Окаяныш

– Шебутная Руська, но добрая, простая. Одна беда – мужик ей туповатый достался, из городских да выученных. С тех пор, что ни день – то прыкрасць (неприятность, бел.), вечно влипает во что-то. Вот она и колотится с ним, и меня дёргает, но всякий раз благодарит. Уважительная, одним словом. Вечером придётся пойти. Оно и к лучшему – будет причина отказать Кайке.

– Вы не хотите, чтобы я с ней общалась? – догадалась Мила.

– Не буду скрывать – не хочу. – Жоля повернула щеколду на калитке и неожиданно замахала руками на кого-то невидимого. – А ну, кыш по дворам, любопытные! Нечего на дзяўчынку глазеть. – и пояснила, отвечая на недоуменный взгляд Милы. – Шушэра понабежала, шчас понесут сплетни по пуще. Ну, нам то не страшно – без оберега туда не сунемся. Ты поначалу его при себе подержишь, для спокойствия. А уж потом сама разберёшься.

Она прошла мимо разросшихся васильков прямо к крылечку и, обернувшись, спросила с улыбкой:

– Проголодалась, Милушка? Шчас яишну пожарю, к ней огурцы подам, зеленушку. Всё своё, свежее, только с грядки. А Кайкину радыску лучше курам покрошу. Вместе с хлебом.

– Не суетитесь, пожалуйста! – попросила Мила. – Я окрошки наелась. Больше ничего не полезет.

– Да какая суета, когда мне приятно тебя попотчевать, – бабка присела на тёплые деревянные ступени и ласково оглядела Милу. – Ты мне теперь вместо внучки. И славная такая – в Санин род.

– Ну, что вы… – смутилась Мила и пристроилась рядом. – Я её совсем не помню… бабушку Саню. И вас не помню. Извините.

– Не извиняйся, детонька. Твоей вины здесь никакой. Слыхала же, что Новик сказал – всему виной перевязка.

– Но зачем её поставили? Для чего?

– Если Саня сработала – для защиты. Оградить тебя хотела. Поэтому и услала подальше.

– От чего??

– Точно не скажу. Есть у меня одно подозрение. Но сперва проверить нужно. Вечером карты раскину.

– И мама ничего не говорила. Не вспоминала про бабушку.

– Может и её забыццё коснулось… – бабка резко взмахнула фартуком и опять шикнула сердито. – Брысь, нехрысць! За хвост тебя оттаскаю!

В ответ громко фыркнуло, а потом зашуршало кустами, и Жоля состроила им кукиш.

– Опять эти… шушэры?

– Сродственник ихний. Домашняя бестия. Шкодный, зараза! Повадился мою смятану располовинивать. И, главное дело – прямо передо мной жрёт и не подавится. А стану гнать – будто не слышит.

– Но он же невидимый?

– Пячурник-то? Не. От тебя пока прячется. Приглядывается к новенькой. Любопытный дюже. А уж какой нахальный! Попадись мне только, иродище лохматое – все усы повыдергаю! – Жоля опять погрозила притихшим кустам, и те в ответ негодующе закачались.

– Баба Жоля, я ведь не просто приехала, – замялась Мила, не зная, с чего лучше начать разговор.

– Я уже и сама об том догадала, как Новик про забыццё сказал.

– Мне письмо пришло. А в нём – фотография и ключ, вот, – Мила вытащила конверт и продемонстрировала бабке его содержимое.

Жоля внимательно изучила фото, покивала головой, на ключ только взглянула мельком – в руки не взяла.

– Сильно он сдал, бедняга. Санин дом. Он это. Точно он. Сразу узнала. И крапива всё растёт. Ворожбитке крапива первейшая помощница.

– Ворожбитке?

– Ага. Бабушка твоя сильной ворожбиткой была. Под стать ей разве что Новик… Ну и Одра, само собой.

– А вы? Вы ведь тоже можете необычное. Русиного мужа спасли от водяного.

