Курсант Империи – 3

– Все живы? – Капеллан обвел нас взглядом. – Васильков?

– Жив, – откликнулся я. – Капитан вот временно слух потеряла…

– ЧТО ТЫ СКАЗАЛ? – переспросила Яна, глядя на меня.

– После скажу, – усмехнулся я, отмахиваясь – в громкоговоритель твоего аэролета…

И снова замер. Мысль, которая крутилась в голове последние полчаса, вдруг обрела форму. Громкоговоритель. Звук. Ультразвук, который используют богомолы для коммуникации. Если мы могли бы…

– Васильков, ты чего завис? – Капеллан смотрел на меня с подозрением. – Тоже контузило?

– Нет, я просто… – я встряхнулся, отгоняя мысль. – Все нормально.

Капеллан кивнул и перешел к делу:

– Так, план следующий. Александр, проводи капитана Бекетову до аэролета. Пусть готовит машину к вылету, если она еще способна взлететь. Мы с остальными вернемся в камеру, проверим результаты. Если матка жива – добьем.

Он протянул руку к Яне:

– Капитан, ваш сканер.

Яна отдала устройство, все еще пошатываясь. Я сделал шаг к ней, готовый подхватить, но вдруг передумал. План, формирующийся в голове, требовал моего присутствия в камере мамаши-богомолихи.

– Старшина, – сказал я, стараясь звучать буднично. – Можно Толику проводить капитана. У него опыт работы с аэролетной техникой, сможет помочь с предполетной подготовкой.

Толик, который как раз отряхивал пыль с брони, замер:

– Чего? Какой опыт? Санек, ты о чем?

Но я уже повернулся к нему, многозначительно глядя в глаза:

– Ты же помогал техникам на базе с обслуживанием. Помнишь?

Толик секунду соображал, потом понял, что я даю ему шанс избежать возвращения в пещеру. В его глазах мелькнула благодарность:

– А, да, точно! Конечно, помогал. Я отличо разбираюсь в… в турбинах и прочем.

Яна смотрела на меня, и в ее взгляде я прочитал целую гамму эмоций – удивление, обида, разочарование. Она явно ожидала, что после того, как я закрыл ее от взрыва, буду при ней до конца. А я вместо этого передаю ее своему дружбану, как эстафетную палочку. Ее губы сжались в тонкую линию, но вслух она ничего не сказала – только отвернулась, демонстративно обращаясь к Толику:

– Пойдем, боец, раз ты такой специалист по турбинам.

Толик подхватил ее под локоть, помогая идти. Она прихрамывала – видимо, при падении повредила лодыжку. Перед тем как скрыться в туннеле, ведущем к выходу, она обернулась и посмотрела на меня. В этом взгляде было все – и благодарность за спасение, и обида за кажущееся предательство, и что-то еще, чему я не мог дать название.

– Удачи там, внизу, – сказала она, но по интонации было понятно, что она имела в виду совсем другое.

Когда их шаги стихли в отдалении, Капеллан повернулся ко мне и остальным:

– Есть живые сигнатуры. Глубоко в камере, десять-двенадцать особей. И что-то большое… очень большое. Значит, матка жива.

Мы двинулись обратно по туннелю, к месту взрыва. С каждым шагом запах гари становился сильнее, температура росла – камень все еще излучал жар от вакуумной детонации. Когда мы добрались до эпицентра, я невольно присвистнул.

Туннель изменился до неузнаваемости. Там, где раньше был относительно ровный проход, теперь зияла оплавленная пещера неправильной формы. Стены превратились в стекло – порода расплавилась и застыла причудливыми потеками. На потолке и стенах виднелись странные отпечатки – силуэты богомолов, навечно впечатанные в камень. Сами насекомые исчезли, испарились в чудовищной температуре, оставив только эти тени, как жители Хиросимы на стенах домов.

–"И превратил города их в пепел, осудив на истребление и показав пример будущим нечестивцам" – грозно прошептал Капеллан.

От богомолов, попавших под удар, не осталось ничего – даже хитиновых осколков. Полная аннигиляция. Но сканер показывал жизнь дальше, за завалом из обрушившихся камней, который теперь частично перекрывал вход в камеру матки.

Пробираться через этот завал было сложно. Мэри шла первой, прокладывая путь, Кроха расчищал крупные обломки, я и Капеллан прикрывали с флангов. Без бомбы двигаться было легче, но ощущение опасности никуда не делось – мы шли добивать раненого зверя, а такие особенно опасны.

