Пассажир

Маленький дурачок, а что с дурачка взять? Все мальчишки с машинками играют в детстве, чем я другой?

Тогда у меня другая сестра была. Не младшая, а старшая. Вика. Практически ее не помню. Волосы у нее были светло-каштановые, а глаза… Не знаю. Светлые вроде. Помню – пока я дудел себе под нос и возил по ковру пластмассовый «жигуль», голубой такой, Вика возилась с глупыми резиновыми пупсами. Одевала их, даже сама им шила одежду. Всегда звал ее в машинки играть, ныл… Никогда не отказывала, садилась рядом, нянчилась со мной. Ничего про машины не знала, а я ей рассказывал. Сейчас я понимаю, что знала она все, просто слушать меня нравилось.

Когда Вика умерла, мать с отцом развелись. Не могли друг на друга смотреть, хотя никто там виноват и не был. Просто судьба. Нечестно, когда умирают такие молодые. Через год мать мне другую сестру привела – на замену как будто. Тихую такую, забитую. Чертенка… Ох, и невзлюбил я ее поначалу. Черножопой называл, смеялся над ней, до слез доводил.

Стыдно теперь до невозможности. Игрушек у нее своих не было, пока ей мама не купила, так она в мои машинки играла, а я отбирал и прятал. Сам уже был большой, в машинки играть, но и ей не позволял. С куклами умершей сестры тем более – однажды даже побил ее за это, они ж Викины…

Теперь вот она работает, вкалывает на каких-то тварей за копейки… Ну, пусть даже не копейки, но по какому праву вкалывает? У человека детства не было толком, так она не доучилась еще, а уже пашет.

Обидно за Наташку ужасно. И еще скучно.

Часы в прихожей на стенке стучат размеренно по башке: цок, цок. Каждую секунду красная стрелка дергается вперед, а потом раздражающе трясется, достигнув очередной рубеж. Выглядят часы отвратительно – на черно-бордовом желтые отметки часов и минут, без единой цифры. А, нет, приглядываюсь – есть римские цифры, только они изображены на грубых черных квадратных лепестках по краям этого убожества. Название «Янтарь», знак качества… Ну-ну.

Цок-цок. Пол-восьмого утра, еще целый день впереди. Кошмар.

Решаю проверить Наташкину комнату. Хоть узнаю, чем сестричка живет. Надо только аккуратно.

Захожу, оглядываюсь, собираю первые впечатления. Кровать аккуратно заправлена. Когда мы жили с мамой, она всегда заправляла. Сейчас, наверно, перестала, но перед гостем, видимо, неудобно. Чудная она – я не осужу, я не заправляю. Глупо это, как по мне.

У стены напротив кровати стоит старое советское трюмо с тремя зеркалами. Ну, это понятно, в каждой русской квартире такое есть. По крайней мере, в каких я был. Тут же кое-какая косметика – помада, лак для ногтей. Пудра какая-то или как там это называется. Интересно, перед кем она тут прихорашивается? Надо бы спросить. Может, жениха нашла, усмехаюсь про себя.

На стене висит постер Дитера Болена. Какая ж ты у меня самая обыкновенная… Мне кажется, сейчас уже такое не слушают. На комоде стоит магнитофон. Модель с возможностью записи, двухкассетник. На высокой полке для кассет – большое количество стандартных TDK-ашек на девяносто минут, заботливо перезаписанных с других, таких же безымянных.

Интересно, ведь где-то существуют оригинальные кассеты, с которых все эти песни переписывают? Мне иногда попадались. Перебираю Наташкино музыкальное богатсво, в каждой коробочке – вкладыш, подписанный ее аккуратным почерком. Что у нас тут? Печальная ситуация. «Армия любовников», «Абба», «Модерн токинг», «Союз – 95». Ну, союзовский сборник еще ничего – там «Агата» даже есть. Нормальной музыки нет – ни «Продиджи», ни «Оникса». В самом низу лежит кассета без записки. Может быть, пустая, но кто знает?