– Всего-то блазень отогнала, невелика заслуга. Я, детонька, из шептух. Наша сястра заклятками да наговорами справляется. А шептухи потому, как шёпотом их произносим, вроде как таинство соблюдаем, ограждаем от посторонних.

– А Одра – правда бабушка Кайи?

– Правда.

– Необычное имя.

– С особенным смыслом. Одра значит буря.

– Кайя говорила, что она была в связке с бабушкой Саней. Я не поняла, что это означает.

– Связка – она вроде равновесия. Добро одной стороны не позволяет расходиться злу другой. Одра раганой была. По праву рождения. Старики молвили, что от ведьмы и чорта рождена, но утверждать не возьмусь.

– От яго, от яго. – грянуло из кустов. – Мне дзедка об том сказывал.

Среди зелёной листвы промелькнул серый, весь в репьях, хвост, и опять стало тихо.

– Брысь, нехрысць! – вскинулась Жоля. – Тебя спытаць забыліся! (спросить позабыли, бел.).

Дальше последовала длинная неразборчивая тирада – в волнении бабка перешла на незнакомый Миле язык. Отдельные слова девушка понимала, но торопливую и эмоциональную речь перевести не смогла. По тому, как Жоля грозила кулаком, а потом зашвырнула в кусты расшитую цветами тапочку, было ясно, что она очень сердита.

– Пошли в дом, Милушка. Там точно никто подслушивать не станет! От чорта или нет родилась, а всё одно нехорошая была. Ничего не чуралась.

– Но Кайя с теплотой её вспоминала.

– А что – Кайя? Родная кровь. Любимая внучка. Разве ж станет она против бабки плохое говорить? Нет, конечно же. И ты бы не стала. Одре дюже не нравилась ваша дружба. Да и Саня её не одобряла. А вы как назло – везде вместе мотались. На речке днями пропадали. И Лёшка с вами.

Сказав про Лёшку, Жоля запнулась и с силой грохнула сковородой об стол.

– Зажарю я тебе яичну, не спорь. Куры зря что ли несутся.

– Не надо! Я бы чая выпила, если можно.

– Чего ж нельзя? Шчас вскипячу.

Бабка долила чайник водой, водрузила на печку, а потом покосилась на Милу.

– Одра и Саня друг дружку через силу, но терпели. Другого слова не подберу. Одра неприязнь не скрывала. А Саня – нет, больше помалкивала. Но разве правду утаишь?

Бабка расстелила полотняную салфетку и принялась крошить на неё подсохшие уже соцветия ромашки. К ним добавила пахучего тимьяна и парочку смородиновых свежих листочков. Помяв смесь руками, ссыпала её в видавший виды заварочный чайничек и залила подоспевшим кипятком.

– Piktasа ихнего ты видала…

– Сычика? Он очень милый.

– Нашла милого. – хмыкнула Жоля. – Каускас разное обличие себе берёт. В саду вот сычом предстал, а ко мне ужом приползал. На тебя поглядеть да Кайке донести. Вот она тебя и подкараулила.

– Но мы хорошо пообщались.

– С чего бы плохо? Вы вроде не ссорились. Но Кайка от бабки всю науку взяла. Это помни. Ведьмачить – вроде не ведьмачит, тихонько себя держит. Но что у неё на уме – один рогатый ведает.

Жоля разлила чай, к нему подала холодный брусочек жёлтого масла, поставила расписанную розочками розетку с клубничным вареньем да корзинку с румяными кругленькими булочками-колобками.

– Спробуй бульбяныя булачки. Надоечы (давеча, бел.) напекла, да как знала, что приедешь – сберегла несколько. Они долго свежесть держат.

– Да я не голодна, – снова завела Мила, но под сердитым бабкиным взглядом стушевалась и покорно потянулась за булочкой.

– Вот и умница! – похвалила Жоля и вышла в соседнюю комнатушку.