Камера матки открылась перед нами как кадр из фильма ужасов. Взрыв разрушил ближнюю стену, обрушил часть потолка. Зеленоватое биолюминесцентное свечение теперь перемежалось красными отблесками от тлеющей органики. Кладка – тысячи яиц размером с футбольный мяч – была частично уничтожена. Разбитые оболочки источали желтоватую жидкость, которая растекалась лужами по полу.

Но в дальнем конце камеры что-то двигалось. Несколько богомолов-нянек, уцелевших благодаря расстоянию от эпицентра, сгрудились вокруг чего-то большого. И когда луч моего фонаря упал на это "что-то", я невольно сделал шаг назад.

Матка была действительно огромной – размером с автобус, если автобус раздулся бы как воздушный шар. Бледно-зеленое тело пульсировало в ритме дыхания, сегментированное брюхо вздымалось и опадало. Но она была ранена – вся левая сторона обожжена, одна из массивных клешней оторвана, зеленая кровь сочилась из множественных ран.

Няньки нас заметили. С визгом, от которого заложило уши даже через шлем, они бросились в атаку. Пять или шесть особей – точно сосчитать в хаосе движения было невозможно – неслись на нас с яростью камикадзе.

– Огонь! – крикнул Капеллан.

Грохот выстрелов в замкнутом пространстве был оглушительным. Моя винтовка выплевывала пули с частотой промышленного перфоратора, разрывая хитин первого богомола. Зеленая кровь фонтаном брызнула на стены, но тварь продолжала идти, даже с половиной оторванной головы.

Мэри стреляла со снайперской точностью – каждая пуля в сочленение конечностей. Богомол, которого она выбрала целью, рухнул, потеряв опору, но продолжал ползти на обрубках, щелкая челюстями. Она добила его контрольным в голову, тут же переключилась на следующего.

Кроха не стрелял – он пошел в ближний бой. Поймал прыгнувшего на него богомола за серповидные конечности и с хрустом переломил их пополам. Усиленный эндоскафандр против хитина – не самое честное противостояние. Богомол взвизгнул, попытался укусить, но Кроха просто оторвал ему голову, как пробку от бутылки.

Капеллан вел огонь короткими очередями, каждая из которых была молитвой смерти. "Отче наш," – три пули в грудь богомола. "Иже еси на небесех," – разворот, очередь в следующего. "Да святится имя Твое," – добивающий выстрел в корчащуюся на полу тварь.

Я сосредоточился на двух особях, пытавшихся обойти нас слева. Они двигались синхронно, как будто репетировали этот маневр. Первый прыгнул высоко, целя мне в голову. Второй пошел низом, под ноги.

Но у меня была винтовка с автоматическим режимом и эндоскафандр. Я присел, уходя с линии атаки верхнего, одновременно разворачивая ствол вниз. Очередь прошила нижнего богомола от головы до брюшка. Верхний пролетел надо мной, я развернулся на колене и всадил в него половину обоймы, пока он пытался затормозить на скользком от крови полу.

Бой длился секунд тридцать, но казалось – вечность. Когда последняя нянька упала, продырявленная пулями Мэри, в камере воцарилась тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием матки и капаньем зеленой крови с потолка.

Мы стояли посреди кладки, окруженные трупами последних богомолов и разбитыми яйцами. В дальнем конце камеры матка пыталась отползти, но ее огромное тело было слишком повреждено. Она могла только извиваться, издавая низкий, вибрирующий звук – не визг, а что-то похожее на стон.

Мэри подошла ближе, прицелилась и двумя короткими очередями отстрелила матке оставшиеся клешни. Теперь та была совершенно беспомощна – огромная груда плоти, неспособная ни защищаться, ни бежать.

– Ну, вот и все, – Капеллан поднял винтовку, целясь в массивную голову матки. – Покончим с этим созданием преисподней. "И сказал Бог: да произведет земля душу живую по роду ее, скотов, и гадов, и зверей земных по роду их. И стало так." Но не здесь, не этих тварей. Огонь!

Его палец начал сжимать спусковой крючок, но я вдруг шагнул вперед и опустил ствол его винтовки:

– Стойте! Не стреляйте!

Капеллан замер, глядя на меня как на сумасшедшего:

– Васильков, ты что творишь?

