Таёжный, до востребования

Пострадавший, мужчина лет сорока с посеченным осколками лицом, был без сознания. Одежда (точнее, то, что от нее осталось после того, как ее срезали ножницами), бесформенной кучей валялась на полу. Из многочисленных порезов на теле сочилась кровь. Доктор Мартынюк промокал ее тампонами, смоченными в антисептике. Прилучко вдевал в иглу хирургическую нить, готовясь зашивать обильно кровоточащую рану в области предплечья.

Голова пострадавшего была зафиксирована шиной Еланского[9].

– Подозрение на перелом шейных позвонков, – пояснил Мартынюк.

– Рентген делали?

– Еще нет. Сейчас ушьем рану, зафиксируем перелом и поедем на рентген. Но поза, в которой бедолагу зажало в салоне, говорит не в его пользу. Шея была вывернута под таким углом, что без шины его нельзя было не то что доставать, а даже просто трогать.

– Вы были на выезде? – удивилась я.

– Ну да. Мы по очереди на травмы ездим: день – я, день – Игнат.

– Но разве при стационаре нет бригады скорой помощи?

– Бригада – это дежурный терапевт и фельдшер. И травматолог, при необходимости. Бывает, и невропатолога берем за компанию. Вам разве главврач не говорила, что…

– Так, товарищи, кончаем светскую беседу и даем мне доступ для ушивания, – вмешался хирург. – Игорь, ты кость вправлять собираешься? Или подождем некроза тканей?

– Я вправлю, – пробасил Денисов. – Зоя Евгеньевна, голубушка, если вы к таким вещам непривычная, подождите в коридоре, мы вас чуть погодя позовем.

– Я привычная, – процедила я сквозь зубы, словно кость должны были вправлять мне.

Рентген ожидаемо показал неосложненный перелом двух шейных позвонков. Рассматривая снимок, я пыталась скрыть раздражение. Зачем Мартынюк меня вызвал? Фиксация перелома шейных позвонков – задача травматолога. Даже если бы у пациента был поврежден спинной мозг, я не смогла бы помочь, это компетенция нейрохирурга. Разглядеть состояние позвонков на рентген-снимке способен даже начинающий травматолог. Из-за того, что Мартынюк решил перестраховаться, я потеряла полчаса драгоценного времени.

Я решила, что при случае обязательно подниму этот вопрос, а пока, поставив свою подпись на заключении и напоследок бросив на травматолога красноречивый взгляд, который тот ожидаемо проигнорировал, поспешила в педиатрический корпус.

Когда я чуть не бегом влетела в кабинет Юлии Марковны, мне навстречу поднялась женщина лет тридцати пяти, настолько похожая на Аню, что не оставалось сомнений в их близком родстве. Напряженность позы и взгляда говорили о том, что она напугана и растеряна.

– Прошу прощения, – сказала я. – Меня задержали в приемном покое.

– Я ведь просила вас… – возмущенно начала Юлия Марковна.

– Скажите сразу, что с Аней! – перебила женщина. – У меня очень мало времени. Я уже должна быть на работе.

– Алевтина… – я запнулась и вопросительно взглянула на нее.

– Алевтина Георгиевна.

– Алевтина Георгиевна, я – доктор Завьялова, невропатолог. Пожалуйста, присядьте.

– Что-то плохое, да? – быстро спросила она.

– Пока мы не можем сказать определенно. – Я взяла второй стул и села напротив нее. – Потребуется дополнительное обследование.

– А в чем дело?

– У вашей дочери опухоль головного мозга.

Алевтина Георгиевна испуганно охнула.

– Не пугайтесь, опухоль не обязательно злокачественная. Но она достаточно большая и, судя по всему, продолжит расти, причиняя Ане серьезные неудобства, поэтому необходима операция.

– Я согласна, – быстро сказала женщина. – Все что угодно, лишь бы Анечка поправилась! Операция будет здесь, в стационаре?

– Нет, в Богучанах. Операции на головном мозге проводятся нейрохирургической бригадой. Аню переведут в больницу, там сделают необходимые обследования и назначат дату операции.

– Ее волосы… – Алевтина Георгиевна, перестав сдерживаться, заплакала. – Она их растила с детского сада, это ее гордость. Их придется отрезать, да?

– Ну, Аля, снявши голову, по волосам не плачут, – не очень удачно пошутила педиатр и, поймав мой взгляд, поспешно добавила: – То есть, я хотела сказать, отрастет у девочки новая коса. Ты сейчас не о том думаешь.