Заправляю в магнитофон, запускаю. Низкое шипение намекает на соответствующее качество записей. Слышу гитару, знакомые аккорды…

Батюшки, это ж Наташа поет. «Сколько я бродил, сколько колесил…».

А я и не знал, что она на гитаре умеет. И когда только научилась? Где аккорды подсмотрела? Слушаю внимательно. С ее голосом плаксивая гопническая баллада слушается как-то глубже. Поет Наташа со странной хрипотцой, чуть надрывается. Одно слово, цыганка. Ее это…

– Я сошью себе рубаху

Из кленового листа…

Почему «из кленового листа», Наташа? Вроде бы в песне было «из крапивного»? Хотя, из кленового как-то логичнее. Рубашка из крапивного листа точно не поможет избавиться от зуда.

На кассете еще несколько песен. Очень интересный выбор – после петлюровского хита Наташа поет «безымянную реку» наутилусов.

Затем сестра обращается ко мне, и я здорово пугаюсь, но быстро соображаю, что запись предназначена кому-то еще:

– Знаешь, я все время опасалась к тебе подойти. Ты таким был хмурым, особенно последний год. Я, конечно, понимаю, почему… Знаю, каково это – терять, кого любишь. И понимаю, что не до меня сейчас. Просто решила записать тебе пару песен, чтобы поддержать. Не обижайся, что кассету подбросила тайком. Мне трудно по-другому. Знаю, что у тебя уже есть хорошая подруга. Но если ты все же чувствуешь себя одиноко – на самом деле ты не один. Не принимай следующую песню как-то особенно на свой счет, она просто мне нравится, потому что грустная. Но жизнь не обязана быть такой грустной.

Я едва не смеюсь в голос. Ох, и дурочка! До чего же она чудная и наивная! Неудивительно, что эта запись так и осталась на полке, небось, сама понимает, как все это глупо звучит.

В заключение сестра тихо перебирает струны и поет «как жаль, что нам не быть вдвоем».

Жаль? Ну не знаю, мне вот совсем не жаль. Мне смешно. Оказывается, Наташка-то в школе сохла по какому-то дураку. Интересно, одноклассник? Конечно, одноклассник, она кроме как в школу никогда и никуда не ходила толком. Перематываю назад и возвращаю кассету обратно.

Несмотря на желание посмеяться над прошедшей школьной горе-влюбленностью своей сестры, тактично решаю оставить ее в покое. Не хочу признаваться, что шарился по ее вещам.

Забываю про костыль, случайно наступаю на ногу без опоры. Больно. Зато вспоминаю, что надо обновить повязку и обработать рану. Достаю все необходимое, разматываю бинты. В конце он отклеивается, я стискиваю зубы. Осматриваю дырки на ноге, превращающиеся в грубые шрамы. В том месте, где повязка прижималась к ним, вижу на марле желтоватые пятна. На ощупь твердые, засохшие. Сержусь сам на себя, врач предупреждал о необходимости регулярной смены повязки, чтобы свежая марля позволяла уходить отделяемому.

Щедро лью перекись и плотно забинтовываю, запоминаю время. Главное – не допустить заражения.

Цок-цок-цок…

Возвращаюсь в комнату сестры, решаю порыться в комоде и столе. Вдруг, отыщется дневник, девочки любят его вести. Всегда интересно заглянуть в сокровенное другого человека. Дневника не находится, зато мне попадается ее выпускной альбом. Открываю, рассматриваю лица, читаю имена… Пытаюсь угадать, кто из них может быть ее тайным воздыхателем. Точнее, объектом воздыхания.

Накрывают воспоминания. Кое-какого имени здесь не хватает. Одна жгучая прелестница, познакомился на дискотеке, а потом узнал, что она из класса Наташкиного – мир тесен. Сейчас немного стыдно, что с малолеткой мутил, но тогда я и сам был не сильно старше – только после армии. Ох, и горяча девка была, без тормозов, быстро до койки добрались. Но и характер у нее был соответствующий. Бывают такие – вроде натуру сучью сразу видно, а удержаться все равно невозможно, так и тянет. Слишком уж красивая и умная, стерва. Требовательная, высокомерная. Впрочем, я ей быстро надоел… оно и к лучшему, учитывая, кто у нее батя оказался.

