Призрак Оперы

Все сразу заметили, что уходящие в отставку директора были в прекрасном расположении духа, что в провинции никому бы не показалось естественным, но в Париже считалось проявлением хорошего вкуса. Тому, кто не научился скрывать свои горести под маской радости и прятать радость за маской скуки или равнодушия, никогда не стать парижанином. Вы знаете, что ваш друг в беде? Не пытайтесь его утешить: он скажет, что уже утешен. Если же у него случилось что-то хорошее, ни в коем случае не поздравляйте: он сочтёт это настолько естественным, что удивится, почему вы вообще об этом упоминаете. В Париже всегда бал-маскарад, и, конечно, в танцевальном фойе Оперы такие «опытные персонажи», как мсье Дебьенн и Полиньи, не стали бы открыто выказывать свою грусть. Они лучезарно улыбнулись Сорелли, которая начала произносить прощальную речь. Однако испуганный крик Жамме стёр с их лиц улыбки, обнажив истинные чувства – растерянность и страх.

– Призрак Оперы! – с невыразимым ужасом воскликнула Жамме, указывая на толпу в чёрных фраках, в которой белело мрачное и уродливое лицо, жуткое и безобразное, с глубокими чёрными провалами под бровями, весьма напоминавшее череп.

– Призрак Оперы! Призрак Оперы!

И все, смеясь и толкая друг друга, вдруг вознамерились предложить Призраку Оперы выпить, но он исчез! Неизвестный смешался с толпой, и найти его не удалось. Двое пожилых мужчин попытались успокоить Жамме, а маленькая Жири оглашала зал криками, похожими на вопли павлина.

Ла Сорелли была в ярости: она не успела закончить речь. Мсье Дебьенн и мсье Полиньи обняли её, поблагодарили и исчезли с той же стремительностью, что и Призрак. Никто этому не удивился, ведь директоров ожидали на такую же церемонию этажом выше, в фойе вокала. А затем – на ужин с близкими друзьями в большом вестибюле перед директорским кабинетом.

Именно там мы и встретим их вновь. Застав на этот раз в компании новых директоров Оперы – мсье Армана Моншармена и Фирмена Ришара. Первые едва знали вторых, но обменялись пышными заверениями в дружбе, на что последние ответили столь же щедрыми комплиментами. Слушая эти диалоги, те из гостей, кто опасался, что вечер предстоит скучный, заметно оживились. Ужин прошёл почти весело, и благодаря нескольким тостам, среди которых особенно отличился представитель правительства, ловко соединявший славу прошлого с успехами будущего, за столом воцарилась самая сердечная атмосфера. Передача полномочий от старого руководства новому произошла накануне, и все вопросы, оставшиеся нерешёнными, были благополучно урегулированы в присутствии члена правительства. Желание согласия с обеих сторон было столь явным, что, по правде говоря, неудивительно было в этот памятный вечер видеть на лицах четырёх директоров улыбки.

Мсье Дебьенн и мсье Полиньи уже передали мсье Арману Моншармену и мсье Фирмену Ришару два крошечных ключика, которые открывали все двери Национальной академии музыки… Несколько тысяч дверей! И эти маленькие ключи, предмет всеобщего любопытства, передавались из рук в руки, как вдруг некоторые гости обнаружили нечто необычное: в конце стола сидела та самая странная, бледная, фантастическая фигура с пустыми глазницами, которая уже появлялась в танцевальном фойе и при виде которой малютка Жамме закричала «Призрак Оперы!».

Он сидел там, как самый обычный гость, только не ел и не пил.

Те, кто сперва глядел на него с улыбкой, вскоре отвернулись: этот образ наводил на мрачные мысли. Никто не решился повторить даже в шутку слова, прозвучавшие в фойе: «Смотрите, Призрак Оперы!»