Тут же легонечко хлопнула дверь, протопотали шажочки и что-то мягкое потёрлось о Милины ноги, боднуло приветственно головой и прогудело просительно:

– Подай со стола хлебной крошечки! В животе вецер воеть.

– Пожалуйста, угощайтесь, – Мила протянула наугад булочку, и серая мохнатая лапа быстро вынырнула из пустоты, схватила её и снова исчезла.

– А ты, ничого, сойдешь за свою. Мабыць мы с тобой поладим. – почавкав, невидимка икнул и снова боднул Милину ногу, оставив на джинсах приличный серый клок. – Шорсть как с вшивого пёса сыпется! – пожаловался он. – Кайка твоя давеча косо зырканула, по ейной милости теперя линяю!

Глава 4

Невидимый собеседник Милы примолк и тихо ретировался, стоило лишь хозяйке вернуться в комнату.

Баба Жоля принесла холодного кваса, и разлив его по чашкам, спросила, что Мила собирается делать дальше.

– Хочу бабушкин дом посмотреть. Прямо сейчас. Это возможно?

– Точно решила? Шчас пойдём? Не хочешь отдохнуть да пообвыкнуться?

– Решила. Я ведь за этим приехала. Хочу во всём разобраться. – Мила поблагодарила за угощение и поднялась.

– Ну, если разобраться хочешь, тогда пошли. Только прихвачу кой-чего на дорожку.

Бабка вытащила корзинку, положила в неё запылённый пузырёк, маленький веник, скомканную пёструю тряпочку. Подумав, добавила к ним несколько булочек, увязанных в холстинку. Потом протянула Миле кусок шершавой коры.

– Возьми вот лутовку. Абярэг то от лясуна.

– Оберег? – Мила в недоумении повертела кору.

– Он самый. Из осины. Действенный. Надёжный. И вот что, Милушка, ты вроде не ругаешься, но я всё же попрошу – чтобы ни словечка бранного в лесу не прозвучало. Янку нашу не забыла? Из леса она принесла своё бедование. За грибами пошла, а ее водить принялось. Она на язык острая была, ну, и послала по матушке, а лясун того сильно не любит. Вот ее и обошел.

– Что сделал?

– Обошел. С пути сбил да после к себе увёл. Думали – всё, пропала дзеўка. Но Саня её выторговала – уж так мать просила, так убивалась. Только толку от того никакого – да ты и сама видала, какая Янка стала повихнувшаяся.

Мила видала. Ещё как видала. И от этого Жолиного откровения ей сделалось сильно не по себе. Она вытащила из кармана упрятанную было туда лутовку и покрепче сжала в руке.

Добирались они долго – или это просто показалось непривычной к пешим походам Миле.

Тропинки не было, приходилось лавировать среди стволов, переступать через валяющиеся повсюду сухие ветки, огибать попадающиеся пни.

Поначалу Мила пыталась запомнить направление по причудливым наростам на деревьях, но быстро сбилась и поняла, что самостоятельно ни за что не выберется отсюда.

Лес становился всё гуще, незаметно превратившись в тёмный пугающий лабиринт. Где-то на немыслимой высоте раздавался ровный гул, словно от накатывающих на берег волн. Ноги вязли в подстилке из прошлогодней листвы и мягкого прохладного мха, запах стоял густой и тяжёлый, со сладковатой примесью гнили.

– Долго ещё? – спросила Мила у бабы Жолиной спины. – Я… кажется… выдохлась…

– Почти пришли. Совсем ничего не узнаешь? Ты этой дорогой в детстве каждый день моталась.

– Я ходила здесь? Одна??

– Когда с бабушкой, но чаще – одна. Играть прибегала к нам в Рубяжи.

Бабка оглянулась на Милу и успокаивающе улыбнулась.

– Ничего. Время будет – всё вспомнится. И пуща тебя тоже вспомнит. Примет к себе.

Пуща вспомнит. Бабка сказала это так просто, словно о живом человеке.

Наверное, так и есть – Миле всё время чудился чей-то изучающий взгляд, в шелесте листвы слышалось тяжёлое дыхание и протяжные вздохи.