Закончила она плохо. Жаль… А в школе не стали альбом выпускного класса портить фотографией с черной ленточкой.

Урчанием о себе напоминает голодный желудок, возвращаю альбом на место. Опробуем Наташкин борщ… Открываю холодильник. Да уж, с едой негусто. Из мясного только шмат голого сала, без прослойки. Может, и правда курицу из морозилки пожарить? Решаю не портить продукт и попросить сестру приготовить вечером. Разогревая себе борща, нарезаю бутерброды с салом – закусить.

А вообще ничего она готовит. Я в этом плане неприхотливый – если хозяйка нормально делает борщ, значит, меня устраивает. Ухмыляюсь – что значит «устраивает», это моя сестричка, в конце концов, куда я от нее денусь?

Чай приходится пить голый – в доме ни конфет, ни шоколада, ни печенья. Ну и ничего страшного – я не барышня, чтобы сладеньким объедаться.

Поев, решаю устроить себе послеобеденный сон. Рановато, но, в конце концов, вчера не спал сутки, глаза так и тянут закрыться. Завожу будильник на электронных часах с яркими зелеными цифрами, укладываюсь на диван, закрываю глаза.

Цок-цок-цок…

Ах да, конечно. Встаю, закрываю дверь в зал. Вроде тихо… Но ощущение обманчивое. Заглушенный было звук часов начинает нарастать как по волшебству, не давая нормально уснуть. Вскоре он воспринимается как грохот.

ЦОК-ЦОК-ЦОК…

Матерюсь, встаю, иду в коридор и снимаю чертовы часики со стены, извлекаю из задницы проклятого аппарата здоровенную батарейку… И через минуту вставляю обратно. Уж лучше это проклятое «цок-цок-цок», чем тишина.

Странное ощущение. Когда часы умолкли, я внезапно познал настоящую, мертвую тишину. В любом, самом темном лесу что-то шуршит, дует ветер, скрипят деревья. Город может замолкать – по ночам, в тихих окраинных районах. Но здесь, при сером дневном свете эта тишина кажется мне оглушительной посреди пустой квартиры пустого подъезда… дома тоже пустого, скорее всего.

Все, теперь я не могу от нее никак отделаться, и звук часов не помогает. Иду на кухню и снова втыкаю проводное радио в розетку. Теперь новости не вызывают у меня отвращения. Приехали, докатился.

Но его бубнеж оказывается удивительно успокаивающим.

Планирую прикорнуть пару часиков…

Но недолго музыка играла, недолго фраер танцевал… Наверно, глупо было думать спрятаться, но на первый взгляд Доброе для этого прекрасно подходило.

Эта ошибка могла дорого стоить и не только мне.

Послеобеденный сон завершился не очень хорошо – визитом крайне нежданного гостя. Когда не надо, милиция может быть весьма профессиональной – меня нашли очень быстро. Впрочем, чего я ждал, скрываясь у родственницы?

Теперь я сижу на диване в шортах и майке-алкоголичке и мрачно смотрю на ворсистый ковер у своих ног. Наглый мусор стоит на нем в грязных ботинках, не удосужившись… не знаю, переобуться. Глупо, конечно, с хрена ли ему переобуваться? Ну и я тоже хорош – открыл дверь спросонья, думал, Наташка вернулась. Похоже, она еще на работе – но это и к лучшему.

– Рубцов Евгений Михайлович? – спрашивает мент. Я не отвечаю, он начинает злиться. – Я знаю, что это ты, но мне надо, чтобы подтвердил.

– Понятые где?

– Грамотный, да? Это о многом говорит.

– Имею право не отвечать.

