Окаяныш

Увидев Милу, дед оживился и помахал ей, позвал поближе. И когда девушка подошла – постучал рукой по бревну, приглашая присесть. Разговаривать ни с кем не хотелось, но Мила послушалась, неудобно было отказать старому человеку.

– Ошибся я, принял тебя за Саню. Уж опосля разглядел, что не она. Саня-то статная была, видная, белая что смятана. А у тебя кости да кожа. Вона как ключицы торчат – ущипнуть не за что. И волос в цвет крумкача. – дед захихикал и подтолкнул Милу в бок. – Да ты не косись на меня, я не со зла. Что вижу – об том и спяваю.

Дед примолк, шумно поскрёб в бороде и будто бы закимарил. От него крепко несло табаком и давно не знающим воды и мыла телом. Мила старалась пореже дышать, а потом и вовсе собралась улизнуть потихоньку, но дед вдруг шевельнулся и обронил загадочное: «Ты в доме ищи, они в доме схаваны. И чтобы побач никого, ясны?»

– Что искать? О чём вы? – Мила подумала, что ослышалась, но дед лишь громче захрапел в ответ.

– Дедушка Новик, вот тебе гостинчик! – сзади, неуклюже подпрыгивая, подбежала чудная особа. Подумать о ней иначе было невозможно – низенькая и тощенькая, лет прилично за шестьдесят, она щеголяла в детском весёленьком платьице и тапочках с заячьими мордахами, редкие волосёнки были подхвачены с двух сторон красными пластмассовыми заколками точно под цвет родимого пятна на лбу.

Особа постучала деда по коленке и, не дождавшись никакой реакции, положила на бревно подвявший незнакомый Миле цветок. Крутанувшись на носочках, покосилась на Милу из-под редкой нестриженной чёлки и довольно резво припустила к реке.

Бедняжка! Она явно была не дружна с головой!

Мила невольно пожалела нелепую девочку-старушку. Печально всю жизнь прожить такой вот придурашной.

Постояв еще немного – подождала, вдруг дед проснётся. Но тот лишь глубже осел на бревне, продолжая раскатисто похрапывать. Будить его было бы неправильно, и девушка решила пересказать их короткий разговор бабе Жоле. Уж она точно найдёт объяснение странному пожеланию, Мила не сомневалась в этом.

Настроение немного понизилось. Мила в принципе не любила загадки и неясности. Поэтому и приехала в такую даль получив по почте то письмо. Приехала еще вчера и до сих пор ничего не прояснила, а только сильнее запуталась.

Гулять расхотелось, но сидеть в доме, поджидая бабу Жолю, хотелось еще меньше. И Мила нехотя, но всё-таки пошла вслед за местной блаженной.

Над рекой стояла лёгкая дымка, деревья на том берегу казались нарисованными акварелью. Тусклое солнце запуталось среди их ветвей, подсвечивая капельки тумана розовым и золотым. И где-то за ними в глубине будто бы шевелились и двигались непонятные смутные тени.

Большая серая цапля спланировала к воде. Издав резкое хрипловатое "фраарк, фраарк, фраарк", неподвижно застыла, поджав под себя длинную тонкую ногу.

– Водовик её не любит, – щуплая фигурка придурашной чёртиком вынырнула из пелены, заставив Милу подскочить от неожиданности.

– Цапля без спросу таскает рыбу и пугает русалок! Её только наре не боятся. Они плохие, хотели меня забрать на дно.

Девочка-старушка скривила и без того морщинистое личико, словно собиралась заплакать, но вместо ожидаемых слёз громко и раскатисто рассмеялась.

– Хотели да не смогли! Откупилась от них ленточкой. Червоной! Наре любят ленточки.

– Наре – это русалки? – чувствуя себя довольно глупо, всё же спросила Мила.

– Наре – потайныя. У них хвосты как у рыб. А русалки – утоплые. Им даже одёжу выдают. Там. – придурашная махнула в сторону реки, а потом что есть силы притопнула тапочкой, едва не потеряв её. – Видишь ноги? Вот у них тоже такие. Потому, что из людей.