– Подождите, старшина, – я смотрел на матку, и в голове складывался безумный, невозможный план. – Просто… дайте мне минуту. Не убивайте ее…

Глава 4

Контузия – штука коварная. Вроде бы все части тела на месте, крови не видно, но мир вокруг плывет как в дурном сне, а каждый звук отдается в голове колоколом. Капитан Бекетова сидела в кресле пилота своей покалеченной "Стрекозы" и методично проверяла системы, стараясь игнорировать пульсирующую боль в висках и странное ощущение, будто весь мир накренился градусов на пятнадцать влево.

Приборная панель выглядела как новогодняя елка в доме пессимиста – половина индикаторов мигала красным, четверть желтым, и только жалкие остатки светились успокаивающим зеленым. Правая турбина мертва окончательно – даже если бы нашелся гений-механик с полным набором запчастей и парой свободных недель, воскресить ее было бы невозможно. Левая держалась на честном слове и изоленте, которую Яна щедро намотала на треснувший воздухозаборник.

– Топливо на нуле, гидравлика течет, электроника глючит, – пробормотала она, проводя пальцами по приборам с нежностью, с которой гладят умирающего друга. – Девочка моя, ты еще жива или уже всё?

– Что? – Толик высунулся из-под консоли, где пытался что-то починить. На его бледном лице красовалось масляное пятно, придававшее ему вид особенно неудачливого механика-самоучки. – Вы что-то сказали, капитан?

– Говорю – машина на издыхании, – повысила голос Яна, все еще плохо слыша собственную речь. Барабанные перепонки медленно приходили в себя после вакуумного взрыва, но мир звучал так, словно она находилась под водой.

– Лучше ответьте сразу, до ближайшей базы долетим? – в голосе Толика сквозила плохо скрываемая паника. Он нервно теребил рацию, в сотый раз пытаясь связаться с ушедшими в пещеру. – Санек! Старшина! Кто-нибудь! Прием!

Молчание. Только шипение статики в ответ.

Яна наблюдала за его суетой с раздражением, которое не могла объяснить даже себе. Нет, вру – могла, просто не хотела признаваться. Обида на Василькова саднила как заноза под ногтем. Вот он закрывает ее от взрыва, рискует жизнью, а через пять минут спокойно передает Толику, как неудобный багаж. "Отведи барышню, приятель, а я тут с мужиками делами займусь."

– Может, просто помехи от породы, – продолжал успокаивать себя Толик, крутя ручки настройки. – Или рация повреждена взрывом. Или…

– Или они все мертвы, – мрачно закончила Яна.

– Не говорите так! – он вскочил, ударившись головой о низкий потолок кабины. – Черт! Санек выбирался и не из таких передряг… Короче, он везучий. И Капеллан тертый калач, а Кроха вообще неубиваемый…

Яна слушала его нервную болтовню и думала о другом. О том взгляде, который бросил на нее Сашка перед уходом обратно в пещеру. В нем было что-то… целеустремленное. Как будто он увидел что-то важное, что-то, что перевесило желание быть рядом с ней. И это задевало больше, чем хотелось признавать.

Рация неожиданно ожила, выплюнув в эфир треск помех, а потом – голос Капеллана, спокойный и усталый:

– "Стрекоза", это Капеллан. Мы выходим.

Толик выдохнул так, словно не дышал последние десять минут:

– Все целы? – Яна поймала себя на том, что наклонилась к рации, затаив дыхание. Злилась на себя за это беспокойство, но ничего не могла поделать.

– С Божьей помощью, – подтвердил Капеллан, и в его голосе прозвучали странные нотки – что-то между изумлением и усталостью. – Более того, у нас… пополнение.

Яна и Толик переглянулись. Одинаковое выражение недоумения отразилось на их лицах.

– Что? – спросили они одновременно.

– Пополнение? – переспросил Толик. – Вы там кого-то нашли? Выживших? Пленных?

Пауза. Потом Капеллан, явно подбирая слова:

– Капитан Бекетова, у вас лебедка на аэролете цела?

Яна автоматически проверила соответствующий индикатор:

– Вроде как цела. Один из немногих узлов, который не пострадал. А что…

– Тогда, если вас не затруднит, – перебил Капеллан, и в его голосе сквозило что-то, похожее на смущение, – подведите вашу "Стрекозу" как можно ближе ко входу в пещеру. Мы тут… не справляемся с ношей.

– С ношей? – Яна нахмурилась. – Что за ноша? Старшина, объясните, что происходит?

– Увидите, – коротко ответил разведчик и отключился.

Яна выругалась – длинно и витиевато, используя весь богатый арсенал авиационных проклятий. Толик восхищенно присвистнул:

– Круто загибаете, госпожа капитан! Где научились?