– Все вы, подонки, о правах вспоминаете, лишь когда это лично вас касается. Рассчитываешь что-нибудь придумать до выяснения? – ухмыляется мусор и внезапно, без размаха, пинает меня в забинтованное бедро. Громко вою, обкладываю его матом. Когда боль отступает, спокойно поясняю ему причину болезненного крика:

– Сука легавая! Рана же вскроется!

Со страхом смотрю на маленькое красное пятно, растекающееся под бинтом.

– Какая рана? – невозмутимо спрашивает мусор. – Пулевое, что ли? На стрелке получил? А почему мы не в больничке?

В ответ молчу, и он повторяет вопрос об имени. На это раз киваю, стиснув зубы.

– Молодец, Рубцов. Впредь так и веди себя – адекватно и разумно. Не заставляй меня прибегать к насилию. И тогда разойдемся миром, еще будешь меня добрым словом поминать.

Вот уж сомневаюсь.

– Меня зовут Егоров Константин Игоревич. Тебе лучше звать меня «товарищ лейтенант». Не мусор, не мент и не легавый. Избегай обидных слов и учись разговаривать по-русски, тупой утырок. Я напомнил бы тебе про ответственность за дачу ложных показаний, но ты и так прекрасно все знаешь.

– Дай хоть оденусь, – бурчу я. Злобно добавляю с кривой ухмылкой. – Товарищ лейтенант. Мальчик молодой.

Я знаю, что в песне был «младший лейтенант». Мне просто хочется его как-то поддеть. Звучит по-детски, конечно.

– Не надо тебе одеваться. Я тебя забирать не собираюсь, Рубцов.

Поднимаю голову. Странный он какой-то.

– Я про тебя все знаю, – говорит Егоров. – Где родился, где жил, как до жизни такой докатился. Член организованной преступной группы. В Энске ваших называют «шурави», потому что много «афганцев». Что там на тебе? Рэкет, хулиганство…

– Не пойман – не вор. Если есть что – предъявляй.

– Да нахер ты мне нужен, неуловимый Джо? Слишком уж ты мелок. Когда-нибудь влетишь по-крупному, тогда и сядешь, далеко и надолго. Но это будет потом. Знаю, что на пулю ты нарвался по молодой дури. До мокрого не дорос – кишка тонка. В банде погоняло у тебя «Жемчуг» – в честь сестры выбрал, что ли? Вот же ты тупой… Кстати, о сестре…

– Не впутывай ее. Она ни при чем.

– Ну, не знаю. Укрывала от правосудия преступника…

– Ничего не знала она. Я сказал, на сук напоролся в лесу.

Сжимаю губы от досады – глупость какая. Но соскакивать поздно.

– На каких сук? – ухмыляется лейтенант. – Не отвечай, я знаю, что на молоковских. Знаю, что вы хотите ответить за наезд очень жестко. Замочить настоящего вора – шаг весьма рискованный. Интересно, откуда я про все это знаю?

– Без понятия.

– Странно. Ты же мне и рассказал.

– Не было такого! – возмущаюсь, а он только ухмыляются.

– Но ведь звучит правдоподобно. Как думаешь, Салман мне поверит? Смотри, сколько у меня рычагов давления – твой бригадир, который не простит предательства. Сестричка твоя, мама, что ждет сына-лоботряса. Как узнает она от родной милиции правду о своем единственном сыне – может и сердце отказать. Не пытайся показать, что тебе все равно – раз ты так скрыть старался.

Молчу. К чему он ведет, уже понятно.

– Но мы ведь можем договориться, да? – спрашивает Егоров.

– Что ты от меня хочешь?

– Вот это уже деловой разговор. На ваши энские разборки мне наплевать. У меня здесь своя вотчина и своя работа. Свои проблемы. Вот помог бы мне какой-нибудь сознательный гражданин…

– Я не буду крысой и пацанов не сдам.

Егоров вздыхает.

– Рубцов, может, ты заткнешься и придержишь при себе свои ценные умозаключения? Не нужен ты мне и пацаны твои не нужны. – Лейтенант достает из кармана небольшую фотографию и протягивает мне.