– Как вы думаете, доктор, это все-таки рак?

Близкие родственники пациента имеют право знать правду о его состоянии – в этом вопросе я никогда не испытывала сомнений. Но здесь случай был действительно неоднозначный. Незачем матери переживать раньше времени, у нее и так забот хватает. Да и девочке ее тревога передастся, а это уж совсем ни к чему.

– Нет, Алевтина Георгиевна, я так не думаю. Но операцию лучше не откладывать. Вам придется сопроводить Аню в Богучаны, чтобы подписать согласие на операцию.

– А когда? – Женщина перевела взгляд на Юлию Марковну. – Когда ехать?

– Я уже связалась с Богучанской больницей, – ответила педиатр. – Жду подтверждения о наличии свободного места на детском отделении. Транспорт организуем.

– Можно ее увидеть? – Алевтина Георгиевна поднялась, нервно теребя сумку.

– Вообще-то сейчас не время для посещений… – Юлия Марковна колебалась. – Если только быстренько.

– Буквально на пять минут! У меня и времени-то уже не осталось.

Мы втроем вышли из кабинета. Педиатр холодно мне кивнула, неприятно этим удивив, притом что совсем недавно она не стеснялась выражать благодарность.

– Спасибо, доктор! – запоздало крикнула мне вслед Алевтина Георгиевна.

Следующие четыре часа прошли в круговерти дел, срочных и не очень. Часть рабочего времени пришлось посвятить бумажной работе: заполнению бланков, подписанию заключений, изучению архивных историй болезни. Я была рада возможности погрузиться в повседневную жизнь стационара, изучить статистику по заболеваниям, характерным для данной местности, ознакомиться со стандартными (то есть принятыми именно в этом лечебном заведении) схемами лечения, особенно по неврологическому профилю. Я сделала кое-какие выписки, отдельно отметив нетипичные и спорные с точки зрения диагностики случаи.

В час дня я спустилась в столовую.

Еду для персонала готовили на той же кухне, что и для пациентов, только врачей кормили вкуснее и стоимость их обедов вычиталась в конце месяца из зарплаты.

Меню на текущую неделю было вывешено у окна раздачи. Комплексный обед обычно состоял из салата (капустного, свекольного или морковного), супа и горячего (котлеты, шницеля или гуляша с гарниром). У окна на столе стоял титан с чаем и поднос с нарезанным хлебом.

Взяв обед, я нашла свободное место за столиком, за которым уже сидели две медсестры. Когда я принялась переставлять тарелки с подноса на стол, девушки удивленно переглянулись, а потом одна из них неуверенно сказала:

– Прошу прощения, доктор, но врачи обедают вон там…

Она указала на противоположный конец зала, где, среди прочих, я увидела Нину. Та тоже меня заметила и замахала рукой: иди, мол, сюда.

Я поспешно составила тарелки обратно на поднос и ретировалась. Нина, сидевшая в компании окулиста Ольги Ивановны и физиотерапевта Наны Гурамовны, рассмеялась:

– Всяк сверчок знай свой шесток!

– Я не знала, что тут так заведено…

– Разве в Ленинграде не такие же правила? – удивилась Нана Гурамовна, говорившая с певучим грузинским акцентом.

Я вспомнила столовую для персонала в Куйбышевской больнице, состоявшую из двух отдельных залов. Только теперь, после вопроса физиотерапевта, я осознала, что, действительно, в более просторном зале, где столики были покрыты бумажными скатертями, а на окнах висели красивые шторы, обедали только врачи и заведующие отделениями; в том зале я никогда не встречала медсестер или санитарок, но за несколько лет работы ни разу не задалась вопросом, а почему, собственно, их там нет. Наверное, я настолько верила в идею всеобщего равенства, что даже не догадывалась о подобной сегрегации.

– Ешь, суп стынет, – вернула меня к действительности Нина.

Сама она уже расправилась с салатом и рассольником, и теперь с аппетитом доедала гуляш с макаронами, плавающими в жирной подливе.

«От такого питания я скоро стану такой же фигуристой, как Нина», – с тоской подумала я, зачерпывая ложкой разваренную перловую крупу с кусочками соленых огурцов.

– Зоя Евгеньевна сегодня по магазинам собралась, – сообщила Нина соседкам по столу.

– По каким магазинам? – удивилась Ольга Ивановна. – По нашим?

– Нет, по французским! – хохотнула Нина.

– Вам что-то конкретное нужно купить, Зоя Евгеньевна? – спросила физиотерапевт.

