Сердце Ледяного Клана. Том 1: Искра во Тьме

София Островская

Сердце Ледяного Клана. Том 1: Искра во Тьме

Глава 1. Разбитое зеркало миров

Раннее морозное утро. Я проснулась сегодня еще до рассвета. За окном было темно и противно. Шесть утра, а за стеклом – кромешная зимняя мгла, которую даже фонари не могли разогнать, только подсвечивали тяжёлые, сырые хлопья снега, лениво валившие с неба. Будильник трещал так, будто хотел не просто разбудить, а вызвать расстройство слуха. Выключив его движением, отточенным до автоматизма, я ещё пять минут просто лежала, уставившись в потолок. В голове гудело от вчерашней ночи, проведённой за конспектами по искусству Северного Возрождения. Нежно потянулась, костяшка хрустнула приятно и громко. Птицы стучали своими клювами по окнам.

День начинался с ритуала. Сначала – в душ, чтобы смыть остатки сна горячей водой, которая на несколько минут делала зиму за окном не такой уж пугающей. Потом – на кухню, под звуки радио «Культура», где уже пахло кофе. Мама, настоящий алхимик утра, уже колдовала у плиты.

– Сырники или омлет? – спросила она, не оборачиваясь, помешивая в сковородке что-то золотистое. – Сырники, – мой голос ещё скрипел ото сна. – Сметаны побольше, мам. – Ты тепло оделась? На улице метель. – Мам, я в курсе. Я вчера из окна библиотеки на неё смотрела, пока Босха изучала. – Опять до ночи? Глаза сломаешь. И шарф не забудь. Красный, вязаный. Пока мама напоминала про шарф, я уже доедала последний сырник. Кофе делал свое дело – мир становился четче и дружелюбнее.

Потом – макияж. Небольшой, почти незаметный ритуал перед зеркалом в прихожей. Тоник, увлажняющий крем, чтобы мороз не сделал кожу красной и шелушащейся. Немножко тонального средства, чтобы скрыть следы вчерашней бессонницы. Щеточкой подвести веки – не стрелки, а просто подчеркнуть разрез, сделать взгляд яснее. Пудра, чуть-чуть румян теплого оттенка и прозрачный блеск для губ. Никакой помады – на парах не до того, да и не любила я это. Сделала быструю укладку феном, чтобы волосы не замерзли на улице.

Одевалась я всегда слоями, потому что очень сильно мерзла. У меня так было с детства. Руки вечно ледяные. Хотя все вокруг говорят, что если руки ледяные, значит сердце горячее. Первый слой – тонкое шерстяное платье-водолазка и утепленные леггинсы. Второй – объемный свитер цвета бордо, почти такой же старый, как и мой интерес к искусствоведению. Джинсы, плотные, утепленные изнутри мягким флисом. Потом – зимние ботинки на толстой подошве, которые мама называла «противоганами», но которые никогда не протекали. И, наконец, пуховик до колена, шапка-бини, и тот самый красный вязаный шарф, который мама когда-то связала сама. В сумку – конспекты, планшет, паспорт, кошелек и термос с остатками кофе.

– Осторожно на улице! Следующий поезд жди в вестибюле, не на платформе! На прощание – быстрый поцелуй в мамину щеку. – Всё, я побежала! Вечером позвоню! Дверь захлопнулась, и меня поглотила подъездная тишина. Лифт медленно и со скрипом повез вниз.

На улице меня встретил настоящий зимний хаос. Метель не утихала, снег бил в лицо колючими иглами, ветер пытался сорвать шапку и задуть под шарф. Воздух был холодным и резким, словно обжигая легкие. Москва была похожа на размытую акварель: огни фар и витрин тонули в белой пелене, сгущаясь в призрачные пятна. Под ногами хрустел только что выпавший снег, и было слышно, как где-то вдали работает снегоуборочная машина.

До метро было идти десять минут, но они показались вечностью. Я шла, опустив голову и подставив ветру спину, думала о тёплой аудитории, о запахе книг в институтской библиотеке и о зачетке, которую нужно было к концу недели пополнить еще одной пятеркой. Эта мысль грела лучше любого пуховика. Я была всего лишь студенткой-искусствоведом, и мой мир пока ограничивался лекциями, сессиями и утренними сырниками. Сегодня по расписанию занятий мало, поэтому я хотела провести весь день в библиотеке.

Пыль висела в воздухе густой седой пеленой, каждая частица которой была освещена тусклым лучом от единственной лампочки под потолком. Я провела пальцем по картонной коробке с потрескавшейся надписью «Инв. № 1743-1768» и чихнула. Запасники были моим личным чистилищем – между парами по истории искусств я подрабатывала здесь, разбирая завалы, которые не видел свет десятилетиями.

Воспоминания накатывали на меня не яркими картинками, а ощущениями. Самым острым из них был запах. Запах старой бумаги, воска и легкой пыли в дедушкином кабинете. Мне было лет семь, и я, затаив дыхание, сидела на толстом ковре перед низким столиком, куда дед клал очередную находку.