Если баба Саня была ворожбиткой, то должна была ладить с лесом, и возможно он ожидает того же от её внучки?

И если она не оправдает этих надежд, может случится нехорошее…

Мила вздрогнула от чужой мысли, словно невзначай промелькнувшей в голове. И следом отчётливо услышала слова дедка-возницы из сна: «А можа не надо тебе сюда?»

Сейчас они прозвучали как предостережение, как сигнал, что возврата обратно не будет. Что он говорил тогда – переступишь черту и… всё?

– Баба Жоля! – вскрикнула Мила невольно. – Баба Жоля, мне недавно такое приснилось!..

Она собралась рассказать о своём сне-видении, и в этот момент за стволами мелькнула тень. Она надвинулась чёрной тучей, и макушки высоченных деревьев закачались.

– Глаза прикрой! – бабка резко повернулась к Миле. – Держись за лутовку. Не смей смотреть, чего бы не услыхала!

Шаги. Точно шаги. Под ними, почти бесшумными, подрагивала и проседала земля.

Шаги.

И хриплый вздох. И запах псины.

Волк? Нет, не похоже. Та тень была гораздо больше волка… да что там волка – она была больше медведя!

Паника раскрутилась пружиной, приказала бежать, но Мила не успела даже дёрнуться – грубоватый тон бабы Жоли удержал её на месте.

– Чего вылупился? Прэч поди. Не до тебя!

В ответ заворчало недовольно, низкие вибрирующие звуки походили на львиный рык.

– Свои. Или забыл? Ворожбиткину внучку веду вступать во владения.

Снова ворчание, переходящее в отрывистый глуховатый кашель.

И следом голос бабы Жоли:

– Внучка! Кто же ишче? Да сам взгляни, чай не слепой – они с одного лица.

Что-то надвинулось близко-близко, Мила почувствовала несвежее, тухлятиной отдающее, дыхание. Кожу закололо иголками, глаза против воли начали приоткрываться, и она поспешно спрятала лицо в ладонях, чтобы не нарушить бабкин наказ.

Наверное, её узнали. Потому что рык больше не повторялся. Он перешёл в невнятное мычание, на которое баба Жоля в ответ что-то монотонно зашептала.

Противный запах отдалился, и Мила решилась вдохнуть.

От последовавшего за этим громогласного свиста её крутануло вокруг себя, довольно грубо повалило на землю. А когда бабка помогла ей подняться, существо уже ушло.

– Кто… кто это был? – Миле никак не удавалось отряхнуть с брючек труху и ошмётки листвы.

– Пущавик. Ты не бойся его. Он хоть людей дюже не любит, но твой род уважает.

– Что значит мой род?

– А то ты не поняла? Саня ворожбиткой была. Теперь вот твой черед подошёл. Таемства (таинство, бел.) по женской линии идёт. Отца миновало – тебя дождалось.

Отца! Вот значит кому она обязана подобным родством. Отцу, которого ни разу не видела и не знала!

– Я не хочу! Не надо мне такого подарка. Отец нас бросил. Он не любил ни маму, ни меня!

– Цыть, глупая! Не по доброй воле то было. Не мог он с вами остаться.

– Не защищайте его! Почему это не мог?

Обида на отца заслонила все странности последнего времени, и даже осадок от пережитого страха перед пущевиком.

– Ух, очи как засверкали. Можна вогнішча запаліць (можно костёр запалить, бел.) – усмехнулась баба Жоля, а потом вздохнула. – Не хотела говорить вот так, сразу. Да видно придётся. Если у ворожбитки доча рождается – всю силу после себе берёт, с сыном же иное дело.

Она снова с сомнением оглядела Милу, словно прикидывала – сказать или всё же не стоит, а потом, помолчав, продолжила.

– Сыном ворожбитка за дар свой расплачивается. Как только он новое семя посеет, прибирает его пуща.

– Как – прибирает? – растерялась Мила.

