Зов Афины

Глава 2

Мы дошли до стадиона, дорожки которого ещё были укутаны утренней дымкой. Это был мой личный храм. По сравнению с учебными площадками палестры, здесь тренировочные зоны располагались в форме подковы, и каждый беговой круг составлял ровно одну стадию. Посредине находилась песчано-известковая насыпь для отработки метания копья и диска, прыжков в длину и борьбы.

Сюда атлеты приходили только в преддверии божественных игр или городских соревнований. Поскольку Панатенеи должны были пройти уже через шесть недель, тренеры, в том числе и Лизонид, начали постепенно приводить на стадион своих учеников, чтобы те могли отработать технику на реальных соревновательных площадках. Я любил это место. Тут всегда было спокойно, особенно по утрам.

Мы прошли под центральными каменными сводами вглубь и оказались на прохладном и пока ещё влажном песке. Солнце не успело нагреть центральный настил обжигающими лучами; вокруг слышался лишь мирный, лёгкий гул зелёной листвы.

Я и Лизонид оказались на стадионе первыми. Это и неудивительно: остальные атлеты либо ещё стояли на площади и голосовали за проведение Панатеней, либо завтракали в столовой палестры и не думали показывать нос на стадион.

Трибуны, как и в любой день, кроме показательных игр, огибали обнажённым скелетом беговые дорожки. Когда я смотрел на этот желтоватый камень, вытёсанный искусными строителями пару десятилетий назад, мне всегда казалось, что за мной с тех самых мест наблюдают сами боги. Порой даже слышалось, как они аплодируют, когда я снова превозмогаю себя и ставлю личный рекорд. Жаль, всё это было только в моём воображении. Я бы многое отдал, чтобы там, на величественных трибунах, за моими спортивными подвигами наблюдала семья: счастливый отец, довольная мать, любимая супруга, гордый наставник.

Я встряхнул головой, выкинул эти образы, снял хитон и сандалии, облачился в тренировочные одежды и ступил на песок, следуя за Лизонидом, который уже готовил снаряды для разминки. Пальцы ног нырнули в сыпучую прохладу, как в воду. Я опустился на одно колено, взял горсть песка в ладонь, сжал её до хруста и пропустил слипшиеся комки сквозь пальцы.

– Пускай Афина ведёт меня сквозь страх к бессмертной славе, – прошептал я, прикрыл на мгновение глаза, дождался тихого свиста от Лизонида и припустил по дорожке. Нужно было пробежать всего пять стадиев, чтобы согнать сон с мышц и подготовиться к серьёзным нагрузкам.

С первого шага я принялся дышать ровно, как учил Лизонид: два шага – вдох, ещё два – выдох. В голове мерно тикал счёт – раз, два, три, четыре. Первые круги прошли быстро, я даже не устал. Ночная внеплановая тренировка не сказалась на моих силах: я летел по стадиону в полсилы и наслаждался пока ещё утренней одинокой прохладой. Сердце стучало неспешно и не пыталось сорвать дыхание. В такие моменты я чувствовал себя неуязвимым, всемогущим, достойным почестей и уважения. Единственное, что меня по-настоящему тревожило, – плечо. Оно отзывалось тупой болью на каждое движение, когда я помогал себе руками бежать быстрее. Силой воли пришлось выкинуть заботы о травме из головы. Не время.

Кажется, Лизонид нутром чуял, когда я входил в это почти эйфорическое состояние покоя и внутренней славы, поэтому крикнул с края площадки:

– Темп хороший, теперь увеличь дистанцию!

Я кинул на него хмурый взгляд. Как только при его внешней ветхости он умудрялся так громко орать? Ответа найти не успел: приближался к снарядам. Не сбавляя хода, я взял в руки халтеры – гладкие каменные гири. Они тут же потянули плечи вниз своим весом. Я поморщился и стиснул зубы от резкой, острой боли. Бежать с утяжелителями – то ещё удовольствие, а уж с травмой – настоящее испытание. Но я не возразил, разогнался, согнул руки в локтях, чтобы меньше нагружать больное плечо, и по указу Лизонида в финале второй стадии сделал шаг-подскок, выбрасывая тело вперёд. Пятки разрезали воздух, песок брызнул вверх. Лизонид отметил длину моего прыжка посохом, на который опирался, и велел:

– Ещё два раза. Не забывай работать руками.