На фото запечатлен мальчик лет шести-семи. Какой-то грустный, забитый.

– И что? – спрашиваю я, возвращая снимок.

– Оставь себе, пригодится. Мальчика зовут Юрий Дивов. Его похитили. Есть сведения, заслуживающие доверия, что его удерживают в Добром. Мне нужно его найти.

– Ну, удачи, – говорю. Думаю про себя – мне, конечно, жалко паренька, но я-то здесь при чем?

– Ты совсем тупой, Рубцов? Ты его найдешь.

Какая уверенность… Я не люблю, когда на меня давят.

– Я похож на следака?

– Придется найти в себе скрытые возможности, Жемчуг. Не поможешь мне – я тебе тоже не помогу.

Больно мне нужна его помощь. Но я понимаю, чем обернется несогласие.

– Как давно мальчика выкрали?

– Наконец-то вопросы по делу. Чуть больше месяца назад. Дивовы переехали в Энск, а вскоре Юра пропал. Скорее всего, его прячет кто-то из местных.

– Месяц? Да его, поди, убили уже, – удивляюсь я.

– Нет, я знаю, что он жив.

– Откуда?

– Я не буду раскрывать тебе свои источники. Много чести.

Егоров припер меня к стенке. Хочу-не хочу, но приходится согласиться.

– Я попытаюсь помочь. Но ничего не могу гарантировать, – говорю сквозь зубы.

– Ты уж постарайся, – ухмыляется лейтенант. – Пока я добрый.

Он быстро пишет в блокноте номер телефона, вырывает листок и отдает мне.

– Будешь звонить и ежедневно докладывать.

– Не хочу при сестре…

– И не надо. Не притворяйся более тупым, чем ты есть. Найдешь в городе телефон-автомат.

Егоров уходит прочь, оставляя меня в смятении. Я не для того отправился в эту дыру, чтобы пахать на какого-то мелкого мусора. Предпочел бы шариться по энским заброшкам, и то лучше, чем здесь. Но теперь выбирать не приходится.

Устало ложусь на кровать, пялюсь в потолок. Сначала в голову лезут плохие мысли, но постепенно приободряюсь. Где наша не пропадала? В конце концов, если хорошо себя проявлю, буду искренне стараться, может, и пронесет. Вот только напрягает, что этот лейтенант чересчур много знает. Боюсь, что придется сводить с Салманом, чтобы решить вопрос его молчания.

Где же у нас утечка по Молоку?

Я точно ничего не рассказывал.

Глава II

Наташа будит меня, открывая входную дверь. Она возвращается с работы усталая.

– Курицу пожарил? – спрашивает с порога. С надеждой спрашивает. Жаль ее расстраивать, но что поделаешь?

– Прости, сестренка, но я ж не умею.

– Ладно… Но хотя бы разморозил?

Молча опускаю голову, изображаю, что мне стыдно.

– Прости, уснул днем.

– Что с тебя взять? Бестолковый ты…

В глазах у нее такая усталость, что я вызываюсь помочь.

Пока она принимает душ после работы, чищу для нее лук, разделываю ледяную тушку под горячей водой. Вскоре приходит и Наташа, вся такая домашняя и уютная. Глядит на мои старания и оттаивает, прямо как эта курица.

Она тепло благодарит, когда я укладываю разделанную птицу на сковороду. Выглядит очень мило, в потертом халатике и домашних тапках. Стройная, худенькая такая… Вообще-то, мой тип. Знаю, что некоторые ценят крупных, даже пышных женщин, но мне больше по душе маленькие, скромные, тихие. Не бой-бабы, а те, которые хотят быть «за каменной стеной».

– Как в целом день прошел? – спрашиваю.

Ловлю себя на забавной мысли – спросил как будто муж.

– Скучно. Я помогаю по отделке помещений. Поначалу было интересно, а теперь привычно.

