Призрак Оперы

– Это Призрак! – пролепетала малютка Жири, как будто невольно, но тут же опомнилась, зажав рот кулачками: – Нет!.. нет!.. Я ничего не говорила!.. Ничего не говорила!

Однако окружившие её перепуганные подруги тихо подхватили:

– Да! Это Призрак!

Сорелли побледнела.

– Теперь у меня точно не хватит сил произнести прощальную речь, – сказала она.

Мать Жамме, осушив рюмочку ликёра, которую кто-то оставил на столе, высказала своё мнение:

– Должно быть, Призрак в этом поучаствовал…

Дело в том, что мы так и не узнали, как именно умер Жозеф Бюке. Краткое расследование не дало никаких результатов – пришли к выводу, что это «естественное самоубийство». В «Мемуарах импресарио» мсье Моншармен, который стал одним из двух директоров, сменивших мсье Дебьенна и Полиньи, рассказывает об инциденте с повешением следующим образом:

«Небольшую вечеринку, которую мсье Дебьенн и Полиньи устраивали по случаю своего ухода, омрачил досадный инцидент. Я находился в кабинете импресарио, когда вдруг вошёл Мерсье – администратор. Он был в панике и сообщил, что в третьем ярусе подвала, между задником и декорациями «Короля Лахора», нашли повешенным рабочего сцены. Я закричал: «Так пойдёмте и снимем его!» К тому времени, когда мы спустились по лестнице и добрались до третьего подвала под сценой, повешенный уже оказался без верёвки!»

Итак, изложим ход событий, который мсье Моншармен считает естественным. Повешенный висит на верёвке, его собираются снять, но верёвка исчезает. Мсье Моншармен придумал очень простое объяснение. Только послушайте: на сцене как раз выступал кордебалет, и танцовщики – и опытные, и ученики – моментально забрали верёвку и поделили на амулеты от сглаза. Вот и всё. Только представьте, как танцоры кордебалета спускаются по лестнице, снимают верёвку с шеи повешенного и делят её на части быстрее, чем требуется, чтобы написать эти строки. Бессмыслица. С другой стороны, когда я думаю о том, где именно было найдено тело – в подвале третьего яруса под сценой, – мне кажется, что некто был заинтересован в том, чтобы верёвка, сделав своё дело, исчезла. Скоро мы узнаем, прав я или нет.

Мрачная весть быстро облетела Оперу, где Жозефа Бюке очень любили. Гримёрные опустели, и маленькие танцовщицы, окружив Сорелли, как пугливые овечки пастуха, направились по коридорам и тускло освещённым лестницам в фойе со всей поспешностью, на какую были способны их маленькие розовые ножки.

Глава II

Новая Маргарита

На первой же лестничной площадке Сорелли столкнулась с поднимавшимся графом де Шаньи. Граф, обычно невозмутимый, был явно взволнован.

– Я шёл к вам, – сказал граф, приветствуя молодую даму самым галантным образом. – Ах, Сорелли, что за чудесный вечер! И Кристина Даэ: какой триумф!

– Не может быть! – недоверчиво воскликнула Мег Жири. – Ещё полгода назад она пела, как будто скрипели ржавые петли! Но пропустите нас, милый граф, – шаловливо приседая в реверансе, добавила девушка, – мы спешим узнать новости о бедняге, которого нашли повешенным.

Проходивший мимо администратор остановился как вкопанный, услышав, о чём идёт речь.

– Вы уже знаете? Так вот, не надо об этом говорить… и в особенности не сообщайте мсье Дебьенну и мсье Полиньи! Какая неприятность в их последний рабочий день!

Все направились в танцевальное фойе, которое уже было переполнено.

Граф де Шаньи был прав: гала-представление вышло великолепным, а те, кому повезло его посетить, до сих пор с восторгом рассказывают о нём детям и внукам. Только представьте: Гуно, Рейер, Сен-Санс, Массне, Гиро и Делиб по очереди вставали за пульт и дирижировали своими произведениями. Среди исполнителей блистали Форе и Краусс, и именно в этот вечер светский Париж с восхищением открыл для себя великолепную Кристину Даэ, о загадочной судьбе которой я хочу рассказать вам в этой книге.