Я кивнула, сосредоточенно выбирая из супа вареный лук и перекладывая его на ободок тарелки. Эти «магазинные» намеки мне уже надоели. Недомолвки Нины раздражали, но мы были слишком мало знакомы, чтобы я могла осадить ее или попросить высказаться прямо.

– Что именно? – не отставала Нана Гурамовна.

Поняв, что сменить тему не получится, я принялась перечислять:

– Постельное белье, полотенца, кое-то из посуды, средства гигиены… Да, еще бакалею: заварку, сахар, крупы, печенье. Ну и продукты. Молоко, масло сливочное, ветчину…

– В Ленинграде с этими товарами нет проблем?

– Кое-что, конечно, сложно достать, но в основном можно купить все что нужно.

– Зоя Евгеньевна, зачем же вы тогда оттуда уехали?

Я быстро взглянула на физиотерапевта, уверенная, что она надо мной смеется. Но выражение ее лица оставалось серьезным.

– Не все измеряется материальными благами, – ответила я. – Люди переезжают, чтобы открывать новые места, знакомиться с новыми людьми…

– Вот я предложила Зое Евгеньевне познакомить ее с новым человеком – продавщицей Катей из продмага, но она отказалась, – ввернула Нина.

– Почему? – удивилась Нана Гурамовна. – Своего человека в магазине нужно иметь.

– Конечно, – подхватила Ольга Ивановна. – Я бы на вашем месте, Зоя Евгеньевна, воспользовалась предложением Нины и познакомилась с Катей.

Я пожала плечами и промолчала, давая понять, что больше не хочу об этом говорить.

– Ладно, обед окончен, – сказала физиотерапевт и поднялась. – Ты идешь, Оля?

– Иду, – окулист быстро допила компот из сухофруктов и тоже встала. – Вы заходите после работы на чай, Зоя Евгеньевна, моя комната по соседству с вашей.

– И ко мне заходите, – подхватила Нана Гурамовна. – Я вас тоже приглашаю.

Мы с Ниной остались за столиком вдвоем. Я с трудом осилила суп и теперь выковыривала кусочки мяса из подливы, а Нина допивала чай.

– Почему они обе одинокие? – спросила я, провожая взглядом низенькую, широкобедрую брюнетку Нану Гурамовну и высокую русоволосую Ольгу Ивановну.

Обе были довольно привлекательными (каждая – на свой лад), хотя и не первой молодости.

Нина пожала плечами и философски ответила:

– Не смогли найти свое счастье.

– Ты говорила, в поселке много мужчин.

– Да, но не всем они подходят. Я вот, например, тоже одинокая.

– Неужели ни с кем не встречаешься?

– Ну так… – Нина скорчила гримаску. – Есть парочка ухажеров, но с ними только на танцы сходить или в кафе посидеть… Ты долго будешь гуляш мучить?

– Не нравится мне эта еда. – Я отодвинула тарелку и поднялась.

– Чем же она тебе не угодила?

– Жирная, невкусная. Тут всегда так?

– От повара зависит. Но, вообще, до тебя никто не жаловался! – Нина рассмеялась.

– Не вижу ничего смешного. С такой едой можно гастрит заработать, а гастроэнтеролога в стационаре нет. Ладно, пойдем. У меня остался час, чтобы закончить текущую работу, а потом…

– А потом ты отправишься в неизведанное, полное неожиданных открытий путешествие по магазинам нашего поселка, – подхватила Нина, но, поймав мой взгляд, покаянно добавила: – Ладно, ладно, молчу!

9

Местный сельсовет располагался на улице Новой, в двадцати минутах ходьбы от стационара. На первом этаже приземистого кирпичного здания, стоящего буквой «П», размещался райком комсомола, на втором – военно-учетный стол.

Секретарь райкома, товарищ Дедов, оказался вежливым молодым человеком с пронизывающим взглядом холодных, словно льдинки, голубых глаз. Он предложил мне чаю, от которого я отказалась, спросил, благополучно ли я добралась, как устроилась в общежитии и как меня принял коллектив. Я отвечала на его вопросы развернуто и доброжелательно, зная, что это обязательный ритуал, в котором каждый исполняет свою роль, и от того, насколько хорошо я справлюсь, будет зависеть, в том числе, моя дальнейшая карьера.