– А кто придумал такое название? Наре. – Мила спросила просто чтобы что-то спросить. Рядом с девочкой-старушкой она чувствовала себя немного беспокойно. Та казалась совершенно непредсказуемой и неизвестно, как могла повести себя в следующий момент.

– Люди… – последовал расплывчатый ответ. – Тебе такая же ленточка нужна. Червоная. Без неё к реке лучше не приходить.

– Ты – Янка? – сообразила, наконец, Мила, вспомнив рассказ бабы Жоли.

– Янка, Янка, Янка, – болванчиком закивала её собеседница. – А ты – Мила. Я тебя помню.

– Откуда? Мы разве встречались?

– Мы разве встречались, – повторила Янка тоненьким голоском и следом всхлипнула, скривилась. – Позабыла, как меня дразнили? Ты и Лёшка-окаяныш! Янкой-без-души! Уродицей лесной! А я хорошо помню-ю-ю! Всё в головушке держу!

– Ошибаешься! Я тебя не дразнила! Я вообще первый раз в вашей деревне.

– А вот и не первый! Не первый! Не бреши! Ты к бабе Сане приезжала. Каждое лето. И дразнила меня, и камушкой бросалась.

Янка снова всхлипнула и пошла от Милы к камышам. Прежде чем нырнуть в густую поросль, обернулась и посмотрела долгим взглядом.

– Дразнили меня! – снова донеслось до девушки её бормотание. – За то его и наказали! И тебя накажут! Погоди! Дойдёт время и до тебя!

Недобрые пожелания Янки перечеркнули радость от прелести мягкого утра.

А уверенность, с какой та посулила ей кару, даже испугала. Мила не могла и представить, чем вызвана столь сильная неприязнь – не детскими же поддразниваниями в самом деле! К тому же она никогда не бывала здесь. Точно – не бывала. Но как тогда объяснить загадочное наследство? И узнавание местных? И внезапно накрывающие видения?!

Вода в реке вспыхнула золотом, искорки затрепетали от лёгкой ряби, и Мила увидела загорелого дочерна пацанёнка, скачущего по бережку. Он обернулся и, помахав ей рукой, закричал: «Милка! Милка! Иди, секрет расскажу! Про красную берёзу, что в маре растёт! У неё вместо сока – кровь, а в корнях сердце!»

Солнце осветило его со спины, заключив на мгновение в золотистый ореол, и ослеплённая Мила зажмурилась. А когда снова открыла глаза – мальчишка пропал.

– Красных берёз не бывает, – шепнула Мила растерянно, и в ответ негромко зашуршали камыши.

Взлетела в небо парочка птах, стебли заходили волнами, а из зарослей вывалилась Янка. В руке она тащила длинный стебель с коричневым початком на конце и, подойдя к напрягшейся Миле, протянула его девушке.

– Для тебя сорвала. Забирай цветочек!

– Спасибо. Обойдусь. – холодно поблагодарила Мила. Захотелось вскочить и уйти от этой ненормальной, но она приказала себе сидеть.

– Возьми, возьми! От подарка не отказываются! – сморщенное личико стало кривиться. Янка взмахнула стеблем и сунула Миле в лицо коричневую тугую трубочку.

– Что ты ко мне привязалась! – Мила не могла больше сдерживаться. – Подари свой камыш деду.

– Это рогоз! – Янка разломила стебель напополам и бросила Миле под ноги. – Правильно тебя от нас услали! Ты злая, Милка!

Взмахнув коротеньким подолом, она побрела по берегу на тоненьких спичках-ногах, и только когда разросшийся ивняк полностью скрыл понурую фигурку, Мила смогла расслабиться.

Нужно было возвращаться, чтобы узнать, не освободилась ли баба Жоля. Мила уже решила, что расскажет ей всё, ничего не утаивая, и пусть та решает – верить ей или нет.