Гуно дирижировал «Похоронным маршем марионетки»; Рейер – прекрасной увертюрой к своей опере «Сигурд»; Сен-Санс представил «Пляску смерти» и «Восточную грёзу»; Массне – прежде не исполнявшийся «Венгерский марш»; Гиро – «Карнавал»; Делиб – «Медленный вальс» из балета «Сильвия» и «Пиццикато» из «Коппелии». Пели неподражаемые мадемуазель Краусс и мадемуазель Дениз Блок: первая исполнила болеро из «Сицилийской вечерни», вторая – бриндизи из оперы «Лукреция Борджиа».

Но самый большой триумф достался Кристине Даэ, которая заявила о себе, спев арии из «Ромео и Джульетты». Молодая артистка впервые исполнила это произведение Гуно, которое, кстати, ещё не ставили в Опере и совсем недавно возобновили на сцене Опера-Комик после того, как мадам Карвальо впервые исполнила его в старом Театр-Лирик. О, как мы сочувствуем тем, кто не слышал Кристину Даэ в роли Джульетты, не ощутил её наивного очарования, не задрожал от звуков её ангельского голоса, кто не почувствовал, как их души воспаряют вместе с её душой над могилами веронских влюблённых:

– Господи! Господи! Прости нас!

Но всё это было ничто в сравнении с блистательным исполнением сцены в тюрьме и финального трио из «Фауста», которые она спела вместо заболевшей Карлотты. Мы никогда не слышали и не видели ничего подобного!

Кристина открыла «новую Маргариту», невообразимо великолепную и сияющую.

Восторженная публика встретила вышедшую на поклон Кристину громовыми овациями. Певица разрыдалась и лишилась чувств, упав на руки подруг. Её отнесли в гримёрную. Казалось, что душа её на время отлетела. Великий критик П. де Сент-В. запечатлел незабываемые воспоминания об этом чудесном вечере в статье, которую метко назвал «Новая Маргарита». Великолепный знаток музыки, он почувствовал, что это прекрасное и нежное дитя принесло в тот вечер на сцену Оперы намного больше, чем своё искусство, – она открыла своё сердце. Никто в Опере не сомневался, что сердце Кристины осталось таким же чистым, каким было и в пятнадцать лет, а П. де Сент-В. заявил, что, «пытаясь осознать произошедшее, остаётся представить, что сердце мадемуазель Даэ впервые открылось любви! Быть может, я и нескромен, – добавил он, – но только любовь способна совершить такое чудо, такое молниеносное преображение. Два года назад мы слышали Кристину Даэ на конкурсе в консерватории, и она подарила нам очаровательную надежду. Где же истоки сегодняшнего возвышенного исполнения? Если такой талант не спустился с небес на крыльях любви, то я вынужден предположить, что это искусство поднялось из ада и что Кристина, подобно легендарному певцу Офтердингену, заключила договор с дьяволом! Тот, кто не слышал, как Кристина поёт последнее трио из «Фауста», не знает «Фауста»: экзальтация голоса и священное опьянение чистой души не в силах воспарить выше!»

Однако некоторые завсегдатаи Оперы выразили недовольство. Как можно было так долго скрывать от них такое сокровище? До тех пор Кристина Даэ сносно исполняла партию Зибеля при роскошной Маргарите, которую играла Карлотта. И лишь необъяснимое отсутствие Карлотты на гала-представлении позволило малышке Даэ показать себя совершенно в ином свете, захватив репертуар, предназначенный для испанской дивы! И наконец, по какой причине мсье Дебьенн и Полиньи обратились в этот вечер именно к Даэ? Знали ли они о её скрытом таланте? А если знали, то почему скрывали? И почему скрывала его она? Как ни странно, преподавателя у неё не было. Кристина не раз говорила, что занимается самостоятельно. Всё это было очень непонятно.

Граф де Шаньи, стоя у себя в ложе, наблюдал за творившимся безумием, аплодировал и восклицал вместе со всеми.

Графу Филиппу-Жоржу-Мари де Шаньи исполнился сорок один год. Это был красивый мужчина, настоящий аристократ. Выше среднего роста, с приятным лицом, которому придавали некоторую суровость высокий лоб и холодный взгляд. Он был всегда любезен с дамами и чуть надменен с мужчинами, поскольку те часто завидовали его успехам. У графа было золотое сердце и чистая совесть. После смерти старого графа Филибера де Шаньи стал главой одного из самых прославленных и древних семейств Франции – сей благородный род восходил к Людовику Сварливому. Семья обладала значительным состоянием, и когда старый граф, оставшийся вдовцом, умер, Филиппу пришлось нелегко, ведь нужно было управлять огромным поместьем. Две его сестры и брат Рауль не желали слушать разговоров о разделе состояния, они во всём полагались на Филиппа, признавая за ним право первородства. Когда обе сестры вышли замуж – что случилось в один и тот же день, – они забрали свои доли, но не как собственность, а как приданое.