Я закатил глаза, но послушно кивнул. На втором прыжке гиря чуть сорвалась, палец стукнул по камню. Боль кольнула, но я её почти не заметил – и снова прыгнул.

– Слушается голова – слушается тело, – подсказал Лизонид, когда я вернулся к нему и сбросил гири рядом с другими снарядами на песок с глухим стуком.

– Знаю, – бросил я и согнулся пополам, восстанавливая дыхание. После прыжков оно всегда сбивалось. Пальцы устали держать гири, подрагивали, а мозоли, наработанные годами, горели. По лицу стекал пот. Я смахнул его, облизал солёные губы и поглядел на тренера. Тот дождался, когда я приду в себя, кивнул на башенку из известняковых тренировочных дисков. Я глубоко вздохнул и без слов понял: переходим к метанию. Жаль, не копья. Его я предпочитал из-за формы – удобнее. Диски же часто выскальзывали из моих коротких и далеко не изящных пальцев.

Я наклонился и провёл ладонью по краю каменного снаряда. Диск блестел от росы. Пришлось вытереть его о тренировочный хитон и только после этого перехватить поудобнее, готовясь к метанию. Как учили с детства: встать у черты, повернуться боком, раскрыть грудь, опереться на ведущую ногу, оттолкнуться как можно сильнее, позволить тяжести диска раскрутить тело и в нужный момент раскрыть кисть так, чтобы снаряд ушёл к горизонту.

Так я и сделал. Раз, два, пять, десять. Кажется, на стадион уже успели прийти другие атлеты, пока я всё метал и метал диски один за другим. Люди и мир вокруг слились в одно кашеобразное месиво, взгляд уже не улавливал ничего вокруг – настолько кружилась голова. Плечо перестало ныть – оно горело огнём, доставляя ужасную боль, которую всё труднее было скрывать от тренера.

– Хорошо, Дион. Достаточно, – сказал Лизонид и поймал меня под руку, когда я метнул последний диск и по инерции едва не упал ничком вслед за снарядом. – Присядь.

Он помог опуститься на уже нагретый вышедшим из-за горизонта солнцем песок и отвязал от ремня кожаный мешочек с водой.

– Выпей и отдохни.

Я с благодарным кивком принял подношение и в несколько глотков осушил половину сосуда. Остаток вылил на голову. Ручейки остудили темечко и стекли по моим курчавым волосам на плечи. Я взъерошил их руками.

– Когда завоюешь титул на играх, сможешь остричься, – небрежно заметил Лизонид и забрал пустой мешочек.

– Мне должны были позволить пройти обряд ещё три года назад, – с досадой ответил я и подтянул ноги ближе к груди, чтобы опереться локтями на колени и отдышаться. Мир всё ещё крутился перед глазами.

– Законы писаны богами, мой мальчик, но правят их люди.

– Мне не до твоих философских изречений, Лизонид.

– Будь терпимее к врагам, Дион, и Афина дарует тебе попранную честь.

– Я верну честь силой!

Лизонид не возразил, лишь пожал плечами и посмотрел вдаль, где, как я знал, скопилась груда разбитых известняковых дисков. Метал я неплохо, только не всегда точно, и это нужно было исправить.

– Ещё двадцать минут борьбы – и я тебя отпущу. Как плечо? Держится?

– Держится, – соврал я и поднялся.

Мы отработали всё, как запланировано. Когда солнце поднялось выше крыш полиса, руки гудели, спина едва разгибалась из-за забитых мышц, но в голове было тихо. Тренировка оставила усталость и вытеснила злость – хороший обмен, как по мне. Больше не хотелось кого-нибудь ударить. Единственным желанием был сон, но что-то подсказывало: до кровати доберусь ещё не скоро.

– Хватит, – сказал наставник, когда я буквально повис на мешке, набитом зерновой скорлупой, отрабатывая захват при броске через голову. Плечо нещадно ныло, я едва мог поднять правую руку, кожа на рёбрах покраснела и натёрлась о холщовую ткань. – Пойдём. На сегодня достаточно. Хорошо поработал, Дион. Осталось подкрепить мышцы хлебом, а голову – учениями.

Лизонид считал, что любой атлет должен развивать не только силу тела, но и ум. Как он любил говорить: «Сильный эллин не тот, кто в одиночку может справиться с целым лохосом воинов, а тот, кому по силам постигнуть божественную мудрость и обхитрить самого Зевса». Поэтому каждая моя тренировка начиналась на стадионе, а заканчивалась за книгами – в прохладе храма или в ветхих стенах дома. И сегодня на тишину божественной обители рассчитывать мне не приходилось.

