,3,7-триметилксантин. Эффективный психостимулятор. А прана не имеет доказательной базы, – парировал я, протягивая ей стакан. – Без сахара и молока. Они влияют на вкусовые рецепторы и могут создавать ложное ощущение комфорта, которое мешает работе.

Она взяла стакан, наши пальцы ненадолго соприкоснулись. Ее кожа была очень теплой. Помеха. Я отдернул руку.

– Спасибо, – она сделала небольшой глоток и поморщилась. – Крепкий.

– Оптимальная концентрация.

Мы пили кофе молча. Я стоял, прислонившись к лабораторному столу, она сидела. Это было странно. Мы никогда не находились в одном помещении в таком бытовом контексте. Без микроскопов и пробирок между нами. Я видел, как она украдкой изучает комнату, мой заваленный бумагами стол, мою походную кровать, аккуратно заправленную в углу. Я всегда был готов к худшему.

– Вы здесь живете? – наконец спросила она.

– Часто. Так эффективнее.

– А что насчет… личной жизни? – она задала вопрос, и сразу же покраснела, поняв, что перешла какую-то грань. – Извините. Не мое дело.

Обычно я бы оборвал любой подобный разговор на корню. Но сейчас обстоятельства изменились. Мы были заперты здесь, возможно, на недели. Конфликт был нерационален.

– Личная жизнь – это переменная, которая требует временных затрат, – сказал я, отставляя пустой стакан. – Сейчас ее значение стремится к нулю. Как и у вас, я полагаю.

Она взглянула на меня с вызовом.

– А если бы не стремилось? Была бы эта переменная хоть сколько-нибудь значима?

Вопрос застал меня врасплох. Он был из другой логической плоскости, к которой я был не готов. Я анализировал ее как коллегу, как умный, но слишком эмоциональный организм. Не как женщину. А сейчас, без халата, с растрепанными волосами и с стаканом моего кофе в руках, она была именно женщиной. Привлекательной. Что было абсолютно некстати.

– Я не вижу смысла обсуждать гипотетические аспекты, – ответил я, возвращаясь к своему монитору. – У нас работа.

Я чувствовал ее взгляд на своей спине. Пристальный, изучающий. Как будто она пыталась разгадать мой код, мою прошивку. Это было непривычно. Большинство людей отступали, столкнувшись с моей холодностью.

Через несколько минут она встала, подошла к своему рабочему месту и надела запасной халат. Действие было символичным – возвращение к профессиональным рамкам.

– Что первым? – спросила она деловым тоном. – Культивирование или сразу ПЦР?

– ПЦР, – сказал я, не оборачиваясь. – Мне нужна полная расшифровка штамма от первых носителей. Я хочу видеть каждую мутацию.

– Хорошо. Приступаю.

И понеслось. Часы растворились в монотонной, точной работе. Разморозка образцов, приготовление смесей, установка пробирок в амплификатор. Мы почти не разговаривали, только обменивались краткими фразами, отточенными до совершенства за месяцы совместной работы.

«Денатурация при 95». «Готово». «Отбери 5 мл». «Есть».

Мы были двумя шестеренками одного механизма. И, что бы я там ни думал о ее эмоциональности, как специалист она была безупречна. Ее руки не дрожали, движения были выверены до миллиметра. Я ловил себя на том, что наблюдаю за ней краем глаза. За тем, как она слегка прикусывает губу, концентрируясь, как прядь волос выбивается из хвоста и падает на щеку, как она ее задумчиво убирает обратно.

Помеха. Я сосредоточился на данных.

Через несколько часов раздался звук сигнала – прибыл курьер с образцами. Я вышел в шлюз, прошел полную процедуру дезинфекции и забрал герметичный контейнер. Холодный, обледеневший. Внутри – кусочки чьей-то трагедии.

Когда я вернулся с контейнером, она стояла у монитора амплификатора, на экране которого уже строились первые кривые.

– Лео, – сказала она, и это было первый раз, когда она обратилась ко мне по имени. Ее голос был сдавленным. – Посмотри.

Я подошел. Кривые были не просто плохими. Они были кошмарными. Вирус мутировал с невообразимой скоростью. Тот штамм, что мы изучали вчера, и этот, сегодняшний, – это были уже два разных врага.