Нащупав в кармане джинсов конверт, помедлила – доставать или не стоит, и всё же достала, чтобы ещё раз взглянуть на присланные ей предметы.

Внутри лежали старый ключ и фотография без каких-либо приписок. Это был нерезкий снимок небольшой части дома – старые ступени, почти потерявшиеся среди бурьяна, потемневшие доски двери со струпьями облезлой краски и прямоугольник почтового ящика с сохранившемся адресом на корпусе.

Мила не смогла разобрать расползшиеся буковки даже с помощью лупы, спасибо отправитель повторил адрес и на конверте: Калтусовский лесхоз. Дрыгва, д. 13. Он не потрудился вложить даже коротенькую записку, только фотокарточку и ключ, и тем самым сильно заинтриговал Милу.

Поначалу она подумала, что это чья-то глупая шутка. Но быстро отмела это предположение, поскольку не видела в нём смысла. Немногочисленные знакомые знать не знали ни о какой дрыгве. И раньше не были замечены в подобных розыгрышах.

Мать, когда она переслала ей переснятое фото, посоветовала не заморачиваться, а лучше подумать над тем, чтобы, наконец, выбраться к ним.

Они – мать и её заокеанский бойфренд – давно зазывали Милу в гости. Мать прочно осела в чужой стране, десять лет назад «встретив свою судьбу». Она уехала без сожалений, как только Мила выпустилась из университета, и не могла понять дочкиного упрямства и упорного нежелания их навестить. А Мила в свою очередь не понимала, как можно принять и полюбить равнодушный океан, скучные пальмы, с колючими стволами и веером топорщащихся листьев, и ослепительное, словно надзирающее за всеми солнце. Она бы точно не смогла жить среди других запахов и видов, среди чужой речи и чуждого уклада.

«Ты не в нашу породу пошла! – сокрушалась мать, и Мила не спорила.

Отца она не знала, родители развелись перед её рождением. Что побудило их сделать это, мать не рассказывала, а Мила предпочитала не спрашивать. Только в душе копилась обида на человека, который бросил семью и ни разу не попытался узнать, как живет его дочь.

Разглядывая полученное письмо, она было подумала – не от отца ли оно, но тут же отругала себя за эту глупую мысль. Отец априори не мог ей ничего прислать.

Так и не определившись с возможным отправителем, Мила полезла искать информацию в интернете.

Запрос по карте показал ей глухую пущу на северо-западе Беларуси. Территория лесничества была обширной и включала в себя леса и протяжённую марь. Самой ближайшей точкой к нему оказалась деревня Вяликая Вёска, в которую, после недолгих размышлений, Мила и решила отправиться. Как раз намечался отпуск и очередной вояж с подругой Ариной на море. Мила ездила туда по привычке, чтобы не проводить свободное время в одиночестве. Поэтому даже обрадовалась возможности отменить всё. Арина негодовала и называла старой авантюристкой, и когда Мила объявила, что всё-таки поедет в деревню, сочла её пропавшей для общества и укатила отдыхать с сестрой…

Писк ласточек вывел Милу из задумчивости. Птицы носились у самой воды, хватая в воздухе синих стрекоз. У берега с негромкими плесками ныряли утки.

Чуть дальше, ближе к середине реки, торчало из воды что-то похожее на сдувшийся мяч. Мила заметила его только тогда, когда он медленно и лениво начал перемещаться в её сторону. А когда подобрался совсем близко, распугав недовольных уток, различила бледную рыхлую кожу, под которой что-то колыхалось как студень.

Она ещё не успела подумать – что это может быть, а мяч вдруг слегка приподнялся и завис, уставившись на Милу. Застыла и она, только теперь сообразив – что находится перед ней.

Комья слизи налипли на лысую черепушку, несколько пиявок присосалось к тому месту, где когда-то было лицо. Среди них мутными шариками пучились рачьи глаза и гипнотизировали Милу!