Он не произнёс ни слова. А его соседи по столу не помнили, когда он появился. Но всем стало ясно: если мёртвые действительно иногда возвращаются, чтобы сесть за стол с живыми, то они не могут явить более жуткое лицо. Друзья мсье Ришара и Моншармена сочли, что этот истощённый гость – близкий друг мсье Дебьенна и Полиньи, а друзья мсье Дебьенна и Полиньи полагали, что он пришёл по приглашению Ришара и Моншармена. Поэтому никто не задал вопроса, не сделал неприятного замечания и не позволил себе оскорбительной шутки, чтобы не обидеть гостя из потустороннего мира. Некоторые из гостей, знавшие легенду о Призраке и помнившие, как описал его главный рабочий сцены (о смерти Жозефа Бюке они осведомлены пока не были), подумали, что человек в конце стола вполне мог сойти за живое воплощение персонажа, созданного слишком богатым полётом фантазии служащих Оперы. Моншармен в своих «Мемуарах» утверждает, что нос гостя был прозрачным. «Его нос, – пишет он, – был длинным, тонким и прозрачным», а я бы добавил, что это мог быть фальшивый нос, накладной. Ведь мсье Моншармен мог принять блестящую поверхность за прозрачность. Всем известно, что наука делает восхитительные фальшивые носы для тех, кто был лишён их от природы или в результате какой-либо операции. Однако неужели Призрак явился без приглашения на прощальный ужин с директорами? Да и был ли тот странный гость Призраком Оперы? Если я упоминаю этот случай здесь, то вовсе не для того, чтобы убедить читателя или хотя бы попытаться убедить его в том, что Призрак был способен на столь дерзкий поступок, но лишь потому, что считаю этот случай вполне правдоподобным.

Основания для того у меня имеются. Мсье Арман Моншармен в своих «Мемуарах» пишет буквально следующее: «Глава XI: Когда я вспоминаю тот первый вечер, я не могу отделить конфиденциальную беседу с господами Дебьенном и Полиньи в их кабинете от присутствия на ужине этого фантастического персонажа, которого никто из нас не знал».

Вот как это произошло.

Мсье Дебьенн и мсье Полиньи, сидевшие в середине стола, ещё не успели разглядеть истощённого гостя с черепом вместо головы, как он вдруг заговорил.

– Малютки-танцовщицы правы, – произнёс он. – Смерть бедняги Бюке, может статься, наступила не по таким уж естественным мотивам, как мы считаем.

Мсье Дебьенн и Полиньи охнули в унисон.

– Бюке мёртв? – воскликнули они.

– Да, – спокойно ответил человек или тень человека. – Его нашли повешенным сегодня вечером в третьем подвале, между задником и домом короля Лахора.

Два директора, вернее, бывших директора, вскочили и безмолвно уставились на собеседника. Они переглянулись и побледнели. Наконец мсье Дебьенн подозвал к себе мсье Ришара и Моншармена. Полиньи принёс извинения гостям, и импресарио вчетвером удалились в кабинет. Передаю слово мсье Моншармену.

«Мсье Дебьенн и Полиньи выглядели чрезвычайно взволнованными, – пишет он в своих мемуарах, – и нам показалось, что они хотят нам что-то сообщить, что-то не очень приятное.

Прежде всего они спросили, знаем ли мы человека, сидящего в конце стола, который рассказал о смерти Жозефа Бюке, а когда мы ответили, что не знаем, окончательно смутились. Потом взяли у нас мастер-ключи, некоторое время смотрели на них, качали головами и наконец посоветовали в строжайшей тайне заменить замки в тех комнатах и на тех предметах, которые мы хотели бы надёжно закрыть. Вид у них при этом был такой забавный, что мы рассмеялись и поинтересовались, давно ли в Опере завелись воры? Они ответили, что завёлся кое-кто похуже – настоящий Призрак. Мы снова рассмеялись, будучи уверены, что это всего лишь шутка, венчающая небольшой дружеский ужин. Но затем, по их просьбе, мы приняли «серьёзный» вид, чтобы доставить им удовольствие, и решили сыграть вместе с ними в эту игру. Они признались, что никогда бы не заговорили с нами о Призраке, если бы не получили от него самого строгий приказ – быть с ним любезными и удовлетворять все его требования. Однако, радуясь возможности избавиться от тирании этой мрачной тени, они колебались до последнего момента, прежде чем поделиться с нами столь удивительной историей, к которой наши скептические умы, конечно, не были подготовлены. Однако известие о смерти Жозефа Бюке встряхнуло их, сурово напомнив, что всякий раз, когда они смели ослушаться Призрака, какое-нибудь странное или трагическое событие быстро напоминало им о том, в чьих руках власть.