– Скорость репликации… она на 40% выше, – прошептала она, тыча пальцем в экран. – И посмотри на белок оболочки… полная перестройка. Это значит…

– Это значит, что существующие протоколы лечения бесполезны, – закончил я за нее. Холодная тяжесть легла на плечи. Расчеты не сходились. Матрица рушилась. – Иммунная система не успевает выработать ответ. Она просто… не распознает угрозу.

Мы молча смотрели на экран, на эти роковые цифры. Рита отреагировала. Она медленно опустилась на стул, закрыла лицо руками. Ее плечи слегка вздрагивали. Я знал, что должен сказать что-то. Сделать что-то. Но все мои логические конструкции, все модели – они не содержали алгоритмов для этого. Для чужой боли.

Я сделал шаг вперед. Затем еще один. Моя рука сама поднялась и, прежде чем я успел проанализировать это действие на предмет целесообразности, легла ей на плечо. Она вздрогнула от прикосновения и подняла на меня глаза. В них не было слез. Только пустота и ужас.

– Мы не успеем, да? – тихо спросила она. – Мы не успеем найти вакцину.

Моя рука все еще лежала на ее плече. Через тонкую ткань халата я чувствовал тепло ее кожи. Еще одна помеха. Но на сей раз я не спешил ее убирать.

– Статистическая вероятность низка, – сказал я, и мой голос прозвучал чуть хрипло. – Но она не равна нулю. Пока мы дышим и наш мозг функционирует, вероятность не равна нулю. Это все, что имеет значение.

Она смотрела на меня, и в ее взгляде что-то менялось. Пустота отступала, уступая место знакомому упрямству. Она глубоко вздохнула и кивнула.

– Хорошо. – Она отстранилась, и моя рука повисла в воздухе. – Тогда мы будем работать. Пока не перестанем дышать.

Она повернулась к столу, снова взяв в руки пипетку. Ее поза была собранной, решительной. Я убрал руку, разжимая пальцы. На них все еще оставалось ощущение ее тепла. Иррациональное, ненужное, мешающее ощущение.

Вернулся к своим данным, к матрицам и расчетам. Но сегодня цифры не складывались в привычную стройную картину. Они плясали перед глазами, сбиваясь с ритма. И виной тому было тепло на моих пальцах и тихий голос, сказавший мне по имени – «Лео». Помеха.

Глава 3

Маргарита

Тишина после его слов повисла в воздухе густым, тягучим медом. «Пока мы дышим… вероятность не равна нулю». Это прозвучало так по-орловски: сухо, логично, без единого намека на пафос. Но почему-то именно это, а не слащавые слова утешения, заставило что-то дрогнуть внутри и сжать кулаки с новой силой.

Его рука все еще ощущалась на моем плече как призрачное, обжигающее пятно. Я отстранилась не потому, что мне было неприятно. Мне было слишком приятно. А в нашей ситуации это было опасно. Это отвлекало. А отвлекаться сейчас – значит умирать.

Я встала и снова взяла в руки пипетку. Пластик был прохладным и знакомым. Моя крепость, мой щит. Я могу развалиться позже. Сейчас – работа.

– Тогда мы будем работать, – сказала я, и голос мой прозвучал чуть хрипло, но твердо. – Пока не перестанем дышать.

Я чувствовала его взгляд на себе. Тяжелый, изучающий. Как будто я была новым, неописанным штаммом под микроскопом. Я не оборачивалась, сосредоточившись на приготовлении серий разведений. Руки делали свое дело автоматически, годами наработанная мышечная память брала верх над дрожью, что все еще прокатывалась по спине.

Мы погрузились в молчаливую работу. Часы растягивались, сливаясь в одно бесконечное «сейчас». Мир за стенами лаборатории перестал существовать. Существовали только пробирки, температурные циклы амплификатора, мерцающие строки данных на мониторах и его фигура на периферии моего зрения. Он двигался как робот – экономично, точно, без единого лишнего движения. Подойти к термометрам, проверить показания, внести данные в таблицу. Ни суеты, ни признаков усталости. Меня это одновременно восхищало и бесило. Как можно быть таким… нечеловеческим в ситуации, когда сама планета сошла с ума?

Мое собственное тело начало предательски ныть. Спина затекла от неудобной позы, глаза слезились от напряжения, а в горле першило от вдыхания сухого кондиционированного воздуха. И конечно, захотелось в туалет. Эта простая, бытовая ситуация вдруг показалась монументальной проблемой. Я отложила пипетку и потянулась, с трудом разгибая спину.