Не игрушки, нет. Дедушка был реставратором, и его дача под Звенигородом была полна сокровищ, которые взрослые считали хламом: потрескавшиеся иконы с почерневшими ликами, старинные книги с пожелтевшими страницами, обломки деревянной резьбы с диковинными зверями.

– Смотри, Алисонька, – его палец с заскорузлой кожей аккуратно водил по резному узору на куске тёмного дерева. – Видишь? Это не просто птица. Это Сирин. Она поёт такие песни, от которых человек может забыть обо всём на свете. Она живёт на границе миров.

Я верила каждому слову. Не просто видела старый кусок дерева – а видела магию. И верила, что если приложить ухо к странице древнего фолианта, можно услышать шёпот тех, кто его писал. Что краски на иконах – это не просто пигменты, а застывший свет, который когда-нибудь снова оживёт.

Именно тогда у меня родилась мечта. Не просто работать в музее. Нет.

– Дедуль, я, когда вырасту, открою свою галерею, – объявила как-то раз, раскрашивая акварелью карту вымышленной страны.

– Да ну? А что в ней будет? – усмехнулся дед, не отрываясь от работы.

– Всё! Вот это, и это, и вон то! – махнув рукой на весь кабинет. – Но не так. Я не буду вешать таблички «руками не трогать». Все должны будут трогать! Чтобы почувствовать. И каждый экспонат я сама найду. Самый древний, самый загадочный. Тот, в котором живёт душа. Я мечтала о месте, где время течёт иначе. Где каждый предмет – не безмолвный экспонат, а живой портал в другую эпоху. Где от старинного зеркала веет холодом далёкой зимы, а от потёртой переплётной кожи пахнет пылью дорог, по которым его везли. Где можно провести пальцем по шероховатой поверхности древней керамики и ощутить тепло рук гончара, жившего тысячу лет назад.

Мне не нужны были современные инсталляции и абстрактная живопись. Меня манило древнее, таинственное, безмолвное. То, что хранило следы прикосновений и секреты. Я коллекционировала не вещи – я коллекционировала истории и ощущения. Старая брошь была не просто украшением, а свидетелем любовного признания. Потрёпанный манускрипт – хранителем забытых заклинаний.

И моя галерея должна была стать таким же порталом. Местом, где взрослые дяди и тёти, уставшие от своего взрослого мира из стекла и бетона, смогут на мгновение снова поверить в магию. Прикоснуться к ней буквально.

Мои воспоминания развеялись, словно по ветру, когда взгляд упал на небольшой предмет, завёрнутый в пожелтевшую газету 1972 года. Развернув бумагу, я ахнула. На столе лежало серебряное зеркало в причудливой оправе, покрытой паутиной и трещинами и потемневшим от времени металлом. Но самым интересным элементом были – руны, выгравированные по краю. Не скандинавские, не старославянские… Что-то совсем иное, гипнотическое и незнакомое.

«Как ты могла затеряться здесь, красавица?» – прошептала я, доставая салфетку и бутылку со специальным очистителем.

Я работала с осторожностью ювелира, слой за слоем стирая многовековую грязь. Металл под ней начинал сиять тусклым, но живым светом. Когда дело дошло до особенно упрямого пятна на остром крае оправы, пришлось надавить сильнее. Резкая боль пронзила палец – край металла оказался острым, как бритва.

– Чёрт! – вырвалось у меня.

Капля алой крови выступила на подушечке пальца и упала прямиком на поверхность зеркала.

Всё замерло. Тишина стала мертвой, давящей. Пыль перестала кружить в луче света. Лампочка над головой мерцала, как в плохом хорроре.

Я замерла, заворожённая. Моя кровь на поверхности зеркала не растекалась, а впитывалась, как вода в сухую землю. Руны одна за другой начали вспыхивать холодным серебристым светом.

Зеркало перестало быть отражением. Оно стало порталом, окном в бушующую метель из света и тьмы. Из его глубины потянулись вихри теней и ослепительных вспышек, закручиваясь в воронку, которая тянулась к ней.

Мои волосы встали дыбом от статического электричества. Воздух запах озоном после грозы и чем-то древним, затхлым – словно распахнули дверь в склеп.

– Нет… – успела выдохнуть я, отшатываясь.

Но было поздно. Невидимая сила вцепилась в меня, сдавила грудь, вырвав из лёгких воздух. Стеллажи с книгами и артефактами поплыли перед глазами, превращаясь в размытые пятна.

Последнее, что я ощутила, – леденящий холод и невероятную скорость падения в никуда. Мир перевернулся с ног на голову и рухнул.

А когда сознание уже готово было меня покинуть, я услышала в глубинах самой себя низкий, вибрационный голос, произнесший на неизвестном языке всего три слова. И каким-то образом я поняла их значение.

«Добро пожаловать домой».

Глава 2. Пленн