– Два года в летном звене на этой проклятой планете, – буркнула она, запуская единственную турбину. – Пристегнись, боец, а то выпадешь…

Турбина закашляла, выплюнула очередное облако черного дыма, чихнула пару раз и нехотя заработала. Аэролет поднялся в воздух, уже по старинке сильно накренившись. Яна компенсировала крен рулями, но машина все равно летела как пьяная.

Расстояние до входа в пещеру не большое, но эти метры дались тяжело. Дважды аэролет чуть не зацепил скальные выступы, один раз опасно просел, едва не врезавшись в камни. Но Яна все же мастерски довела машину до места, приземлившись буквально в трех метрах от завала.

– Жгутиков, бери трос! – приказал она. – И дуй в пещеру!

Толик выпрыгнул, размотал лебедку, схватил тяжелый металлический трос и побежал к входу. Яна наблюдала, как он скрывается между камнями, и гадала, что же такое они там нашли.

Минуты ожидания тянулись как час. Потом лебедка дернулась – кто-то прицепил трос. Механизм заработал, наматывая стальной канат. Яна почувствовала, как аэролет накренился от веса груза – что бы там ни было, оно было тяжелым. Очень тяжелым.

И тут из-за камней показалось… нечто.

Сначала Яна не поверила своим глазам. Решила, что контузия сыграла с ней злую шутку, что галлюцинации от перепада давления. Потому что то, что выволакивали из пещеры, не могло быть реальным.

Это же мамаша богомолов собственной персоной. Живая.

Чудовищная груда плоти размером с грузовик, бледно-зеленая, пульсирующая. Обожженная с одной стороны, истекающая зеленой кровью из множества ран, с отстреленными клешнями, но живая. Трос был обмотан вокруг её массивного тела, и лебедка медленно тащила это чудовище по камням.

Матка издавала звуки – не рев, не визг, а что-то среднее между писком и стоном. Высокий, пронзительный звук, от которого закладывало уши даже через остаточную глухоту от контузии. Звук страха, боли и ярости одновременно.

Следом показались люди. Капеллан, весь в зеленой жиже и каменной пыли. Кроха, чей эндоскафандр чуть ли не дымился от перегрузки. Мэри с винтовкой наперевес, как всегда по привычке прикрывающая тылы. И Сашка – усталый, грязный, но с улыбкой и горящими глазами человека, которому в голову пришла гениальная идея.

Или полное безумие. Что в данном случае было почти одно и то же.

Толик уже бежал обратно, на ходу выпытывая у Капеллана подробности. К тому времени, как матку полностью вытащили на поверхность, он уже знал всю историю и теперь, запыхавшись, пересказывал Яне:

– Представляете, наш Санек уговорил не убивать эту тварь! Они вчетвером тащили эту тушу от самой камеры! Волоком! Бронескафандры чуть не сдохли от перегрузки! А эта мамаша все время пыталась укусить, хоть и была без клешней! А визжала так, что…

– Хватит! – Яна выпрыгнула из кабины, подошла ко мне. Я же стоял у извивающейся матки с видом человека, созерцающего свой шедевр.

– Васильков, какого черта? Зачем ты ее сюда выволок?

Она даже забыла, что сердится. Изумление перевесило обиду.

Я повернулся к ней, и на моем лице играла та самая улыбка – наполовину уверенная, наполовину безумная, которая обычно предшествовала либо гениальным решениям, либо эпическим катастрофам.

– Затем, чтобы спасти тех, кого мы еще можем спасти, – сказал я, и в моем голосе звучала странная уверенность человека, который либо абсолютно прав, либо окончательно спятил.

– Что? – Яна покачала головой. – Как эта… эта гора мяса может кого-то спасти?

Вместо ответа я подошел к аэролету, забрался в кабину, начал переключать тумблеры на консоли связи.

– Настрой общую частоту с базой, – бросил я через плечо. – И включи усилитель звука на максимум.

– Зачем? – но руки капитан Бекетовой уже сами выполняли команды. Годы службы научили – когда кто-то говорит таким тоном, сначала делаешь, потом спрашиваешь.

– Сейчас увидишь. Точнее, услышишь.

Общая частота ожила какофонией голосов – крики, команды, звуки выстрелов, взрывы. База была в огне. Яна различила голос кого-то из офицеров, кричащего о прорыве в секторе. Потом чей-то предсмертный вопль. Потом мат – густой, отборный, с тем особым чувством, которое вкладывают в ругань обреченные люди.