Когда общие вопросы иссякли, товарищ Дедов поинтересовался моими планами относительно замены комсомольского значка на партбилет. Я заверила, что как только освоюсь на новом месте и заручусь необходимыми рекомендациями, подам заявление на прием в кандидаты. Товарищ Дедов, в свою очередь, пообещал оказать всяческое содействие, если у меня возникнут трудности на новом месте. Расстались мы так душевно, словно были старыми друзьями, но этому впечатлению ни в коем случае нельзя было доверять. Общение с секретарем райкома оставило в душе неприятный осадок, хотя для этого не было никаких видимых причин.

Я вышла из сельсовета, испытывая облегчение от выполненной задачи, и отправилась на улицу Строителей, где располагались продуктовый магазин и универмаг.

По пути я зашла на почту, чтобы отправить письмо Инге. Свой точный адрес я указывать не стала, написав на конверте: Красноярский край, Богучанский район, поселок Таёжный, Почтамт, до востребования. В письме я сообщала, что у меня всё хорошо, условия для проживания комфортные, коллектив сплоченный, работа в стационаре налажена отлично. Накануне я очень старалась, чтобы письмо получилось оптимистичным, и теперь, вспоминая тщательно выверенные фразы, боялась, что перестаралась и Инга, которая знает меня много лет, без труда уловит фальшь и вообразит самое худшее. Впрочем, если бы я взялась переписывать письмо, то сделала бы только хуже, поэтому решительно опустила конверт в почтовый ящик и отправилась дальше.

На углу двух улиц – Новой и Строителей – высился Дом культуры из бревенчатого сруба, с двускатной крышей и широкой лестницей с крутыми ступенями. Бросалось в глаза объявление, написанное красной гуашью: «Вечер танцев» и под ним, чуть мельче: «Каждую субботу! Начало в 19:00». Я вспомнила Нинину решимость взять меня с собой на это сомнительное мероприятие и с тоскливой обреченностью подумала, что отвертеться вряд ли получится.

По соседству с Домом культуры находилась библиотека. Я не удержалась, зашла и оформила читательский билет. Любимый с детства запах книг, ряды заполненных стеллажей, атмосфера читального зала подействовали на меня словно теплый сладкий чай, сдобренный капелькой рижского бальзама. Библиотекарь удивилась, когда я сказала, что возьму книги в другой раз. Мне и самой это показалось странным, раньше я никогда не выходила из библиотеки с пустыми руками, но сегодня передо мной стояла задача более важная.

Продмаг представлял собой вытянутое одноэтажное строение с двумя входами в противоположных концах. Вдоль стены тянулись витрины отделов. Запах стоял неприятный, пахло чем-то кислым, вроде пролитого молока; монотонно жужжали мухи, не обращавшие внимания на свисавшие с потолка ленты-ловушки. В центре зала находилась касса. Продукты следовало вначале взвесить, взять у продавщицы бумажку с суммами, пробить в кассе чек, потом вернуться в отдел и без очереди забрать свои покупки.

Вынув из хозяйственной сумки, одолженной у Нины, заранее составленный список, я заняла очередь в молочный отдел. За стеклом витрины лежали плавленые сырки «Дружба», маргарин и пакеты сухого молока. Столь скудный ассортимент меня удивил, хотя должен был насторожить.

Когда подошла моя очередь, я улыбнулась продавщице, пергидрольной блондинке с густо наложенными на веки голубыми тенями, – и перечислила:

– Двести граммов сливочного масла, триста граммов российского сыра, полкило творога, бутылку молока и бутылку простокваши.

Продавщица уставилась на меня с таким изумлением, словно я попросила ее взвесить бананы с ананасами.

– Чего? – не очень-то вежливо уточнила она.

– Двести граммов масла, триста…

– Женщина, вы издеваетесь? Весь товар на витрине! Молоко только сухое.

– А свежего нет?

– Свежее – в девять утра из бочки, на углу Строителей и Ленина. Вы не местная, что ли?

– Я только вчера приехала. А насчет сливочного масла…

– Не задерживайте очередь! – вклинился сердитый мужской голос. – Сказано вам: всё на витрине.

– Да уж, под прилавком ничего не держим, – поджала губы продавщица.

Ничего не купив, я отошла и встала в очередь в бакалею. Здесь мне повезло больше: сахарный песок, яйца, макароны и геркулес были в наличии. Правда, отсутствовали гречка и заварка – любая, даже самая дешевая, но я догадалась привезти из Ленинграда две пачки индийского чая, а без гречки пока можно было обойтись, тем более что ее регулярно давали на обед в столовой.