Графиня де Шаньи – урождённая де Мерожи де ла Мартинье – умерла при родах Рауля, который появился на свет через двадцать лет после старшего брата. Когда старый граф отошёл в мир иной, Раулю было двенадцать лет, и Филипп усердно занялся воспитанием мальчика. В этом ему помогали сначала сёстры, а затем старая тётушка, вдова моряка, которая жила в Бресте[3] и привила юному Раулю вкус к морским путешествиям. Молодой человек поступил в морское училище, окончил его одним из лучших и успешно совершил кругосветное путешествие. Благодаря влиятельным покровителям он только что получил назначение на «Акулу», корабль, отправлявшийся искать в полярных льдах выживших участников экспедиции д´Артуа, о которой уже три года не поступало никаких известий. А пока юноша наслаждался длительным отпуском, который должен был закончиться только через полгода. Вдовствующие дамы из предместий, едва увидев этого милого молодого человека, такого хрупкого на вид, тяжко вздыхали, воображая предстоящие ему испытания.

Сей юный моряк и в самом деле был застенчив, я даже склонен назвать его поразительно наивным. Казалось, его совсем недавно выпустили из детской. Изнеженный сёстрами и тётушкой, он приобрёл простодушные, очаровательные манеры, которых ничто не могло искоренить. В то время Раулю было чуть больше двадцати одного года, а выглядел он на восемнадцать. У него были небольшие светлые усики, красивые голубые глаза и нежный цвет лица.

Филипп баловал Рауля и гордился им. Он предвкушал славную карьеру младшего брата на флоте, ведь один из предков их рода, знаменитый Шаньи де Ла Рош, носил звание адмирала. Филипп, пользуясь отпуском молодого человека, решил показать ему Париж, о котором тот почти ничего не знал, не представляя роскошных наслаждений и артистических удовольствий, какие может предложить столица.

Граф считал, что в годы Рауля придерживаться благоразумия – вовсе не благоразумно. Сам Филипп был уравновешенным человеком, уделявшим время как делу, так и удовольствиям, всегда вёл себя безупречно и просто был не способен подать брату плохой пример. Филипп повсюду возил Рауля с собой. И потому привёл его в танцевальное фойе. Я знаю, что говорили, будто бы граф состоял в «весьма близких» отношениях с Сорелли. И что такого?! Разве преступление для состоятельного холостяка, у которого достаточно времени, а сёстры остепенились, провести после ужина час-другой в обществе юной танцовщицы, пусть она и не очень умна, зато во всём остальном – само совершенство? К тому же истинный парижанин, аристократ с титулом графа де Шаньи, просто обязан вести светскую жизнь, а в те времена фойе Оперы считалось одним из роскошных мест для рандеву.

Впрочем, возможно, Филипп не повёл бы брата за кулисы, если бы тот не просил его об этом, не раз и с мягкой настойчивостью, как позже вспоминал граф.

Филипп, бурно аплодировавший в тот вечер Кристине Даэ, наконец повернулся к Раулю и с испугом увидел, что брат необычно бледен.

– Разве ты не видишь, – сказал Рауль, – ей очень плохо.

И в самом деле, на сцене подруги поддерживали готовую упасть в обморок певицу.

– Да ты сам сейчас рухнешь без чувств, – сказал граф, наклоняясь к Раулю. – В чём дело?

Но Рауль уже был на ногах.

– Пойдём, – сказал он дрожащим голосом.

– Куда, Рауль? – изумлённо спросил граф, всё больше удивляясь волнению, в которое пришёл его младший брат.

– Пойдём и всё выясним! Она никогда так не пела!

Граф с любопытством взглянул на брата, и в уголках его губ заиграла лёгкая улыбка.

– Вот оно что! – отметил он и тут же добавил: – Конечно! Идём!

Они спустились в проход, где уже собралась толпа. Ожидая возможности подняться на сцену, Рауль нетерпеливо теребил перчатки. Филипп по доброте душевной не стал смеяться над младшим братом, однако ему многое стало ясно. Теперь он понял, почему Рауль стал временами таким рассеянным и с огромным удовольствием сводил все разговоры к Опере.