– Кабы знать, – Жоля поправила платок и подняла корзинку. – Уходит он куда-то. И больше не возвертается. Даже Саня не знала, где он и что с ним.

– Но это несправедливо! Так не должно быть! – бабкино объяснение прозвучало фантастично, но Мила ему поверила. – Неужели ничего нельзя было сделать? Придумать обмен, договориться как в случае с Янкой?

– Вот когда своих деток народишь, тогда и придумаешь… если сможешь, – пробурчала Жоля и пошла вперёд.

– Почему я? Я ничего не знаю. И вообще я здесь ненадолго… – Мила заторопилась за ней.

– Время подошло, Милушка. Дом тебя позвал. Пора заступать новой ворожбитке.

Бабкины слова прозвучали обыденно, и от этого – ещё страшнее.

«А можа не надо тебе сюда?» – снова вспомнилось предостережение из сна.

Ох, и прав же оказался тот дед! Не зря он так говорил ей! Не зря!!

Не надо было приезжать в Рубяжи! Вообще не стоило приезжать в это место. Лежала бы сейчас на горячем песочке у моря и не знала никаких забот.

– Што зроблена, то не вернеш (что сделано, то не воротишь, бел.) – Жоля взглянула с лёгкой жалостью. – Ничего, Милушка, попривыкнешь, обживешься. Место тебя на привязи держать не станет. Сможешь ездить куда захочется, но возвертаться придётся сюда.

Теперь Миле стали понятны и странные советы деда Новика про деревяшку, которую она должна найти в доме. Вероятно, дар или сила были спрятаны в ней. По крайней мере так описывалось в сказках и показывалось в кино.

Только она подумала про дом – и он показался за стволами, одинокий и заброшенный посреди неширокой проплешины.

За домом деревья расступались, обнажая унылое поросшее редким кустарником пространство.

– Что там дальше? – контраст с лесом был столь разителен, что Мила поёжилась.

– Да дрыгва же.

– Это что?

– Мокрина. Топь. Гиблые места.

Н-да… Неподходящее для жизни местечко выбрала её бабушка. Или, наоборот – это место выбрало её?

Мила хотела спросить о том у Жоли, но засмотрелась на дом.

Всё было как на фотографии – она даже не стала сверять. И крапива у крыльца, и рассохшаяся дверь с узкой щелью по низу, и ящик с адресом, и окошки, прикрытые окрашенными когда-то ставнями.

К дому почти приросла огромная старая липа. Чтобы обхватить ее в ширину, потребовалось бы несколько человек. На торчащем из ствола сучке болтались обрывки верёвки, и Мила внезапно вспомнила деревянную досочку самодельных качелей и небрежно раскрашенного коника – простую, но любимую игрушку.

Она, маленькая, раскачивалась на качелях и уговаривала коника, чтобы он не боялся, а бабушка сидела на ступенях и увязывала травы в пучки.

Картинка была такая чёткая и яркая, что Мила на миг оказалась внутри неё и ощутила теплоту дерева, и шершавость плохо выструганной игрушки. Чувство покоя и защищённости охватило её и тут же пропало. Оно было как вспышка, как солнечный свет, и оставило после себя горькое сожаление.

Наверное, что-то отразилось на её лице, потому что баба Жоля посмотрела с надеждой.

– Никак вспомнила, Милушка?

– Да… то есть нет. Просто увидела вдруг качели… Они висели на этом сучке.

– То хорошо. Значит вспомнишь и остальное. А теперь пора бы и дом посмотреть. Держи-ка вот веник, пройдись у порожка как я учила.

Мила послушно приняла веник, обмела им ступени и порог.

Потом покропила его из пузырёчка, что дала баба Жоля и, приняв из её рук сорванный тут же стебель крапивы, наконец, вставила ключ в замок и робко провернула.

Послышался противный скрежет, но всё сработало – дверь задрожала и подалась внутрь.