Когда вокруг головы вода взялась пузырями, и что-то плюхнуло с силой, подняв тучу брызг, Мила отмерла и, зачем-то схватив стебель рогоза, замахнулась на тварь, а потом припустилась бежать. Спотыкаясь и оскальзываясь на траве, задыхаясь с непривычки, она неслась к деревне и не сразу поняла, что её не собираются преследовать.

Дед Новик всё так же дремал у забора, и когда она рухнула рядом, чтобы отдышаться, пробормотал в бороду: «Рогозину выбрось. В дом её не таскай».

– П-почему? – выдохнула Мила.

– Да чтобы баламутень за ней не пришёл. По солнцу, положим, не решится. А ночью может и навестить.

– Я… сейчас… видела…

– Баламутня. По утрам он любит всплывать, подглядывать за людями. Но на бережок не суётся – от солнца ему сильный вред. Зато ночами полная свобода, ночами, бывает, он и в деревню заходит.

– Но кто это??

– Баламутень же, бестолковая. Из топельцов. Здесь их немного – у нас в деревне правила знают.

Слово было незнакомое, но Мила прекрасно поняла его смысл и тихо ахнула, безоговорочно поверив деду. Да и как было не поверить – если только что сама видела в реке это отвратительную тварь.

– Но как такое возможно? Откуда он взялся?

– В Рубяжах всё возможно, – подхрюкнул дед и, выпростав руку из складок одёжки, звонко прихлопнул Милу по лбу.

Ладонь у него оказалась сухая и горячая. Кожу сразу ожгло кипятком, но отстраниться Мила не смогла – какая-то сила удерживала её на месте словно магнит.

– Забыццё дужа моцнае (забвение, бел.)… Постаралась! Но свести можно. Ты не боись, унучка… – забормотал дед непонятное.

Мила деда не слышала – из глаз брызнули слёзы, до того больно сделалось голове.

– Отпусти её, старый пянёк! – баба Жоля спешила к ним по дорожке. – Изведёшь мне дзяўчынку! Она уже и с лица сошла!

Дед Новик ещё продолжал удерживать Милу, и опустил, лишь когда бабка шлёпнула его по руке. Боль тут же прекратилась. И Мила смогла свободно вздохнуть.

– Ишче и пятно ей наставил – точь-в-точь как Янкина мета! Чего удумал? Зачем это всё?

Не дожидаясь ответа, баба Жоля приложила Миле ко лбу чистый прохладный платочек, и, приникнув к нему губами, зашептала быстро-быстро.

– Что ты там шэпчэ зря, – не открывая глаз, поинтересовался дед – Забыццё на ней. Забыццё.

– Забвение? – бабка обхватила ладонями лицо Милы, пристально вгляделась в глаза. – То-то я смотрю – не такая ты, Милушка. Вроде и говорю с тобой, а отклика не чую.

– Что на мне? Какое забвение? – Мила вывернулась из бабкиных рук и помотала головой. Боль от дедова прикосновения хоть и прошла, но соображалось ещё плоховато.

– Забыццё. Память тебе отчекрыжили.

– Как это – отчекрыжили?

– А так. Раз – и усё. Нету.

– Забвение, Милушка. вроде замка. Или тебя не помнят, или ты забываешь. Его чаще перевязом срабатывают. А иные стиранием. Перевяз размотать можно. А стирание уже навсегда.

– Перевязка на ней, – дед улыбнулся, пошевелив бородой. – Узелок-бусина красиньким горит.

– Ты хоть понял, чья это работа?

– Чего ж не понять. Санька и сделала. Она умелицей была. Таких больше нету.

Глава 3

Дедово заявление про перевяз сильно взвинтило Милу. Если он прав, то эти внезапно прорывающиеся видения – правдивые картинки из её детства? Но что же заставило «Саньку» – её бабушку?! – поставить на них заслон?

– Ты иди до меня, Милушка. – неожиданно попросила её баба Жоля. – Нам с Новиком словом перекинуться надо. Я тебя догоню.