Слушая этот рассказ, звучавший с такой уверенностью и поданный торжественным и доверительным тоном, я не спускал глаз с Ришара. В студенческие годы у Ришара была репутация проказника. Он знал тысячу и один способ подшутить над друзьями, и консьержи на бульваре Сен-Мишель не раз становились мишенями его шалостей. Поэтому он, казалось, наслаждался тем, чем его потчевали, несмотря на мрачную приправу в виде смерти Бюке. Ришар печально качал головой, и выражение его лица становилось всё более скорбным, словно он горько сожалел о том, что ввязался в это предприятие с Оперой, по которой бродит Призрак. Мне ничего не оставалось, кроме как копировать его понурый вид. Однако, несмотря на все усилия, в конце концов мы не смогли удержаться и разразились смехом прямо в лицо мсье Дебьенну и Полиньи. Увидев, как мы неожиданно перешли от трагичности к дерзкой весёлости, покидающие пост директора, по-видимому, решили, что мы сошли с ума.

Наконец, осознав, что фарс затягивается, Ришар спросил, с полуулыбкой и некоторым раздражением:

– Но в конце концов, чего хочет этот ваш Призрак?

Мсье Полиньи направился к своему столу и вскоре вернулся с копией контракта.

Контракт начинался словами: «Дирекция Оперы обязуется обеспечивать постановкам Национальной академии музыки высокий уровень, подобающий главной лирической сцене Франции». И завершался статьёй 98, которая гласила: «Настоящие привилегии могут быть отозваны: 1. Если директор нарушит условия, изложенные в контракте».

Далее следовал перечень этих условий.

Эта копия была выполнена чёрными чернилами и полностью соответствовала той, что находилась в нашем распоряжении.

Однако мы заметили, что контракт, представленный нам мсье Полиньи, в конце содержал дополнение, написанное красными чернилами. Почерк был странный и нервный, словно текст выцарапывали обожжёнными спичками; он напоминал каракули ребёнка, который ещё не научился связывать буквы. И это дополнение, которое странным образом расширяло статью 98, гласило буквально следующее: «5. Если директор задержит выплату ежемесячного вознаграждения Призраку Оперы более чем на пятнадцать дней. Размер вознаграждения на данный момент составляет 20 000 франков – 240 000 франков в год».

Мсье Полиньи указал нам на этот неожиданный пункт, который стал для нас полным сюрпризом.

– Это всё? Больше ему ничего не нужно? – спросил Ришар с невозмутимым видом.

– Нужно, – ответил Полиньи.

Он снова пролистал контракт и зачитал:

– «Статья 63. Большая ложа номер 1 на авансцене предоставляется на все представления в распоряжение главы государства.

Ложа бенуара номер 20 – по понедельникам, а ложа первого яруса номер 30 – по средам и пятницам предоставляются в распоряжение Министра.

Ложа второго яруса номер 27 ежедневно поступает в полное распоряжение префектов Сены и полиции».

А затем, в конце этой статьи, он показал нам ещё одну строчку, написанную красными чернилами: «Ложа первого яруса номер 5 предоставляется на все представления в распоряжение Призраку Парижской Оперы».

Прочитав это, нам оставалось только встать и горячо пожать руки нашим предшественникам, поздравляя их с очаровательной шуткой, которая в сотый раз доказала неистощимость французского остроумия. Ришар даже счёл нужным добавить, что теперь он понимает, почему мсье Дебьенн и Полиньи оставляют руководство Национальной музыкальной академией. Работать с таким требовательным Призраком воистину невозможно.

– Вполне очевидно, – невозмутимо ответил мсье Полиньи, – что 240 000 франков на земле не валяются. А вы подсчитали, сколько мы теряем из-за того, что не можем сдавать в аренду первую ложу номер пять, которая зарезервирована для Призрака на всех представлениях? Не говоря уже о том, что мы были вынуждены вернуть абонементы. Это ужасно! Мы работаем не для того, чтобы содержать Призраков!.. А потому нам лучше уйти!

– О да, – подтвердил мсье Дебьенн, – нам пора! Идём, Полиньи!

И он встал.

– Но, в конце концов, мне кажется, вы слишком добры к этому Призраку. Если бы у меня был такой неудобный Призрак, я бы, не колеблясь, приказал его арестовать, – заметил Ришар.

– Но где? Как? – воскликнули они хором. – Мы никогда его не видели!

– А когда он приходит в свою ложу?

– Мы никогда не видели его в ложе.

– Тогда продавайте её.

– Продать ложу Призрака Оперы! Ну что ж, мсье, дерзайте!

С этими словами мы вчетвером покинули кабинет. Ришар и я ещё долго не могли без смеха вспомнить этот разговор».