– Ну вот оно, наследство твоё, Милушка. Входи. Знакомься. Да не робей. Покажи всем, кто тут хозяйка.

В крохотных сенцах было темно и пусто, дверь в комнату стояла нараспашку.  Когда Мила переступила порожек и вошла, половицы под ногами протяжно простонали, словно пожаловались на своё одиночество.

Грязь. Лохмы паутины на потолке. Пятна плесени на стенах. И запах осиротевшего, никому не нужного дома.

Из-за близости болота пыль на полу казалась липкой, наступать на неё было неприятно, но Мила заставила себя пройти дальше.

Серая с влажными разводами штукатурка на печке, согнутая в подкову кочерга – кроме них в маленькой кухне не было ничего. Ничего! Ни черепка битой посуды, ни веника, ни пучка высохших трав!

Как такое возможно? Куда подевались все вещи?

От накатившего разочарования Мила даже прослезилась, она так хотела найти хоть что-то, связанное с бабушкой Саней. Её устроила бы самая скромная вещичка, а ещё лучше – фотоальбом. Мила надеялась хотя бы через снимок познакомиться с бабушкой. А, если повезёт, увидеть там и отца.

Куда могли подеваться все вещи?

Кто позарился на имущество ворожбитки?

Мила знала, конечно, о промышляющих по заброшенным поселениям сталкерах, но, если они и наведались сюда – не могли же унести абсолютно всё?

В следующей комнате возле стены обнаружился деревянный остов кровати. Рядом с выломанным куском половицы на боку валялся коник из её видения. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь щели в ставнях, косыми полосами лежали на полу, подчёркивая его трогательное одиночество.

Коник сразу привлёк внимание Милы. Захотелось поднять беднягу, пожалеть, прижать к себе покрепче, и, чтобы не поддаться соблазну, она спрятала обе руки за спину и сцепила пальцы в замок.

Вот и та самая дзеравяка, о которой толковал дед Новик. Наверняка это она, ведь ничего другого здесь не было. Да и бабушка, зная привязанность внучки к игрушке, для своего ритуала должна была выбрать именно её.

Мила присела на корточки, чтобы рассмотреть получше старенькую плохо сработанную поделку, как вдруг из-под пола с хриплым взвизгом метнулась рыжая стремительная молния. Длинный и голый крысиный хвост с силой шлёпнул девушку по руке, и она закричала.

– От чортово отродье! А ну, прэч пошёл! – баба Жоля стегнула по полу стеблем крапивы, взбаламутив слежавшуюся пыль.

Душное облако взметнулось вверх, скрыв всё вокруг за густой пеленой. Мила раскашлялась, рядом продолжала возмущаться Жоля – поминала наглого чубася, грозилась ему карами.

– Шчас… погоди, Милушка… – отругавшись, бабка протопала к окну. Затрещала рама, скрипнули ставни и свежий воздух пополз в комнату. – Прости. Недоглядела я за твариной. А он здесь логовишчу себе устроил, рыжий чорт!

– Кто это? – Мила растёрла по лицу грязные полосы и поднялась так и не коснувшись коника.

– Чубаська. Чубысь. Бес. Рыжий пакостник. Где поселится – всё под откос спускает. Вредитель каких мало. Дом-то столько лет пустует. Вот он и прибился к нему.

– Это он вынес все вещи?

– Нет. Думаю, что хатник с хохликом постарались. Как Сани не стало – сильно они убивались. Вот и вещи попрятали, чтобы никому не достались.

Я их и подкармливала, и с собой сманивала, всё как полагается – и веник, и лапоть ставила. Но только зря, не захотели они в деревню.  Где теперь – не скажу. Но отсюда точно ушли, иначе чубаська не загнездился бы.

– А вы не присматривали за домом?

– Просьбы такой не поступало. А без просьбы – соваться в дом ворожбитки никому нельзя! Запрет. Да и далече дрыгва-то. Я по первости навещала, обходила кругом, приносила еды домовым. А как сгинули они – так и я не стала ходить.