Мы двинулись в Керамик – часть полиса, куда после изгнания отца мать и я были вынуждены перебраться. Дорога к пыльным серым домам была каменистой, неровной и усеянной лужицами отходов от гончарных мастерских. В самом деме тошнотворно пахло ячменной кашей из соседних дворов. Я не жаловался. Здесь на нас хотя бы не косились соседи. Почти каждая семья Керамика не могла похвастаться достатком и статусом, так что мы с матерью отлично вписывались в местный колорит. Только иногда местные мальчишки показывали на меня пальцами и смеялись, замечая, что я в свои двадцать один всё ещё не был острижен, как подобает полноправному гражданину. Однако и к этому пришлось привыкнуть. Видимо, боги завещали мне судьбу Прометея. Спасибо, что хоть к скале не привязали.

Наш дом стоял у кладбищенской стены, как старый, уставший от жизни и вечной службы стражник. Каменные львы на воротах давно заросли мхом; не помню, чтобы они когда-то были чистыми – кажется, уже при переселении выглядели так. Каким-то неведомым образом даже в таком виде они всё ещё казались грозными и устрашающими. Наверное, только благодаря им к нашему двору не подходят соседи.

Я толкнул калитку – она заскрипела и поддалась. Мать сидела во дворе на корточках. Перед ней лежал деревянный лоток с осколками некогда нашего семейного очага. Она перебирала черепки и пыталась соединить их в общую картинку, как мозаичист подбирает камни для своего творения.

– Нашла ещё кусочек, – сказала она, не оборачиваясь. Видимо, услышала, как мы с Лизонидом вошли. – Под амфорой с зерном спрятался. Смотри, орнамент совы почти цел.

Я присел рядом. На черепке был клюв совы – раньше отец шутил, что клюв указывает каждому из нас дорогу домой в те минуты, когда мы теряемся в этом мире. Помню: мне было лет шесть, отец бросил сухую ветку в огонь, пламя взвилось выше кромки очага, мать сразу разразилась ругательствами, смешанными со смехом. Она подошла к нам, обняла меня и отца за плечи, поцеловала каждого в щёку и запричитала, что рано или поздно своими экспериментами мы что-нибудь ценное спалим. Это были хорошие дни, но увы – их нам уже никогда не вернуть.

– Зачем хранить эти обломки? – спросил я, бросая черепок к другим осколкам. Порой во мне вскипала злость на мать за то, как рьяно она цеплялась за прошлое, будто его можно восстановить так же легко, как глиняный очаг.

– Чтобы собрать всё воедино. Когда это случится – мы воссоединимся семьёй, – ответила она и пододвинула ко мне очаг, склеенный в некоторых местах.

Я провёл пальцем по самой длинной трещине. В голове вспыхнуло ещё одно воспоминание: я, совсем юный, сажусь рядом с отцом у огня, он протягивает первый деревянный диск, заострённый по краям, а мать подаёт хлеб с мёдом. Тот сладкий вкус всё ещё ощущается на языке – даже спустя почти пятнадцать лет.

– Я выиграю Панатенеи, – сказал я. – Верну нам имя.

Мать подняла глаза – усталые, но уверенные.

– Выиграй честно. Иначе начнём всё сначала.

Сзади заскрипела дверь. Лизонид, успевший покопаться у нас дома, вышел в сад и опустил на деревянный столик две корзины – одну со смоквами, другую со свитками.

– Ваш сын сегодня работал как спартанец, – сообщил он с ноткой самодовольства и гордости. Мать поднялась ему навстречу, подбивая юбку хитона, и приветственно поцеловала в щёку.

– Как всё прошло? – поинтересовалась она.

– Хорошо, но Диону нужно поработать над самоконтролем. Мышцами пользоваться он научился, а вот следить за языком – пока нет.

Он развязал один из свитков и протянул мне, вынуждая отложить осколки очага и взяться за учёбу.

– Утром – палестра. Днём – слова. Учись спорить, как бросаешь копьё. Судьи слушают не мышцы, а речь.

– Я не краснобай, – буркнул я. – Выступать на публике с речами не входило в мои планы.

– А придётся, – усмехнулся Лизонид. – Иначе останешься мальчишкой, который быстро бегает и так же быстро злится.