В колбасном отделе я купила сосиски (ни ветчины, ни колбасы не оказалось), в кондитерском – овсяное печенье и пряники. Продавщица овощного сказала, что есть свекла, картофель, лук и соленые огурцы, а помидоры и свежие огурцы уже недели две не завозили. На мясном прилавке лежали суповые кости и свиные копытца; мясник – дюжий кавказец в грязно-белом фартуке – стоял, сложив на груди мощные волосатые руки, и разглядывал меня с таким вызывающе-откровенным интересом, что я поспешила пройти мимо, не задав заранее заготовленного вопроса насчет говяжьей вырезки или печенки. В рыбном отделе обнаружились замороженный минтай и килька в томате, но я такое не ела, хотя Книга о вкусной и здоровой пище рекомендовала рыбные консервы в качестве основы для супов и салатов.

Пожалуй, наиболее болезненный удар ждал меня в хлебном отделе самообслуживания. На наклонных полках деревянного стеллажа лежали только кирпичики «столового» хлеба и нарезные тринадцатикопеечные батоны. Ни обсыпных рогаликов, ни конвертиков с яблочным повидлом, ни свердловских слоек, даже бубликов – и тех не было.

Где, в таком случае, Нина купила ту вкусную плюшку, сыр и масло? Возможно, в поселке имелся другой продуктовый магазин, например кооперативный, о котором мне просто забыли рассказать.

Я потыкала батоны двурогой вилкой, привязанной к пеньковой веревке, выбрала тот, что посвежее, и заняла очередь в кассу. На душе было тоскливо, но я пыталась убедить себя, что мне просто не повезло, что все хорошие продукты с утра раскупили, но завтра завезут новые, и тогда я смогу купить и сыр, и масло, и колбасу, и свежие овощи. Отсутствие огурцов и помидоров в разгар лета можно было объяснить лишь досадным сбоем в поставке. В Ленинграде они с избытком имелись на любом рынке вплоть до сентября.

Набитая продуктами сумка оттягивала руку, но я была полна решимости довести начатое до конца, поэтому отправилась в универмаг, где планировала купить два комплекта постельного белья, банный халат, несколько полотенец, покрывало на кровать, гигиенические принадлежности и туалетную бумагу.

Два часа спустя я вновь рыдала в своей комнате, уткнувшись лицом в подушку, чтобы не услышали соседки.

В универмаге ситуация оказалась даже хуже, чем в продуктовом. Отделы были вопиюще пусты. Скучающие продавщицы болтали друг с другом, не обращая внимания на случайных посетителей; эхо их голосов, отражаясь от стен огромного зала, разделенного на сектора массивными колоннами, растворялось высоко под потолком.

Вся моя добыча – два кухонных полотенца, ситцевая наволочка (последняя, с витрины), кусок хозяйственного мыла, набор алюминиевых столовых приборов, эмалированная кастрюлька, суповая тарелка и кружка с блюдцем – являлись жалкой пародией на прежнюю жизнь, от которой я отказалась по доброй воле.

Второй вечер подряд я предавалась отчаянию, вместо того чтобы навести порядок в комнате, выгладить одежду и составить список того, что у меня уже имелось и что необходимо было достать (это слово было более уместным, чем привычное «купить»).

Я бы, наверное, так и легла спать, не разобрав сумки и не поужинав, но в дверь ожидаемо постучали и Нина не терпящим возражений голосом потребовала ее впустить.

Двух дней в общежитии оказалось достаточно, чтобы понять, что о такой вещи, как право на приватность, тоже можно забыть. Я затаила дыхание в надежде, что Нина решит, будто я еще не вернулась, но она подергала ручку и крикнула:

– Я знаю, что ты там! Слышала, как ты топаешь по лестнице и возишься с замком.

– Может, после этого я снова ушла, – буркнула я, открывая дверь.

– Ага, через окно. О, что это тут у нас?

Игнорируя мой возмущенный протест, Нина бесцеремонно вывалила из сумок на стол мои жалкие покупки и вынесла вердикт:

– Негусто, но ожидаемо.

Я промолчала, внутренне кипя от негодования.

– Сосиски, Зоя, хранят в холодильнике. Хотя бы в моем, за неимением собственного. Тебе, как врачу, должно быть известно, что в теплое время года в скоропортящихся продуктах начинает быстро развиваться…

– Ох, да заткнись ты, ради бога! – не выдержала я.

Нина удивленно моргнула, а потом откинула голову с тяжелой копной уложенных в «халу» волос и расхохоталась: звонко, от души. Я бы многое отдала, чтобы подхватить ее смех, но испытывала только раздражение и обиду: уж от нее-то я не ожидала такого сарказма.