Наконец они попали на сцену. Толпы одетых в чёрное зрителей спешили в танцевальное фойе или в ложи артистов. Переговаривались рабочие сцены, на них то и дело покрикивали администраторы. Расходились, толкаясь, статистки из последней сцены, вот проехал с тележкой разносчик, с вешалки спустили задник и закрепляли его, вбивая гвозди, – театральная суматоха, такая привычная в антракте, от которой звенит в ушах и рябит в глазах. Всего этого было достаточно, чтобы ошеломить новичка в мире театра, например, такого, как молодой человек с маленькими светлыми усиками, голубыми глазами и девичьим цветом лица, который, стараясь не замедлять шаг, протискивался сквозь толпу. Он пересёк сцену, где только что торжествовала Кристина Даэ и под которой совсем недавно простился с жизнью Жозеф Бюке.

В тот вечер неразбериха закрутилась особенно бурно, однако и Рауль никогда не действовал более решительно. Он расчищал себе путь, не обращая внимания на то, что говорили вокруг, не пытаясь расслышать испуганные возгласы рабочих сцены. Его влекло единственное желание – увидеть женщину, чей волшебный голос разрывал ему сердце. Да, он чувствовал, что его бедное сердце больше ему не принадлежит. Он пытался одеть его в броню с того самого дня, как Кристина, которую он знал ещё ребёнком, снова появилась перед ним. Рауля охватили нежные чувства, которые он хотел прогнать силой мысли, потому что давно поклялся из уважения к своей семье любить только ту женщину, которая станет его женой, и не мог вообразить женитьбы на певице. Но теперь на смену легкому сладостному волнению пришло болезненное ощущение. Что он чувствовал? Он ощущал изменения и физические, и душевные. Грудь пылала, как будто из неё вырезали сердце и эту ужасающую пустоту можно было заполнить лишь сердцем другого человека. Приметы этого недуга без труда узнают те, кто испытал странный удар любви, который в просторечии называют «любовью с первого взгляда».

Граф Филипп едва поспевал за братом. Улыбка не сходила с его лица.

Очутившись в задней части сцены, Рауль миновал двойные двери, что скрывали ступени, ведущие в фойе, и ряд дверей в ложи бенуара по левой стороне. Здесь ему пришлось остановиться перед толпой юных танцовщиц, только что спустившихся с чердака и загородивших коридор, в который он хотел войти. С тонких накрашенных губок сорвались шутливые слова в его адрес, но Рауль ничего не ответил. Наконец он смог протиснуться и вступил в полумрак коридора, наполненного восклицаниями восторженных поклонников. Громче всего звучало одно имя: «Даэ! Даэ!» Граф, стоявший позади Рауля, с удивлением подумал, что брат явно знает дорогу. «Интересно откуда?» – заинтересовался он. Филипп никогда не брал Рауля с собой к Кристине. Должно быть, Рауль сам наносил ей визиты, пока граф болтал в фойе с Ла Сорелли, которая часто просила его побыть рядом с ней до выхода на сцену и иногда со свойственным ей эгоизмом отдавала ему на хранение маленькие гетры, в которых она спускалась из гримёрной и которые защищали от пыли её атласные туфельки и трико телесного цвета. У Сорелли было оправдание: она потеряла мать.

Граф, отложив на несколько минут визит к Сорелли, пошёл по галерее, ведущей к гримёрке Даэ, и обнаружил, что в этом коридоре никогда прежде не царило такое оживление, как в этот вечер, когда весь театр восхищался успехом артистки и обсуждал её обморок. Прелестная девушка была по-прежнему без сознания, и пришлось послать за доктором. Он уже пробирался к гримёрной, расталкивая окружающих локтями, а за ним по пятам следовал Рауль.

Доктор и влюблённый оказались рядом с Кристиной одновременно. Врач оказал ей первую помощь, и девушка открыла глаза. Граф, как и многие другие, остался на пороге. За его спиной маячили воздыхатели.

– Не кажется ли вам, доктор, что этим господам стоит покинуть гримёрную? – спросил Рауль с невероятной для него дерзостью. – Здесь невозможно дышать.

– Вы совершенно правы, – согласился доктор и выгнал всех, кроме Рауля и горничной, которая смотрела на молодого человека, недоумённо округлив глаза, поскольку видела его впервые.

Однако спросить его она ни о чём не осмелилась.

Доктор же подумал, что если молодой человек так уверенно распоряжается, то, очевидно, у него есть на это право. Вот так виконт остался в гримёрной, не сводя глаз с оживающей Даэ, а двум директорам, мсье Дебьенну и Полиньи, пришедшим выразить восхищение певице, пришлось ретироваться обратно в коридор. Граф де Шаньи, стоя в коридоре вместе с остальными отвергнутыми, громко рассмеялся.