Глава IV

Ложа номер пять

Арман Моншармен написал такие пространные мемуары, что, особенно когда речь идёт о довольно продолжительном периоде его содиректорства, возникает вопрос, находил ли он вообще время заниматься Оперой или только рассказывал о том, что там происходило. Мсье Моншармен не знал ни одной ноты, но был на дружеской ноге с министром народного просвещения и изящных искусств, немного занимался бульварной журналистикой и обладал довольно крупным состоянием. Короче говоря, это был добрый малый, не лишённый ума, раз, решив финансировать Оперу, сумел выбрать достойного директора, сразу же обратившись к Фирмену Ришару.

Фирмен Ришар был выдающимся музыкантом и галантным человеком. Вот как описывает его портрет журнал «Ревю театров» в момент вступления нового директора в должность:

«М. Фирмен Ришар – мужчина лет пятидесяти, высокого роста, с крепкой шеей, но без излишней полноты. Он обладает осанкой и изяществом, ярким румянцем, густыми короткими волосами, подстриженными ёжиком, бородой в тон волосам. Лицо его порой кажется печальным, но прямой и искренний взгляд, а также очаровательная улыбка подкупают окружающих.

Мсье Фирмен Ришар – чрезвычайно талантливый музыкант. Знаток контрапункта, его композициям присуща гармония и грандиозность. Его камерную музыку высоко ценят любители, он пишет и фортепианные произведения, сонаты, короткие пьесы, полные оригинальности, а также романсы. Его творение «Смерть Геркулеса», прозвучавшее на концертах Консерватории, наполнено эпическим духом, как у Глюка – одного из композиторов, особо почитаемых маэстро Ришаром. Однако, обожая Глюка, он не меньше ценит Пиччини. Да, мсье Ришар наслаждается музыкой везде, где её находит! Он восхищается Пиччини, преклоняется перед Мейербером и Чимарозой, и никто лучше него не постиг гениальность Вебера. Наконец, что касается Вагнера, мсье Ришар утверждает, что он первый во Франции и, возможно, единственный, кто понял этого композитора».

На этом я закончу цитату, из которой мне кажется совершенно очевидным, что если мсье Фирмен Ришар любил практически всю музыку и всех музыкантов, то долг всех музыкантов – любить мсье Фирмена Ришара. В заключение этого краткого портрета скажем, что мсье Ришар был из тех, кого принято называть «авторитарными», то есть человеком с весьма сложным характером.

Первые несколько дней, проведённые Мошарменом и Ришаром в Опере, были наполнены радостью от ощущения, что они хозяева такого огромного и прекрасного пространства. Новые директора успели забыть любопытную и загадочную историю с Призраком, когда произошёл инцидент, доказавший им, что если это и фарс, то до его финала ещё далеко.

В то утро Фирмен Ришар прибыл в свой кабинет в одиннадцать часов. Его секретарь, мсье Реми, принёс полдюжины писем, которые директор не стал вскрывать, потому что на них стояла пометка «личное». Впрочем, одно из писем сразу привлекло внимание Ришара, не только из-за того, что адрес на конверте был написан красными чернилами, но и потому, что почерк показался ему знакомым. Долго искать ответ не пришлось: это были те самые почерк и чернила, которыми столь странно были дополнены условия договора. Он узнал угловатые, детские каракули. Ришар вскрыл конверт и прочёл:

«Мой дорогой директор,

Прошу прощения за то, что тревожу вас в те драгоценные минуты, когда вы решаете судьбы лучших артистов Оперы, обновляете важные контракты и заключаете новые; и всё это с такой прозорливостью, с таким пониманием театра, знанием публики и её вкусов, так уверенно и авторитетно, что даже мне с моим многолетним опытом остаётся только умолкнуть в восхищении. Я осведомлён о том, что вы сделали для Карлотты, Сорелли и малютки Жамме, а также для других, чьи выдающиеся качества, талант или гений вы сумели распознать. (Вы, конечно, понимаете, кого я имею в виду, когда пишу эти строки; очевидно, что не Карлотту, которая визжит, как мартовская кошка, и никогда не должна была покидать сцену ресторана «Амбассадор» и кафе «Жакен»; не Сорелли, чьи успехи в основном ограничиваются внешними данными; и не малютку Жамме, которая танцует, как телёнок на лугу. И уж точно не Кристину Даэ, чей гений неоспорим, но которую вы старательно не подпускаете к значимым ролям.) Впрочем, это всё ваше дело, и вы вправе распоряжаться, как считаете нужным, не так ли?