Я взял микрофон, поднес его к пульсирующему брюху матки, нажал кнопку передачи:

– А теперь, мамаша, спой нам свою песню.

И ударил прикладом винтовки по обожженному боку твари.

Матка взвыла.

Но это был не просто вой – это был ультразвуковой вопль, усиленный динамиками аэролета и переданный на все частоты одновременно. Крик боли, страха, отчаяния. Крик матери, зовущей своих детей. Крик, который должен был пронестись через километры эфира и достичь каждого богомола в радиусе действия передатчика…

***

В это же самое время, в тридцати километрах от карстовых пещер, полковник Кнутов стоял на крыше Цитадели – центральной башни штаба батальона – и наблюдал конец света.

Единственный глаз полковника методично сканировал поле боя, профессионально оценивая масштаб катастрофы. Периметр был прорван в шести местах. Шесть дыр в стене, через которые лилась черная река хитина и когтей. Десятки тысяч богомолов – уже не организованные волны, а хаотичная лавина голодной ярости – заливали базу, сметая все на своем пути.

С высоты Цитадели картина была особенно апокалиптичной. Горели склады – столбы черного дыма поднимались к небу, закрывая солнце. Горела техника – брошенные грузовики и багги пылали как погребальные костры. Горели здания – барачная застройка занималась как спички, деревянные конструкции не могли противостоять огню.

И среди этого ада метались люди. Крошечные фигурки в бронескафандрах и без, военные и гражданские, мужчины и женщины – все слились в одну массу, пытающуюся выжить. Некоторые еще сражались, выстраивая импровизированные линии обороны за перевернутыми грузовиками. Другие просто бежали – к транспортникам, к бункерам, куда угодно, лишь бы подальше от щелкающих челюстей.

Кнутов видел, как группа солдат на стене сгрудилась у последней уцелевшей турели. Видел, как богомолы накрыли их, разорвав на куски. Видел, как взвод штрафников – его штрафников – растянувшись в шеренгу, не давая тварям добраться до жилого модуля гражданского персонала. Тридцать человек против сотен богомолов. Неравный бой с предсказуемым концом.

На северной стене еще держался участок обороны. Кнутов узнал коренастую фигуру старшего сержанта Рычкова – даже с такой высоты Папа был узнаваем по одной манере двигаться. Сержант стоял на разрушенной башне, из пулемета поливая свинцом наступающую орду тварей.

– ДЕРЖАТЬ СТРОЙ, ЩЕНКИ! – его рев долетал даже до Цитадели. – КТО ПОБЕЖИТ – ЛИЧНО ДОГОНЮ И ПРИСТРЕЛЮ! А ПОТОМ ОТКОПАЮ И ЕЩЁ РАЗ ПРИСТРЕЛЮ!

Вокруг него сгрудились остатки второго взвода – человек десять, не больше. Они отстреливались из всего, что могло стрелять – винтовки, пистолеты, бросали гранаты. Но патроны кончались, а богомолы все шли и шли, карабкаясь по трупам своих сородичей, используя мертвых как мосты и лестницы.

– ГДЕ, БЛ…, ПОДКРЕПЛЕНИЕ?! – орал Папа, расстреливая очередную волну.

Богомол прорвался сзади, прыгнул на сержанта. Папа, не оборачиваясь, ударил назад прикладом, сломал твари челюсть, развернулся и всадил в голову половину обоймы.

– РУССКИЕ НЕ СДАЮТСЯ, СУКА!

Кнутов отвернулся от этой сцены. Странно, но гибель Рычкова – а она была неизбежна – задевала его больше, чем следовало. Они служили вместе с тех пор, как Кнутова сослали командовать 13-ым батальоном. Папа был груб, жесток с подчиненными, но он был настоящим солдатом. Из тех, что умирают стоя.

Механическая рука полковника скрипнула, сжимаясь в кулак. Протез, заменивший потерянную конечность, реагировал на эмоции не хуже настоящей. Сейчас он выражал бессильную ярость.

Всё. Конец. Славная карьера полковника Кнутова заканчивается здесь, на забытой Богом планете, в окружении штрафников и богомолов. Никакого восстановления в должности командира бригады. Никакого возвращения в элитную «морскую» космопехоту. Кстати, Кнутов ухмыльнулся, и соответственно никакого выполнения секретного задания по устранению курсанта Василькова.