– Вот хитрец! Негодный мальчишка!

И добавил про себя: «Вот и доверяй после этого тихоням!»

Впрочем, просияв, Филипп заключил: «Настоящий де Шаньи!» – и направился к гримёрной Сорелли. Как уже было сказано, он встретил её на лестнице, когда балерина спускалась в фойе в окружении дрожащих от страха юных танцовщиц.

Тем временем у себя в гримёрной Кристина Даэ испустила глубокий вздох, сменившийся стоном. Она повернула голову и вздрогнула, увидев Рауля. Потом снова посмотрела на доктора, улыбнулась ему, бросила взгляд на горничную и снова взглянула на Рауля.

– Мсье! – спросила она его слабым, едва слышным голосом. – Кто вы?

– Мадемуазель, – ответил молодой человек, опустившись на одно колено и горячо поцеловав руку дивы, – мадемуазель, я тот самый малыш, который достал из моря ваш шарф, унесённый ветром.

Кристина снова взглянула на доктора и горничную, и все трое рассмеялись. Рауль встал, сильно покраснев.

– Мадемуазель, раз уж вам угодно не узнавать меня, я хотел бы сказать вам кое-что очень важное.

– Когда мне станет лучше, мсье, мы обязательно поговорим, если вы не против?.. – Её голос дрогнул. – С вашей стороны это очень любезно, но…

– Но вам пора… – добавил эскулап со своей самой доброй улыбкой. – Позвольте мне присмотреть за мадемуазель.

– Я не больна, – вдруг совершенно твёрдо и уверенно произнесла Кристина, и её слова прозвучали столь же странно, сколь и неожиданно.

Она встала и быстро потёрла глаза.

– Спасибо, доктор! Я хочу побыть одна… Пожалуйста, уйдите, все… оставьте меня… Мне сейчас не по себе.

Врач хотел было запротестовать, но, понимая, в каком взбудораженном состоянии находится молодая женщина, решил, что лучше её не расстраивать, и вышел вместе с Раулем. В коридоре он остановился и взглянул на опечаленного юношу.

– Не узнаю её сегодня… – вздохнул доктор. – Она обычно такая милая…

И ушёл.

Рауль остался один. Коридор и гримёрные опустели. Церемония прощания должна была состояться в танцевальном фойе. Рауль подумал, что Кристина, возможно, захочет туда пойти, и остался ждать её в тишине и одиночестве. Он даже скрылся в сумраке дверного проёма. Сердце его по-прежнему болело. Именно об этом он хотел поговорить с Даэ не откладывая. Вдруг дверь в гримёрную открылась, и Рауль увидел горничную, которая вышла, сжимая в руках какие-то свёртки. Он остановил девушку и спросил о хозяйке. Та со смехом ответила, что Кристина в полном порядке, но желает, чтобы её оставили в покое. С этими словами горничная удалилась. Рауль вдруг подумал, что Кристина ждёт его! Ведь он признался, что хотел бы поговорить с ней наедине, вот она и потребовала, чтобы все ушли, не так ли? Едва дыша, он приблизился к заветной гримёрной, прислонился к двери, чтобы услышать ответ, и приготовился постучать. Но его рука бессильно повисла. В гримёрной раздался мужской голос, который произнёс с необычайно властной интонацией:

– Кристина, любите меня, вы должны!

В ответ послышался печальный голос Кристины, в котором звенели слёзы:

– Как вы можете так говорить со мной? Я пою только для вас!

Рауль привалился к стене, с трудом сдерживаясь, чтобы не застонать от боли. Сердце, которое, как он был уверен, покинуло его грудь навсегда, вернулось и мучительно, гулко забилось. Эхо заполнило коридор, и Раулю казалось, что у него заложило уши. Конечно, если его сердце и дальше будет так стучать, его услышат, откроют дверь и с позором прогонят. Разве он ведёт себя достойно де Шаньи?! Подслушивает под дверью! Рауль прижал обе руки к груди, пытаясь заглушить удары. Но сердце – это не собачья пасть. Хотя, даже если зажать пасть лающей собаки руками, всё равно будет слышно, как она рычит.

Мужской голос продолжил:

– Вы, наверное, очень устали?

– О, сегодня я отдала вам всю душу, я еле жива.