Тем не менее я хотел бы воспользоваться тем, что вы пока не выставили Кристину Даэ за дверь, чтобы услышать её сегодня вечером в роли Зибеля, поскольку роль Маргариты, несмотря на её недавний триумф, для неё теперь закрыта. И прошу вас не распоряжаться моей ложей сегодня или в другие дни, так как я не могу завершить это письмо, не выразив своего крайнего неудовольствия тем, что в последние дни, придя в Оперу, я с удивлением узнавал, что моя ложа была продана, согласно вашему распоряжению, данному театральной кассе.

Я не стал возмущаться, во-первых, потому что я противник скандалов, а во-вторых, потому что я предполагал, что ваши предшественники, мсье Дебьенн и Полиньи, которые всегда были так любезны ко мне, забыли упомянуть вам о моих небольших причудах. Однако недавно я получил от них ответ на мой запрос, из которого ясно следует, что вы знакомы с моим уставом и, следовательно, намеренно насмехаетесь надо мной. Если вы хотите, чтобы между нами был мир, не начинайте с того, чтобы лишить меня ложи!

Принимая во внимание эти небольшие замечания, остаюсь, мой дорогой директор, вашим покорным и преданным слугой.

Призрак Оперы».

К письму прилагалась вырезка из раздела объявлений «Театрального ревю», которая гласила: «П. О.: Р. и М. поступили непростительно. Мы их предупредили и оставили им ваши инструкции. С уважением!»

Едва Фирмен Ришар дочитал письмо, как дверь его кабинета распахнулась, и порог переступил мсье Моншармен, держа в руках точно такое же письмо, как то, которое получил его коллега. Они посмотрели друг на друга и разразились хохотом.

– Комедия продолжается, – сказал мсье Ришар, – но это не смешно!

– Что это значит? – спросил мсье Моншармен. – Неужели они думают, что, раз были директорами Оперы, то получат бесплатную ложу на вечные времена?

Для обоих не было никаких сомнений в том, что эти два письма – плод остроумного розыгрыша их предшественников.

– У меня нет настроения долго терпеть такие выходки! – заявил Фирмен Ришар.

– Розыгрыш безобидный, – заметил Арман Моншармен.

– Так что им нужно? Ложа на сегодняшний вечер?

Мсье Фирмен Ришар распорядился выяснить, не занята ли ложа первого яруса номер пять, и предоставить её на вечер мсье Дебьенну и мсье Полиньи.

Ложа и в самом деле оказалась свободна, и билеты были отправлены бывшим директорам. Мсье Дебьенн жил на углу улицы Скриб и бульвара Капуцинок, а мсье Полиньи – на улице Обер. Оба письма от Призрака Оперы были сданы в почтовое отделение на бульваре Капуцинок. Моншармен обратил на это внимание, рассматривая конверты.

– Вот видишь! – сказал Ришар.

Они пожали плечами и посетовали, что люди их возраста всё ещё развлекаются такой чепухой.

– Могли бы быть и повежливее! – отметил Моншармен. – Ты заметил, какие гадости они написали о Карлотте, Сорелли и малютке Жамме?

– Зависть, милый друг, обыкновенная зависть… Подумать только, что они пошли на то, чтобы оплатить переписку в «Театральном ревю»… Неужели им больше нечем заняться?

– Кстати! – снова заговорил Моншармен. – кажется, их очень интересует милашка Кристина Даэ…

– Ты не хуже меня знаешь, что она порядочная девушка, – ответил Ришар.

– А ещё я знаю, как зарабатывают репутацию, – ответил Моншармен. – Вот я, к примеру, не знаю, чем отличается скрипичный ключ от басового, а считаюсь хорошим музыкантом.

– Не тревожься, никто тебя им не считает, – сказал Ришар и приказал швейцару впустить артистов, которые уже два часа прогуливались по коридору, ожидая, когда откроются директорские двери, за которыми их ждали слава и деньги… или увольнение.

Весь день прошёл в обсуждениях, переговорах, подписании и разрыве контрактов – так что уверяю вас, что в тот вечер – 25 января – наши директора, утомлённые бесконечными интригами, спорами, угрозами, признаниями в любви или ненависти, рано легли спать, даже не соизволив заглянуть в ложу номер пять, чтобы узнать, по вкусу ли мсье Дебьенну и Полиньи вечерний спектакль. Со дня ухода прежнего руководства Опера не простаивала, и мсье Ришар успел провести несколько необходимых работ, не прерывая хода представлений.