– Можно, я здесь подожду? Хочу узнать про забвение и про перевязку. Это же меня напрямую касается!

– И узнаешь. Дома поговорим. Про всё поговорим, Милушка, обещаю. В Дрыгву тогда позже наведаемся. Как начнёшь вспоминать.

– А если не начну?

– Начнёшь, – махнул на неё дед Новик. – Нашенский воздух память вернёт. А еда закрепит. И запомни – Санька всё в дзеравяку упрятала. Ищи дзеравяку!

– Цыц на тебя, старый! – рассердилась Жоля. – Орёшь на всю округу!

– Да тута все свои, – захихикал дед в спутанную бороду. – От кого нам хавацца?

– Иди, не стой, Милушка. А то он шчас опять приснёт. – Жоля слегка подтолкнула Милу к дорожке.

И Мила нехотя пошла.

Деревня постепенно оживала, во дворах появился народ: закутанная в тёплый платок старушонка перетряхивала вязаные половички; мужик в рабочей робе перебирал рыболовные снасти, у него под ногами вился облезлый, противно орущий котяра – требовал себе пожрать; тётка в халате аляповатой расцветки пропалывала что-то на грядке и с нескрываемым интересом уставилась на проходящую мимо Милу.

– Здравствуйте. – на всякий случай поздоровалась девушка, а тётка в ответ прошептала что-то и быстро-быстро закрестилась.

– Мила! Ты?! – позвала из-за низенького заборчика симпатичная незнакомка. – Ну, точно – ты! Вернулась наконец-таки! Я так скучала!

Она выбежала из калитки и порывисто обняла оторопевшую Милу.

– Ты совсем не поменялась! Ну просто ни капельки! Бабулин секрет используешь? Признавайся! Я тоже хочу! – она говорила с лёгким певучим акцентом, немного удлиняя гласные. Восклицала, смеялась, крутила и разглядывала Милу, голубые глаза искрились весельем, зубы сияли белизной на загорелом лице. – Пошли скорее в наш уголок. Не отпущу тебя просто так! Посидим-посплетничаем как в старые добрые времена. Милка! Поверить не могу! Такой сюрприз!

Стащив косынку и тряхнув золотистыми длинными волосами, девица потащила Милу во двор.

Мила неловко улыбалась и пыталась притормозить, лихорадочно раздумывая над тем, как бы повежливее отвязаться от незнакомки. Признаваться в потере памяти не хотелось, а без этого разговор вряд ли получится. Она, конечно же, не помнила эту высокую и худющую как модель красотку и не представляла как к ней обращаться. Девица совсем не замечала её смущения, и сходу начала перечислять забавные моменты из их общего детства.

– Помнишь, как bobutė (бабуля, бабушка – лит.) нас метлой гоняла? За то, что мы прутья из неё подёргали и подожгли? А как в опару угольков насыпали, помнишь? Милка! Поверить не могу! Сколько лет не виделись! – всё повторяла она, посматривая на Милу. – Вот же умничка! Теперь хоть будет с кем поболтать! Местные меня сторонятся. Да и неинтересно с ними, сама понимаешь. Милка! Красоточка! Как же я рада!

Она провела Милу в глубину неухоженного сада. Туда, где под старым раскидистым деревом были вкопаны столик и деревянная скамья. На скатерти стояла супница с узором из лилий, кучкой лежали стручки молодого горошка и на деревянной доске красовались аппетитные ломти ржаного деревенского хлеба, щедро присыпанные тмином.

– Я окрошку приготовила. Как знала, что быть гостям. Садись в тенёчек. Сейчас тарелки принесу и поедим.

– Спасибо. Я не голодна, – попыталась откреститься от угощения Мила, но новая-старая знакомая уже убежала к дому.

– Голодна. Голодна. – сварливо проскрежетало откуда-то сверху, и на голову Миле просыпалась древесная пыль.

