Сезонность

В аудитории стояла абсолютная тишина. Даже тот, кто дремал, теперь смотрел на него широко раскрытыми глазами.

– Так вот первое и последнее правило, которое я могу вам дать, – он повернулся к залу, и в его глазах вспыхнул холодный огонь. – Пока вы боитесь боли, вы не живете. Вы лишь защищаетесь от жизни. А самая надежная тюрьма – это та, которую вы построили сами, чтобы чувствовать себя в безопасности.

Он взял мел. Скрип раздался оглушительно громко.

– Откройте тетради. Сегодня мы будем учиться бояться правильно. Потому что именно страх – лучший компас к тому, что по-настоящему стоит делать.

Ян провел ладонью по поверхности кафедры, оставляя невидимый след на вековом дереве. Его взгляд, тяжелый и пронзительный, скользнул по последнему ряду, где сидели самые неуверенные студенты.

– Вы думаете, я читаю вам лекцию? – его голос внезапно стал тише, заставив аудиторию инстинктивно наклониться вперед. – Нет. Я описываю вам клетку. Клетку, которую каждый из вас строит себе ежедневно. Взгляд в зеркало утром – первая прутья. Прокрутка соцсетей вместо завтрака – вторые. Молчание, когда хочется кричать – третьи.

Он медленно вышел из-за кафедры, приблизился к первому ряду. Его тень легла на девушек в ярких худи, заставив их замереть.

– Кто-нибудь может назвать мне самый распространенный способ бегства от страха? – в аудитории повисла пауза. – Алкоголь? Наркотики? – он покачал головой. – Социальные сети. Бесконечный скроллинг, где вы ищете подтверждение, что другие тоже несчастливы. Это современная форма членовредительства.

Внезапно он подошел к окну и распахнул его. Ледяной воздух ворвался в аудиторию, заставляя студентов вздрогнуть.

– Чувствуете? – его голос прозвучал на фоне уличного шума. – Это и есть страх. Физиологический. Древний. Тот, что заставляет ваше сердце биться чаще прямо сейчас. Но через минуту вы адаптируетесь. Как адаптируетесь к унижениям на работе, к одиночеству по вечерам, к пустоте в отношениях.

Он закрыл окно и вернулся к центру аудитории. На его плече растаяла снежинка, оставив темное пятно на идеальном костюме.

– Так вот ваше первое практическое задание. – Он достал из кармана часы. – Ровно сорок восемь часов. Я хочу, чтобы каждый из вас сознательно совершил три действия, которые вас пугают. Не прыжок с парашютом. Нечто страшнее. Попросить о повышении. Прервать токсичные отношения. Сказать «нет» тому, перед кем вы всегда лебезили.

Он обвел аудиторию взглядом, и его глаза стали неожиданно человечными:

– Психология – не про то, как стать счастливым. Она про то, как перестать быть добровольным узником собственной психики. Следующая лекция начнется с ваших отчетов. Свободны.

Он повернулся к доске, демонстративно стряхнул мел с пальцев. Аудитория замерла на секунду, прежде чем взорваться шепотом. Но Ян уже не слышал – он снова остался наедине со своей тишиной, зная, что только что предложил им то, что самому давалось с трудом.

Ян стоял у окна, глядя на снег, укутывающий университетский двор. Слова только что законченной лекции висели в воздухе, смешиваясь с дыханием студентов, выходящих из аудитории. И вдруг его пронзила память – острый, как лед, образ из «Девушки с татуировкой дракона».

Тот самый момент. Маньяк – ухоженный, вежливый, пахнущий дорогим одеколоном – приглашает журналиста в дом. Зайдите, пожалуйста. И журналист… заходит. Зная. Зная, что это скорее всего убийца. Но ведь неудобно отказать. Невежливо. Вдруг ошибся, вдруг показалось, а ты уже обидел человека подозрением.

Ян сжал край подоконника, костяшки пальцев побелели. Как же это гениально и мерзко одновременно. Как точно подмечено.