– А ты, оказывается, только с виду пушистая кошечка. Можешь и куснуть острыми зубками.

– В ваших магазинах ничего нет! Ни еды нормальной, ни белья постельного, ни средств гигиены… Одеял – и тех нет. Знаешь, что мне заявила продавщица? «Одеяла в сентябре завезут, к осенне-зимнему сезону, летом это неходовой товар». Даже если мне одной во всем поселке нужно одеяло, оно должно иметься в отделе постельных принадлежностей, и пододеяльники с простынями тоже, они ведь относятся к внесезонным товарам и имеют обыкновение изнашиваться. Куда, скажи на милость, подевались сковородки? Они тоже осенне-зимние? Почему кастрюли есть, а сковородок нет? Хотя бы кухонную посуду Красноярский отдел статистики в состоянии спланировать, чтобы на все населенные пункты хватило?!

– Ух ты! – восхитилась Нина. – Тебя бы сейчас на трибуну – зал бы тебе стоя аплодировал.

– А вместо мяса на прилавке одни копыта…

– Из копыт, кстати, отличный холодец получается.

В этот момент во мне что-то надломилось, и я разрыдалась.

Сквозь слезы я видела размытое лицо Нины – растерянное, запоздало-виноватое. Она шагнула ко мне, обняла, прижала к груди и принялась баюкать словно малого ребенка.

– Ну что ты, что? – бормотала она. – Успокойся, не плачь…

– Как мне жить без прокладок? – рыдала я.

– Можешь забеременеть, на девять месяцев одной проблемой станет меньше. Я сама у тебя роды приму, в лучшем виде. Если будет девочка, назовешь Ниной. Тебе все равно, а мне приятно.

– Пере… стань издеваться! У меня меся… месячные вот-вот нач… – Я всхлипнула и совершенно неприлично икнула. – Ой… начнутся.

– Зайди завтра ко мне, дам тебе вату и стерильную марлю, смастеришь прокладки. Забыла, что до недавнего времени мы только такими и пользовались, пока наша легкая промышленность не догадалась последовать примеру загнивающего капитализма? Пару дней перебьешься чем есть, а в субботу пойдем по магазинам заново. Я буду руководить процессом, а ты – смотреть и запоминать. И еще говорить: «Рада знакомству, будете в амбулатории – заходите без очереди», когда я буду тебя сводить.

– С кем сводить?

– С кем надо! – отрезала Нина, но, увидев мое обиженное лицо, смягчилась. – Помнишь, я про Катю, продавщицу, рассказывала? У которой двойню принимала.

Я неуверенно кивнула.

– В продмаге я только в Катину смену отовариваюсь. А в универмаге у меня целых три знакомых продавщицы, я им аборты делала, такие ювелирные, что одна из них уже снова беременна и на этот раз, для разнообразия, решила родить. Они тебе и прокладки из нового поступления отложат, и бумагу туалетную, и мыло земляничное, и всё остальное, что закажешь. А поступление, между прочим, на днях ожидается.

– Но они меня не знают, я человек новый…

– Ну и что? С врачами тут дружат. В Богучаны с каждой болячкой не наездишься, особенно если экстренно прихватит. Поэтому доктора в поселке что-то вроде элиты. Мы вторые по значимости после администрации, негласно конечно.

– Но пользоваться магазинным блатом некрасиво и стыдно.

– А жопу пальцем вытирать не стыдно? – парировала Нина. – Я с тобой бумагой делиться не собираюсь, у меня всего полрулона осталось. Если блатом пользоваться комсомольская совесть не позволяет, можешь газетку нарезать и с ней в сортир ходить, но типографская краска не особо для интимных мест подходит, это я тебе как специалист говорю. Я тут всякого насмотрелась, чего только лечить не приходится, не хочу, чтобы еще и ты моей пациенткой стала.

По субботам магазины работали по сокращенному графику, до 16:00. Нина сказала, что с утра мы пойдем за покупками, потом приготовим еду на два дня вперед (по выходным кухня стационара не работала), а вечером отправимся на танцы. Я не решилась возразить против последнего пункта, опасаясь, что в противном случае Нина передумает сводить меня с нужными людьми. Перспектива подтираться газетами была такой реалистично-пугающей, что я теперь боялась, как бы Нинины пациентки не отказались отоваривать из-под полы невропатолога, который по молодости лет им мог быть без надобности.