Подскочив со скамейки, девушка вгляделась в переплетение ветвей и с трудом различила на фоне ствола крошечный нахохленный комок. Это была сова, точнее – домовый сычик. Один из самых маленьких представителей семейства совиных. Мила следила в интернете за популярным влогом о жизни птиц, благодаря полученной там информации и распознала малыша.

Сычик сердито таращился на неё да, растопырив крылья, грозно пощелкивал клювом, будто хотел прогнать со двора случайную гостью. Пёстренький и круглоглазый, он сразу понравился Миле, и она потянулась, чтобы погладить птаха.

– Не делай того, о чём пожалеешь, – остановила её порыв подошедшая с подносом в руках хозяйка. – Он не любит нежностей. Может и за палец прихватить.

– Это твой? Такой хорошенький!

– Пригаси восторг, Мила. Piktas не терпит панибратства.

Золотоволосая взяла с подноса приборы, переставила на стол пару толстых хрустальных стаканов, до краёв наполненных ярко-красным напитком.

– Надеюсь, твой вкус не поменялся? Это клюквенный сок. Такой, как ты любила. Я сахар не стала добавлять. Может, принести?

– Не надо. Спасибо. А Piktas – это на каком языке?

– На литовском. – девица взглянула с удивлением. – Переводится как Сердитый.

– Это имя?

– Имя. Неужели забыла? Одра любила использовать родные словечки, и в разговоре, и в именах. Ты как попугай всё повторяла за ней, я даже злилась, когда она ставила тебя в пример. Кайя, Милушка лучше тебя будет знать наш язык! Кайя, ты равнодушна к нашим корням! – выразительно продекламировала она и следом вздохнула, а сычик Piktas внезапно слетел ей на голову и, потоптавшись, замер.

– Он ручной! – восхитилась Мила. – Знаешь, мне показалось, что он даже может разговаривать.

– Разумеется, может. Когда захочет. Ругался на тебя, наверное? Не бери в голову. Забудь.

– Да нет. Передразнил только… – Мила запнулась, и круглые глаза сычика насмешливо мигнули.

– Как здесь уютно! – решив сменить тему, Мила кивнула в сторону разросшихся розовых кустов. – В доме, где я ночевала, растут похожие…

– Ты ночевала в Лёхином доме? Серьёзно, что ли? После всего, что произошло?

«А что произошло?» – едва не спросила Мила, но вовремя прикусила язык. Чтобы сгладить неловкость, потянулась к стакану с соком и похвалила старый сад.

– Он такой умиротворяющий! Хочется просто сидеть и любоваться.

– Ты права. Здесь ничего не меняется… – Кайя наполнила до верха тарелку густой, пахнувшей спелым летом окрошкой. – После ухода bobutė я всё оставила как было. Не хотелось нарушать традиции.

– Давно она… ушла? – Мила интуитивно поняла, что речь ведётся о ком-то из близких, судя по всему – о бабушке.

– Почти вслед за твоей. Они ведь в связке были. Да ты знаешь.

Мила не знала, не помнила ничего, но кивнула утвердительно и поспешно зачерпнула холодной окрошки, чтобы заесть свою невинную ложь.

Под зубом хрустнул ломтик редиса, почувствовалась свежесть молодого огурца, на языке растеклись сливочная мягкость желтка и кислинка сметаны, к ним добавились яркость свежего укропа, острота горчицы и пряность настоянного на ржаном хлебе кваса. Вкус у окрошки оказался изумительный и неожиданно – знакомый. А ведь Мила принципиально не готовила её – уж очень непривлекательным считала это блюдо.

– Ты работаешь? Где обитаешь? Тоже не замужем? Или успела сходить? – сыпала вопросами Кайя.

– Успела. Но быстро сбежала, – Мила отщипнула кусочек от хлебного ломтя и медленно прожевала. – Разошлись по обоюдному согласию. Он заскучал со мной, а я – с ним.

– Бывает. – Кайя понимающе кивнула. Прихватив молочный стручок гороха, закинула в рот целиком и похвалила, прожевав. – Самое лучшее лакомство! Бери. Пока я всё не смела.