Интересно, какой мы были бы парой? Мы по крови все же не родные, так что это не извращение никакое. Я раньше об этом не думал, потому что она была маленькой, младшенькой, зато теперь – ей достает женственности. Так что в порядке бреда – но пытаюсь представить нас вместе.

– И как идет стройка пятилетки? Долго еще?

– На лето хватит. А вообще, скоро закончится, тогда все и разъедутся. Странная эта затея, как по мне. Кто здесь будет отдыхать, в этой разрухе?

Наташа пытается рассуждать, как взрослая, и это ей удается. Иногда мне кажется, что она более взрослая, чем я. Может, потому что у нее мама умерла, когда она была маленькая. А в чужой семье жил пацан-придурок, который ее обижал. Как тут не повзрослеть раньше времени? Мне становиться стыдно от собственной детской глупости.

– А у меня новости… Скорее хорошие, – говорю. – Можешь меня больше не прятать и не скрывать.

– Почему?

– К нам заходила милиция… – Наташа испуганно вздрагивает, я спешу ее успокоить. – Да он вообще не местный, не бойся. Из Энска приехал. К тебе нет никаких вопросов. Ко мне, в принципе, тоже. Придется поработать немного на родное государство, но повод достойный. Буду сыщиком. Здорово, правда?

Но Наташа не разделяет моей натянутой радости.

– Что ты должен для них сделать? – тревожно спрашивает она.

– Найти кое-кого. Скажи, ты не видела тут мальчика? – Я хлопаю себя по карманам, но не могу вспомнить, куда положил фотографию. – Блин, фото похерил. Ну он, такой, маленький, лет семь, короткая стрижка, темные волосы. Зовут Юра Дивов.

– Я тут вообще детей ни разу не видела. А почему именно тебя попросили помочь?

Я не хочу отвечать, что заинтересован в этом деле, так как в противном случае нас ждут крупные неприятности. Выкручиваюсь на ходу:

– Мент считает, за пропажей мальчика может стоять кто-то из Доброго. Ты не видела здесь никого подозрительного?

– Нет… Ничего себе. – Наташа здорово расстраивается. – Я поспрашиваю завтра на стройке.

Моя добрая сводная сестренка, смотри как переживает. Только мне это ни к чему, так что я возражаю:

– А вот этого не надо. Ни к чему афишировать эти поиски, давай просто наблюдать. Я завтра прогуляюсь. В магаз зайду. Ты чего-нибудь вкусненького хочешь? Если будут спрашивать, почему хромаю – скажешь, в лесу напоролся на сук.

Говорю с улыбкой, подмигиваю.Уже жалею, что рассказал ей про мальчика. Теперь будет смотреть на окружающих и думать разное плохое.

– Ну что ты, мулаточка… Не бери в голову, не расстраивайся.

Хочу ее как-то подбодрить. Прихрамывая, подхожу и беру за руку.

– Ты чего? – удивляется она.

– Вставай, сестричка. Пожалею тебя.

Она улыбается – мило нежно, не показывая зубов. Вообще-то, она довольно красивая. Конечно, цыганская внешность – на любителя, но я понимаю тех, кому нравится. Глаза большие, загадочные. Ресницы черные, длинные. Взгляд у нее… Даже не знаю, как сказать. Обволакивающий. Смотрю на сводную сестру, а чувства внутри нарастают не братские. Вижу перед собой не девочку-несмышленку… а молодую девушку.

Созревшую.

Наташа встает и крепко прижимается ко мне. Я прижимаю к себе ее хрупкое тельце. Пальцами ощущаю тепло ее кожи сквозь тонкую ткань. Шумно дышу в ее черные волосы. Они так красиво смотрятся на фоне светло-коричневой кожи. Она у меня не настолько темная, как молочный шоколад, скорее, как кофе с большим количеством молока. И наверняка, вкусная… Нежно и аккуратно целую ее в плечо… Наташка пахнет мылом. Правильно, она же только что из душа. Вроде не отстраняется. А ведь всегда была такой застенчивой. У нее, небось, и мужчины-то никогда не было.