Да, о Василькове. Мальчишка сбежал час назад на его личном багги. Угнал и умчался в джунгли за этой дерзкой и абсолютно не знающей субординации летчицей. Романтика, молодость. А потом его дружки угнали еще и броневик. Дезертиры. Трусы. Хотя… Кнутов усмехнулся. – Капеллан всегда умел выживать… В любом случае сбежали вовремя. Пусть хоть они выживут…

– Господин полковник! – оператор связи, молодой ефрейтор с интеллигентным лицом, выскочил на крышу. – Срочное!

– Что еще? – устало спросил Кнутов. Впрочем, какая разница? Все уже кончено.

– Все частоты заняты! Какие-то помехи! Не могу передать сообщение об эвакуации!

Кнутов спустился в рубку управления. Небольшое помещение, заставленное аппаратурой связи. Три оператора судорожно крутили ручки настройки, пытаясь пробиться через помехи.

– Что там у вас? – хмыкнул полковник при упоминании слова «эвакуация». Кому она сейчас поможет? И зачем вообще беспокоится о чистоте эфира? Если только для того, чтобы вызвать огонь на себя…

– Не знаем! – оператор выглядел на грани паники. – Все частоты забиты каким-то воем! Сами послушайте!

Он включил динамик, и рубку наполнил звук. Высокий, пронзительный, режущий слух визг. Знакомый визг. Кнутов слышал его сотни раз – крик богомола. Но не атакующего. Не охотящегося.

– Они даже в эфире нас атакуют! – оператор схватился за голову. – Как они вообще…

– Помолчи, Петренко, – Кнутов поднял руку. – Дай послушать.

Он закрыл единственный глаз, сосредоточившись на звуке. Годы службы научили различать оттенки богомольих криков – боевой клич, призыв к охоте, сигнал тревоги. Этот был точно другой.

– Это не крик убийцы, – медленно сказал он. – Это… крик о помощи. Матка. Раненая матка зовет своих детей.

– Что? – оператор выпучил глаза. – Но как…

– Кто передает? – перебил его Кнутов. – Откуда сигнал?

Оператор проверил приборы:

– Это… это с аэролета капитана Бекетовой. Они ушли к карстовым пещерам полтора часа тому назад. Но зачем им транслировать…

И тут Кнутов все понял. Понял с той кристальной ясностью, которая приходит в моменты озарения. Похоже, это Васильков. Да, этот дерзкий мальчишка что-то придумал. Что-то безумное и гениальное одновременно. Как он заполучил эту запись, непонятно. Но это сейчас и не важно…

– На все динамики! – заорал полковник, хватая оператора за плечи. – Немедленно! Выведи этот сигнал на все громкоговорители! На вышки, на сирены, на все, что может издавать звук! И врубай на полную!

– Но…

– ВЫПОЛНЯТЬ!

Операторы засуетились, переключая тумблеры, соединяя каналы. Секунды тянулись как часы. Кнутов выбежал на крышу, глядя вниз на поле боя.

И увидел чудо.

Сначала по всей базе разнесся усиленный вой раненой матки. Динамики на вышках, громкоговорители в бараках, даже сирены воздушной тревоги – все транслировало этот первобытный крик боли и страха.

Богомолы замерли. Все. Одновременно. Десятки тысяч насекомых застыли как статуи, повернув головы к источникам звука. Те, что были в прыжке, рухнули на землю. Те, что грызли жертв, разжали челюсти. Армия превратилась в сборище растерянных существ.

Секунда неподвижности. Две. Три.

А потом они побежали.

Не отступили – именно побежали, в панике, спотыкаясь друг о друга. Матка звала, матка была в опасности, и древний инстинкт оказался сильнее голода. Черная волна, которая заливала базу, теперь откатывалась назад с удвоенной скоростью. Богомолы неслись к выходам, давя друг друга, не обращая внимания на людей, которых секунду назад пытались сожрать.

Кнутов наблюдал за этим исходом с открытым ртом. На северной стене Папа Рычков тоже стоял в ступоре, все еще сжимая дымящийся пулемет. Богомолы пробегали мимо него, не обращая внимания, спеша на зов матки.

– Твою дивизию… – выдохнул сержант, и его голос в непривычной тишине прозвучал особенно громко. – Походу выжили!

За пять минут база опустела. Последние богомолы скрылись в джунглях, оставив после себя только горы трупов – своих и человеческих – и разрушения. Дым все еще поднимался от горящих зданий, но теперь это был дым не апокалипсиса, а… победы?