– Ваша душа прекрасна, дитя моё, – произнёс глубокий мужской голос, – и я вам бесконечно благодарен. Ни один император не получал такого дара! Ангелы плакали на небесах.

Больше виконт ничего не слышал.

Однако он не ушёл, а, опасаясь быть застигнутым врасплох, скрылся в той же тёмной нише, решив дождаться, когда гость выйдет из гримёрной Кристины. Он только что узнал, что такое любовь и ненависть. Он знал, кого любит. Осталось узнать, кого он ненавидит. К его изумлению, дверь открылась, и показалась закутанная в меха Кристина Даэ. Она шла одна, спрятав лицо под кружевной накидкой. Кристина закрыла дверь, но не заперла её на ключ. Когда Кристина прошла мимо него, Рауль даже не проводил её взглядом, потому что смотрел лишь на вожделенную дверь. Коридор снова опустел, и юноша вышел из своего убежища. Он открыл дверь в комнату Кристины и тут же закрыл за собой. Внутри царила непроглядная тьма. Газ был выключен.

– Кто здесь?! – громко произнёс Рауль. – К чему эта игра в прятки?

Задавая эти вопросы, он не двигался с места, стоял, прижавшись спиной к закрытой двери.

Было очень темно и тихо. Рауль слышал только шелест собственного дыхания. Он определённо не осознавал, что его поведение вышло за все мыслимые рамки.

– Вы не выйдете отсюда, пока я этого не позволю, – прорычал молодой человек. – Отвечайте, если вы не трус! Я всё равно разоблачу вас!

Он чиркнул спичкой. Пламя осветило гримёрку. В комнате никого не было! Позаботившись о том, чтобы запереть дверь на ключ, Рауль зажёг все светильники и лампы. Он заглянул в туалетную комнату, открыл шкафы, обшарил стены влажными руками. Ничего!

– Чёрт возьми, – сказал он вслух, – неужели я схожу с ума?

Он простоял так минут десять, слушая, как посвистывает газ в тишине пустой гримёрной. Влюблённый юноша даже не подумал о том, чтобы украсть ленту, сохранившую аромат любимой женщины. Рауль вышел, уже не понимая, что делает и куда идёт. Внезапно, посреди бессмысленного блуждания по коридорам, в лицо ему ударил поток ледяного воздуха. Он оказался у подножия узкой лестницы, по которой за ним спускалась процессия рабочих, склонившихся над чем-то наподобие носилок, укрытых белой тканью.

– Скажите, где выход? – обратился он к одному из мужчин.

– Прямо перед вами, – ответил тот. – Дверь открыта. Только пропустите сначала нас.

– Что это? – машинально спросил Рауль, указывая на носилки.

Рабочий ответил:

– Это Жозеф Бюке, которого нашли повешенным в третьем подвале, между задником и декорациями к «Королю Лахора».

Рауль отступил, пропуская процессию, склонил голову в знак уважения и вышел.

Глава III,

в которой мсье Дебьенн и Полиньи впервые тайно рассказали новым директорам Оперы мсье Арману Моншармену и Фирмену Ришару об истинной причине своего ухода

Между тем началась церемония прощания. Я уже упомянул, что этот великолепный праздник был устроен по случаю ухода из Оперы мсье Дебьенном и Полиньи, которые хотели проститься, как мы сегодня говорим, «на высокой ноте».

В проведении этого прекрасного и грустного вечера им помогли все, кто имел хоть какой-нибудь вес в парижском свете и в искусстве.

Общество собралось в фойе танцевального зала, где Сорелли, с бокалом шампанского в руке и подготовленной речью, готовой сорваться с её языка, ждала директоров, уходящих в отставку. Позади неё толпились молодые и старшие подруги из балетной труппы. Одни тихо обсуждали последние события, другие издали переглядывались с друзьями, уже смешавшимися с шумной толпой у буфета, который был установлен между декорациями Буленже, изображавшими «Танец воинов» и «Сельский танец».

Некоторые танцовщицы переоделись в свои городские наряды; большинство же всё ещё были в лёгких газовых юбках, но все они приняли серьёзные и соответствующие случаю выражения лиц. Только малютка Жамме, которая в свои беззаботные пятнадцать лет, казалось, забыла и о Призраке, и о смерти Жозефа Бюке, без остановки щебетала, прыгала, шалила и проказничала. А потому, когда мсье Дебьенн и Полиньи появились на ступенях танцевального фойе, Сорелли нетерпеливо и строго одёрнула её, призвав к порядку.