– Я лучше хлеб, – Мила потянулась за новым кусочком.

– Понравился?

– Очень! Просто волшебный вкус!

– Всё по рецепту моей Одры. Ты правильно поступила, что вернулась. Давно надо было так сделать. Скоро Солнцеворот. Сюда язычники съедутся, станут костры разжигать, прыгать через огонь, венки пускать по реке. И мы с тобой сходим к ним, погадаем.

– Язычники? – изумилась Мила.

– Ну, да. То ли секта, то ли община. Изучает языческие верования племён балтов. Они третий год приезжают. И группами, и поодиночке. Человек до тридцати набирается. Возле Вёски палаточный лагерь разбивают. Кто-то по квартирам разбредается. Они смирные. А бабулечки рады подзаработать. Но празднуют в Рубяжах – место-то особенное. Правда, на другом берегу. На наш бабка Жолина не пускает, чтобы местных не беспокоили. Ну, они не настаивают. На другом берегу им вольготнее. Они устраивают настоящее действо, Мила! С песнями, хороводами. И ритуалы, это обязательно! Я раньше издали смотрела, одной идти как-то неловко было. А вдвоем почему не присоединиться?

Она вдруг охнула и смахнула сыча с головы. И тот, сердито проверещав, снова скрылся в густой кроне.

– Чуть прядку не вырвал! Он меня скоро лысой оставит! Разозлился, что я на Солнцеворот собираюсь. Забывается временами, думает – он здесь главный.

– Каюшка! Доброго тебе утречка! – баба Жоля возникла как из-под земли. – А я всё гадаю – кто мою гостеньку увёл, спасибо каукас нашептал, что она у тебя.

– И вам добра, баба Жолина. Как видите – у меня. Я гостям всегда рада. Тем более старым подругам.

– Окрошкой подружку угощала? – бабка окинула взглядом натюрморт на столе и усмехнулась. – А сама всё горохом балуешься? Не надоел?

– Никогда не надоест. Люблю его! – Кая прикусила свеженький стручок, а потом будто спохватилась – привстала, приглашая бабку присесть, предложила ей окрошки.

– Сыта я, детонька. В другой раз непременно спробую. А теперь уведу у тебя Милушку. Поговорить нам с ней нужно.

– Забирайте. Как я вам помешаю. – Кайя лениво потянулась. – Слышь, Милка – ночевать ко мне приходи. А хочешь – перебирайся совсем. Поживём вместе, пока твой дом в беспорядке.

Неожиданное предложение застало Милу врасплох – неудобно было отказать старой-новой подруге, но оставаться у неё тоже не хотелось, по какой-то причине Миле не удавалось расслабиться в обществе Кайи, она не чувствовала себя с ней свободно и легко.

– Да я Милушку уже пристроила. А если что – моя хата рядом. – баба Жоля покосилась на дерево и быстро нарисовала в воздухе непонятную закорючку, вызвав громкое негодование сычика Piktasа.

Кайя тоже недовольно поджала губы, но ничего не сказала. Расцеловав Милу в обе щеки, сунула ей половину хлебного кругляша и пучок свежей яркой редиски.

– Похрустишь. Она сладкая. Сочная. А вечером приходи на посиделки, как раньше. Я очень рада, что ты вернулась, Милка!

До дома бабы Жоли дошли в молчании. Мила была слишком впечатлена свалившимися на неё событиями, а бабка не торопилась пускаться в объяснения, дала девушке время, чтобы всё осознать.

Уже у калитки их нагнала тётка Руся, начала зазывать на ужин.

– Мой-то с уловом пришёл. Я кой-чего на засол пустила, а остальное пойдёт на бульон. Такую соляночку сварганю, пальцы отъедите! Отказа не принимаю – обидите! Вечером жду, Апанасовна. Форма одежды свободная.

Рассмеявшись своей неуклюжей шутке, она умчалась, сверкнув красным лаком на босоножках, и баба Жоля лишь неодобрительно качнула головой.