То, что я – чисто теоретически – могу стать ее первым, сильно меня заводит.

Хотя что значит – чисто теоретически? Вполне практически. Я мужчина, она женщина, все решается просто, почему нет? Мои руки скользят по ее спине. Лифчика нет – ну разумеется, она же в домашнем. Пожалуй, хватит мне, дураку, колебаться, пора переходить к делу. Решаюсь. Она же мне сводная, так что стесняться нечего.

Целую ее в шею, знаю, что девки от такого тают. И тут она от меня начинает отталкиваться. Дошло, значит. Но отталкивается слабенько, несерьезно. Может, думает, что какое-то недоразумение, а, может, просто кокетничает. Не такая она, чтобы так сразу. Я смотрю в ее прекрасное смуглое лицо. В глазах непонимание… Воображает, изображает. Улыбаюсь, провожу ладонью по щеке, касаюсь губ. Я знаю такой тип баб – хотят, но ломаются. Строят из себя всякое… Тут главное – вежливая настойчивость.

– Женя, что ты делаешь? – спрашивает она чуть испуганно. Стараюсь успокоить и объяснить:

– Наташ, ты не бойся. Ты же знаешь, я не обижу. Все хорошо будет, – заправляю непослушный локон за ушко. – Не бойся, я аккуратно… Люблю я тебя, глупенькая. Давно люблю.

Наклоняюсь, чувствую, что упирается ладонями, мягко продавливаю.

– Я же твоя сестра! – возмущается еще.

– Не сестра ты мне, ласковая, – говорю. – Мы не родные, цыганочка. Мама только опеку на тебя оформляла. Так что все по-любому законно. Не ломайся, солнышко, ну ты что, я же знаю, что ты хочешь…

Резкий удар по щеке приводит меня в чувство. Ах вот ты какая… Лицо горит, хватаю ее руки, сжимаю. Желание слегка утихает, и меня накрывает приступ запоздалого стыда. В ее глазах нет ненависти, но я вижу кое-что похуже. Разочарование и боль. Отпускаю ее, опускаю взгляд.

Я же знаю, что опеку мама оформила вместо удочерения только, чтобы пособие было. А относилась к Наташе, как к родной, и это было взаимно.

Возбуждение сменяется облегчением.

Мы едва не совершили огромную глупость. То есть, я едва не совершил. Согласись она – а я же вижу, что хотела, я симпатичный… Как же мы потом друг на друга смотрели?

Неудобно как-то.

– Прости… Затмение нашло, – с трудом выдавливаю из себя.

Думаю, что сейчас выгонит. Беру себя в руки. Ну и ладно, ничего страшного, здесь полно пустых квартир, не пропаду.

Пошла ты. Нежная какая…

Какая долгая тишина. Только слышу из коридора: цок-цок-цок…

– Садись за стол и пусти меня к плите, – говорит Наташа спустя целую вечность. – А то курица подгорит. Ничего не было. Я никогда об этом не вспомню, если это не повторится.

Спокойно киваю. Пронесло. Умница, Наташа.

Черт меня дернул – и правда, что я, другую бабу себе не найду?

Наташкина курица кажется мне самой вкусной на свете едой. Неловко, но все же разговариваем. Что случилось – это маленькое недоразумение, все нормально.

Постепенно напряжение проходит, и между нами все остается по прежнему.

Смотрим вечером телевизор. Сестра говорит, что ей нравится «Миллениум» – какой-то новый сериал. Страшная жуть, как по мне. Столько кровищи… Хотя, как ни старайся, жизнь все равно страшнее.

Я бы рассказал сестре, какие люди в этой жизни иногда встречаются, но решаю не грузить девочку. Пусть лучше смотрит свою страшную сказку и боится маньяков из телевизора. Надеюсь, что ей никогда не придется познать, что такое настоящее зло.

Перед сном прошу сестру разбудить меня пораньше. Ох, и непросто это будет, учитывая, что сегодня ночью я задумал небольшую прогулку.