Мать коснулась моего плеча, пытаясь усмирить горячий характер примирительным словом:

– Он научится, – сказала она. – Право голоса отняли у всей нашей семьи. Верни хотя бы своё. Ты заслуживаешь этого.

Плечо отзывалось тупой болью, но я заставил себя кивнуть и не поморщиться от её прикосновения. О травме подумаю позже, в одиночестве.

– Вечером разберём приёмы без нагрузки, – добавил Лизонид, очевидно заметив мою скованность. – А пока принеси глину. Будем чинить очаг. Учения лучше проникают в сознание, когда руки заняты делом.

Мы с матерью принесли глину и несколько сосудов с водой. Лизонид следил за свитками, мать примеряла осколки, я размешивал массу и прилаживал её к разбитым, как казалось раньше, утраченным частям. Спустя полчаса клюв совы приклеился к глазнице, линия древнего узора сошлась.

– Видишь? – мать улыбнулась той самой искренней улыбкой, которую я в последнее время так редко у неё видел. С тех пор как она осталась без мужа, поводов для радости было немного: разве что мои успехи да компания Лизонида, когда тот был в настроении говорить как нормальный человек, а не как тренер-философ. – Сова снова смотрит прямо.

Я улыбнулся в ответ – не смог проигнорировать материнскую радость. Так мы просидели до заката. Я читал свиток о доблести духа по примеру богов, Лизонид задавал вопросы и наталкивал на размышления, ведя со мной странный, путаный диалог, мать же давно оставила нас и занялась ужином.

Ближе к вечеру в деме поднялся ветер. Запахло солью, дымом, хлебом и тошнотворным ячменем. Во дворе Лизонид зажёг масляную лампу – её огонёк плясал на нашем столе.

– О чём задумался? – спросил он, собирая свитки обратно в корзину. Урок был окончен, и мы оба дожидались ужина.

– Об играх. Их ведь могут отменить.

– Архонты на это не пойдут. Панатенейские празднования проводятся ради почитания богов, а не на радость публике. Хотя одно другому не мешает, как ты догадываешься. Они не пойдут на отмену игр – скорее откажутся от части торговых отношений с соседними полисами. Там есть чем поступиться, поверь.

– И всё же, – обречённо ответил я. – Ты знаешь, что мне некуда идти, если…

– Дион, – позвал Лизонид, – мы продолжим готовиться. Ты силён – и знаешь это не хуже меня.

– Я плохо борюсь. Как мне выступить в этой дисциплине против Дамиса?

– У нас есть время отработать технику. Используй свои сильные стороны – скорость и ловкость. Не иди в лобовую атаку и не вешайся на противника, как делаешь это на тренировке с мешком. Арес свидетель: так ты только посмешишь других атлетов.

Неосознанно я потянулся к травмированному плечу и потер кожу под хитоном. Лизонид нахмурился, что-то пробормотал себе под нос, поднялся из-за стола и скрылся в доме. Спустя время вернулся с глиняной амфорой с закупоренным носиком и тканью.

– Снимай, – беспрекословно велел он и потянул за край моего хитона.

Я попытался возразить, даже дёрнулся в сторону от наставника, но он поймал меня за руку и намеренно – это я видел по выражению его скривлённых губ – ухватился за моё больное плечо. Я инстинктивно вскрикнул и дёрнулся ещё сильнее, причиняя себе невообразимую до этого боль. В глазах потемнело.

– Продолжишь спорить?

Я покачал головой и обнажился по пояс перед наставником. Лизонид тут же откупорил амфору и вылил на ладони немного ароматного и баснословно дорогого оливкового масла. Я знал, что меня ждёт, и приготовился терпеть. Благо мать всё ещё была в доме и не стала свидетельницей моих слёз – а в том, что я буду поневоле плакать, я был уверен так же твёрдо, как в существование богини Афины.

Лизонид растёр масло в ладонях и протянул руки ко мне, словно к напуганной белке. Я замер на скамье и по глупости надеялся, что наставник бросит затею лечить меня, но увы. Он коснулся горячими пальцами плеча и прощупал сустав. Кость на месте – это я знал и сам, значит причина боли не вывих, а чрезмерная нагрузка.

– Надо размять, Дион. Будет больно, – предупредил Лизонид и, не дождавшись ответа, принялся мять мышцы. Казалось, он пробирается узловатыми пальцами под кожу – настолько яркими были ощущения. Я стонал, качал головой, возводил глаза к небу, прося у богов помощи и терпения, но это ни на йоту не ослабляло напора тренера и той боли, через которую проходило моё тело.