– Мне нужно… отлучиться, – произнесла я, нарушая многочасовое молчание.

Лео поднял на меня взгляд. Казалось, он только сейчас вспомнил, что я не просто часть лабораторного оборудования.

– Санузел через коридор. Система шлюзов работает. Инструкция на двери, – отчеканил он, снова утыкаясь в экран.

– Спасибо, капитан Очевидность, – буркнула я себе под нос, направляясь к выходу.

Процедура выхода из лаборатории напоминала подготовку космонавта к выходу в открытый космос. Дезинфекционная кабина, снятие костюма, душ с специальными растворами, повторная дезинфекция. Каждый шаг был расписан на плакате, висевшем на стене. Я механически следовала инструкциям, чувствуя, как с каждой сброшенной деталью защиты наваливается жуткая усталость.

Когда я вернулась, прошло уже добрых двадцать минут. Лео стоял у большого промышленного холодильника и разгружал оттуда замороженные пайки.

– Ужин, – коротко бросил он мне, протягивая вакуумную упаковку с чем-то коричневатым. – Разогреть в микроволновке. Две минуты на максимальной.

Я взяла пакет. На этикетке было написано «Рагу из говядины с овощами». Выглядело оно неправдоподобно и неаппетитно.

– Вы всегда такой… практичный? – не удержалась я, разминая затекшие плечи.

– Голод – это неэффективное состояние. Он мешает концентрации, – ответил он, разрывая свою упаковку. – Прием пищи – необходимая процедура по поддержанию организма в рабочем состоянии.

– О боже, – закатила я глаза. – Ты говоришь об этом как о дозаправке автомобиля.

– По сути, так оно и есть. Только наш двигатель несколько сложнее.

Он сел за свой стол и принялся методично, без всякого видимого удовольствия, есть свое рагу. Я с раздражением сунула свою пачку в микроволновку. Гудящий звук наполнил лабораторию, добавляя быта нашему апокалиптическому уединению. Когда я села напротив него с своей тарелкой, воцарилось неловкое молчание. Мы ели. Еда была съедобной, но безвкусной, как картон. Я ловила себя на том, что наблюдаю за ним. За тем, как он держит вилку. Как аккуратно отрезает кусочки. Как никогда не спешит. Во всем – чудовищный, выверенный контроль.

– А что там? – наконец спросила я, кивая в сторону зашторенного окна. – В городе?

Он закончил пережевывать, положил вилку и посмотрел на меня.

– Предположительно – хаос. Паника. Попытки ввести военное положение. Массовая эвакуация, которая только ускорит распространение.

– А наши?.. – я не договорила.

– Вероятность, что наша семья и друзья уже инфицированы, растет с каждой минутой, – сказал он тем же ровным, бесстрастным тоном. – Но поддаваться панике – значит снижать свои шансы им помочь, найдя вакцину.

Он снова был прав. Черт возьми, как же это бесило! Он всегда был прав своей бесчеловечной, ледяной правдой. Мои глаза наполнились предательскими слезами. Я резко отодвинула тарелку.

– Ты когда-нибудь вообще что-нибудь чувствуешь? Или у тебя вместо сердца там процессор с кулером? – выпалила я, голос дрогнул.

Он отложил вилку. Помолчал, глядя на меня. Его взгляд был не колючим, а… каким-то усталым.

– Чувства – это данные, Захарова. Очень сложные и зашумленные данные. Страх, например, – это древний механизм выживания. Он полезен, если заставляет тебя бежать от опасности. Но он бесполезен, если парализует тебя, когда нужно работать. Сейчас нам нужно работать. Поэтому я отфильтровываю шум.

Я смотрела на него, на его непроницаемое лицо, и вдруг мне нестерпимо захотелось докопаться до сути. Увидеть в нем трещину. Услышать в его голосе что-то живое.

– А что ты почувствовал, когда узнал, что мы заперты здесь? Надолго. Возможно, навсегда.

Он отвел взгляд, впервые за вечер. Его пальцы слегка постучали по столу.

– Облегчение.

Это было настолько неожиданно, что я онемела.

– Что?

– Здесь есть все необходимое для работы. Электричество, оборудование, образцы. И нет отвлекающих факторов. Ни паники, ни истерик, ни глупых распоряжений сверху. Это идеальные условия. – он снова посмотрел на меня. – Почти идеальные.