На следующее утро мсье Ришар и мсье Моншармен нашли в своей почте благодарственную открытку от Призрака, на которой было написано следующее:

«Мой дорогой директор,

Спасибо, что уделили время. Прекрасный вечер. Даэ восхитительна. Уделите внимание хору. Карлотта – великолепный, но банальный инструмент. Напишу вам скоро насчёт 240 000 франков – точнее, 233 424 франков 70 сантимов; мсье Дебьенн и Полиньи уже передали мне 6575 франков 30 сантимов, что составляет мои первые десять дней пенсии в этом году, – их последний рабочий день состоялся 10-го числа.

Ваш покорный слуга, П. О.».

А ещё обнаружилось письмо от мсье Дебьенна и Полиньи.

«Мсье,

Благодарим вас за любезность, но вы без труда поймёте, что перспектива вновь услышать «Фауста», как бы это ни было сладостно для бывших директоров Оперы, не заставит нас забыть, что мы не имеем права занимать ложу первого яруса номер пять, которая принадлежит исключительно тому, о ком мы имели случай поговорить с вами, перечитывая в последний раз устав – заключительный абзац статьи номер 63.

Примите и проч.».

– Они начинают меня раздражать! – яростно заявил Фирмен Ришар, выхватывая письмо из рук читавшего его Моншармена.

В тот же вечер ложа первого яруса номер пять была сдана.

На следующее утро мсье Ришар и мсье Моншармен обнаружили на своём столе отчёт инспектора большого зала о событиях, произошедших накануне вечером в ложе № 5. Основная часть отчёта была короткой.

«Сегодня, – пишет инспектор (он составил отчёт в тот же вечер), – мне пришлось дважды, в начале и в середине второго акта, вызывать полицейского, чтобы эвакуировать из первой ложи номер пять её обитателей. Они прибыли к началу второго акта и возмутили публику громкими смешками и нелепыми комментариями. Со всех сторон доносились призывы к тишине и протесты, и тогда капельдинерша обратилась ко мне за помощью. Я вошёл в ложу и сделал необходимые замечания, однако занимавшие ложу, судя по всему, были не в своём уме и несли чепуху. Я предупредил их, что, если подобное повторится, мне придётся вывести их из зала. Однако как только я ушёл, их смех и протесты зала возобновились. Я вернулся с полицейским, который вывел нарушителей, требующих (со смехом!) вернуть им деньги. Наконец они успокоились, и я позволил им вернуться в ложу. Однако вскоре снова послышался смех, и на этот раз я был вынужден окончательно вывести их из зрительного зала».

– Пошлите за инспектором! – крикнул Ришар своему секретарю, который прочитал отчёт первым и уже сделал в нём пометки синим карандашом.

Секретарь, мсье Реми, двадцати четырёх лет, с аккуратными усиками, элегантный, утончённый, всегда безупречно одетый (даже днём в обязательном сюртуке), умный, но робевший перед директором, получал жалованье в 2400 франков в год. Он следил за прессой, отвечал на письма, распределял ложи и бесплатные билеты, назначал встречи, разговаривал с теми, кто ожидал в приёмной, бегал к больным артистам, искал дублёров, вёл переписку с руководителями отделов. Но прежде всего он был «замком» на кабинете директора. Тем не менее его могли в любой момент уволить без компенсации, ведь он не был официально признан администрацией, а нанимал его лично директор.

Мсье Реми, который уже послал за инспектором, отдал приказ впустить его.

Инспектор вошёл, слегка обеспокоенный.

– Расскажите нам, что произошло, – резко сказал Ришар.

Инспектор сразу начал сбивчиво пересказывать события и сослался на составленный отчёт.

– Ну, а эти люди, почему они смеялись? – спросил Моншармен.

– Мсье директор, они, должно быть, хорошо поужинали и больше настроились на шутки, чем на хорошую музыку. Когда они заявились, то сначала сразу же вышли из ложи и позвали капельдинершу, спросив её: «Посмотрите, в ложе ведь никого нет?» – «Нет», – ответила она. «Ну вот, – сказали они, – а когда мы вошли, то услышали голос, который сказал, что там кто-то есть».