Конечно, все атлеты с детства знают: достижения даются кровью и потом; лавровый венок получают только упорным трудом и преодолением человеческих возможностей. Но для меня эти устои были далеки. С юности, обучаясь в палестре под присмотром старших учителей, ещё до появления Лизонида, состязания давались легче товарищей. За почти декаду ежедневных тренировок я получал травмы лишь считаное количество раз – не больше пальцев одной руки. Мать всегда говорила, что я хожу под покровительством самой Афины, что она бережёт меня как лучшего воина. Мне хотелось верить.

– Завтра на рассвете, – произнёс Лизонид, отвлекая меня от ноющего плеча, – займёмся растяжкой. Руку напрягать не будем. – Он взял со стола непонятную мне тряпицу, расправил и примотал моё предплечье к туловищу так крепко, что я на секунду засомневался, смогу ли нормально дышать. – После отправишься в библиотеку.

– Зачем?

– Потому что ты не понимаешь, как действовать без применения силы. Тебе необходимо научиться добиваться своего словами, а не мышцами.

– Опять ты за своё, – вздохнул я. – Как ты не поймёшь, что я не оратор, а бегун. Меня с детства растили таким. Да и кто вообще будет меня слушать на площади? В любимчиках полиса – Дамис, а не я.

– И как ты думаешь, почему толпа внимает каждому его слову?

– Издеваешься? – я вскинул брови, действительно не улавливая суть вопроса.

– Отвечай, – приказал Лизонид.

Пока я раздумывал – так долго, что мать успела накрыть ужин прямо на улице, – наставник терпеливо ждал, не притрагиваясь к еде.

– Он сын демарха, богат, красив, силён, умён.

– То есть почти ничем от тебя не отличается, – подвёл итог тренер. – Забудь про пятно на роду. Архонты не могут отнять у тебя предков – никто не может, даже боги. Ты – сын своего отца. Ты обладаешь правами. Да, ты пока не богат, но ты так же, как Дамис, красив, силён и умён. Тебе не хватает уверенности в себе и смиренности – дело наживное. Поэтому завтра пойдёшь в библиотеку.

– Учиться ораторскому искусству, чтобы в случае неудачи на играх отстоять честь словом? Отличный план, – пробурчал я.

– Представь: архонты хотят урезать призы победителям. Твоя задача – убедить их оставить всё как есть. Начинай.

Я уставился на Лизонида, как на умалишённого.

– Начинай, тебе говорят. Донеси мысль до меня. Убеди в своей правоте. У тебя минута. Давай. Считай, что я бросаю тебе вызов.

С секунду я колебался, а потом произнёс:

– Они… э-э… демонстрируют щедрость полиса… – пробормотал я.

– Скучно, – Лизонид щёлкнул пальцем по камешку, тот подпрыгнул. – Логика, факты, ритм. Ещё!

Я попробовал снова, но слова путались. Голова вмиг опустела, язык не повиновался. От бессилия хотелось рычать.

– Видишь? – вздохнул Лизонид, обрывая мои никчёмные потуги. – Мышцы гибки, а речи твои – как деревянный покосившийся забор: никуда не годятся. Ты жаждешь вернуть честь семье? Убеди сначала граждан, потом судей, что ты достоин быть одним из жителей полиса. Для этого нужно читать труды стоиков: Хрисипп, Зенон. А у тебя сейчас булыжники в голове, – он постучал себя по виску и наложил в посудину чечевицу. – В библиотеке хранят списки «О добродетели». Выучи их, научись применять – и вернёмся к разговору о твоей чести.

Я скривился:

– То есть завтра всё же не палестра?

– Утром – короткий бег, без бросков, – смягчился Лизонид. – Дай плечу отдохнуть. Потом – прямиком в библиотеку. И помойся, там любят чистоплотных.

Мать поставила передо мной хлеб и погладила по голове. Её, кажется, совсем не смущали мои длинные курчавые волосы. Она заправила несколько локонов мне за ухо и произнесла:

– Слушай наставника. Он не желает тебе зла.

Я вздохнул, потянулся за едой. Хлеб оказался жёстким, как панцирь краба, но спорить с двумя семейными мудрецами – дело безнадёжное. Я молча кивнул, соглашаясь их словами, но не принимая их душой