«Заставлял ли я вас? – спрашивает маньяк, уже заковывая жертву в наручники. – Принуждал? Нет. Я просто попросил. А ваш страх оказаться невежливым, страх чужого осуждения оказался сильнее инстинкта самосохранения. Забавно, не правда ли?»

«Забавно», – мысленно повторил Ян, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Не забавно. Гениально. И ужасно.

Он обернулся к пустой аудитории. Его аудитории. Где он только что вещал о страхах.

А сам? Разве не так же он вошел в ловушку к Shiki? Не физическую, нет. Эмоциональную. Он знал, что что-то не так. Чувствовал ложь на каком-то подкорковом уровне. Еще до Арбата, до этих жалких оправданий. Но ведь неудобно было показаться параноиком. Невежливо – требовать доказательств, проверять, не доверять. Вдруг обидишь человека своими подозрениями?

И он, доктор психологии, знающий наизусть все механизмы манипуляций, все личины социопатии, предпочел игнорировать внутренние сигналы. Ради призрачной возможности не оказаться «плохим», невежливым, осуждающим парнем.

Он горько усмехнулся в тишине.

Мы все в какой-то мере тот журналист. Связанные по рукам и ногам наручниками собственных социальных условностей. И наши маньяки не всегда носят маски серийных убийц. Иногда они носят маски милых девушек с растрёпанными волосами и виноватым взглядом. Или строгих начальников. Или «друзей». И они не требуют у нас. Они просто «просят». А мы заходим. Добровольно.

Он вздохнул, смотря на последних студентов, исчезающих в конце коридора. Его лекция была правдой. Но не всей. Самый страшный страх – не тот, что заставляет бежать. А тот, что заставляет улыбаться и говорить «конечно, я зайду», зная, что на пороге – твой палач.

У массивной дубовой двери аудитории, откуда густой волной выплескивались студенты, стояли две женщины. Молодая аспирантка Катя, прижимая к груди стопку книг, и профессор Ковалёва – её научный руководитель, женщина с седыми волосами, уложенными в строгую гладь, в ортопедических очках на цепочке.

– Профессор, а это… кто только что лекцию читал? – Катя встала на цыпочки, пытаясь разглядеть сквозь толпу удаляющуюся спину в чёрном пальто. – Новый лектор? Не похож на нашего Виктора Петровича.

Ковалёва, пропуская мимо себя поток студентов, одобрительно кивнула в сторону коридора, где мелькала седая голова:

– Ян Сергеевич Сон. Наше новое – и, скажу без ложной скромности, – блестящее приобретение. Приглашённая звезда. В тридцать лет – уже доктор психологии. Защищался по нейрокогнитивным основаниям принятия решений в условиях неопределённости. Говорят, его диссертацию в Гарварде цитируют.

– В тридцать? Доктор? – Катя невольно выдохнула, так сильно сжав книги, что верхняя – «Клиническая психология» – едва не упала. – Выглядит… солидно. И студенты в восторге, я по лицам вижу.

– И не заносчив, что редкость для таких умов, – профессор Ковалёва поправила очки, следуя взглядом за фигурой Яна, пока та не скрылась за поворотом. – Вежлив, корректен, говорит мало, но всегда по делу. Из тех, кто предпочтёт доказать фактами, чем громкими словами. И, что немаловажно, – она многозначительно посмотрела на аспирантку поверх стёкол очков, – абсолютно свободен. Ни жены, ни, как поговаривают, постоянной спутницы. Весь в работе.

Она слегка подтолкнула Катю в сторону опустевшего коридора, где уже затихал гул голосов.

– Так что если интересно – дерзай, милая. Такие шансы выпадают редко. Умный, перспективный, при должности… Да ещё и с таким-то лицом. Только смотри, – добавила она с лёгкой иронией, – не запутайся в своих же нейронных сетях. Мозги-то у него работают быстро.

Катя покраснела и судорожно поправила стопку книг, будто они могли её защитить от внезапно нахлынувших и таких ненаучных мыслей. А в голове уже звенело: «Значит Доктор Сон? Свободен. Вежлив». И образ его седых волос на фоне строгого костюма уже не казался таким пугающим.