Проект Эвтаназия

Архивариус N

Проект Эвтаназия

Глава 1. Обычное утро

Холодная простыня. Это было первое ощущение. Глубокой ночью он инстинктивно потянулся к ее теплу, к знакомому изгибу спины под мягкой тканью пижамы, но наткнулся лишь на пустоту и холодную льняную гладь. Он не проснулся тогда, лишь глубже ушел в сон, в котором искал ее безуспешно по бесконечным коридорам.

Окончательно его выдернуло из объятий сна не резкое трезвоние будильника, а тишина. Слишком уж тихо было. И неправильно пусто. Макс приоткрыл глаза. Спальня тонула в предрассветном полумраке. Полоска бледного, безжизненного света пробивалась сквозь щель между шторами, выхватывая из тьмы край комода, знакомую тень настенных часов. Воздух был неподвижным, пахло стиранным бельем и легкой пылью, которую Ольга так яростно вытирала каждый день, но которая, казалось, просачивалась в квартиру из самого мироздания.

Он потянулся рукой на ее половину кровати. Простыня была холодной и смятой. Сердце на мгновение сжалось от бессознательной, животной тревоги. Он приподнялся на локте, вслушиваясь в тишину, и тут же замер.

Из гостиной, приглушенно, сквозь стену, донесся звук. Сначала тихое, жалобное похныкивание, такое знакомое, что отзывалось где-то глубоко в подкорке, а следом – голос. Сонный, уставший до глубины души, но бесконечно нежный, смягченный любовью и ночью.

– Тш-ш-ш, солнышко мое, мама здесь, – послышалось за стеной. – Сейчас, сейчас, все будет хорошо…

Тревога мгновенно растаяла, сменившись привычным, теплым чувством вины. Ольга встала к малышке раньше него. Опять. Он с силой провел ладонью по лицу, сгоняя остатки сна, и сел на краю кровати. Паркет под босыми ногами оказался ледяным. Он поежился и, нащупав взглядом в полумраке скомканную на стуле футболку, натянул ее на себя. Ткань пахла им самим – чистым телом и едва уловимым запахом пота прошедшего дня.

Он вышел из спальни, движимый внутренним компасом, ведущим его к этим двум голосам – плачущему и утешающему. В коридоре было чуть светлее. Из-под двери в детскую тянулась узкая полоска теплого желтого света. Он приоткрыл дверь без стука.

Комнату освещал лишь маленький ночник в форме месяца, отбрасывающий на потолок причудливые блики. В центре этой мягкой подсветки, в большом кресле-качалке, сидела Ольга. Она прижала к груди их дочь, маленькую Алису, закутанную в пушистый пледик с зайчиками. Голова Ольги была склонена к головке ребенка, темные волосы спадали ей на лицо, скрывая выражение, но по идеальной, утомленной линии ее щеки и шеи он читал всю историю этой ночи – бесконечные укачивания, кормления, короткие вспышки сна.

Кресло тихо поскрипывало, создавая убаюкивающий ритм. Макс сделал шаг внутрь. Пол скрипнул. Ольга подняла на него глаза. Они были огромными, подернутыми дымкой недосыпа, с синевой у внутренних уголков, но в них не было раздражения. Лишь усталая, всепоглощающая нежность.

– Разбудила? – ее голос был хриплым шепотом.

– Нет, – так же тихо ответил он, подходя ближе. – Сам проснулся. Почему не позвала?

– Ты вчера поздно с работы приполз, – она улыбнулась уголками губ, не переставая легонько похлопывать Алису по спинке. – Решила, хоть немного поспишь.

Он наклонился, и его мир сузился до этой точки. Он уткнулся носом в ее макушку, вдохнул знакомый, родной запах – детский шампунь, которым она теперь пользовалась, смешанный со сладким запахом грудного молока. Это был аромат их новой жизни. Потом он коснулся губами макушки Алисы, такой теплой и покрытой едва заметным пушком. От нее пахло чистотой, молоком и чем-то бесконечно своим.

– Как она? – спросил он, все так же шепча, будто боясь спугнуть хрупкое равновесие ночи.

– Наелась, теперь капризничает, хочет на ручки, – Ольга покачала головой, но в ее голосе сквозила гордость. – Характер уже проявляет. В папу.

Он фыркнул и выпрямился. Рука сама потянулась поправить на Ольге халат, натянуть его на плечо.

– Иди, чайник уже закипел, – сказала она, снова погружаясь в созерцание своего ребенка. – Молоко на второй полке.

Он кивнул, хотя она уже не смотрела на него, и вышел, прикрыв за собой дверь.

На кухне его встретил влажный, уже остывший воздух. Ольга, видимо, уже проветривала. Он щелкнул выключателем, и под потолком зажглась люстра с матовыми плафонами, залившая комнату резким, недобрым светом. Он поморщился и включил вместо нее бра над столом – так было уютнее.

Действуя на автомате, он поставил закипать чайник еще раз, достал из холодильника пачку творога, банку сметаны. Холодильник густо вздохнул на него холодом. На его дверце, прилепленные в случайном порядке, красовались магниты – сувениры из отпусков, подарок клиентов с логотипом компании, смешная открытка от друзей. И фотография. Их с Ольгой в день свадьбы. Они стояли под дождем из лепестков роз, смеющиеся, абсолютно мокрые и безумно счастливые. Он провел пальцем по ее залитому смехом лицу. Главное – чтобы все были здоровы, пронеслось у него в голове старой, заезженной пластинкой. Остальное – ерунда. На работе разберутся, деньги заработаются, сон наверстается. Главное – это они. Вот в этой квартире. Сейчас.

Чайник взвыл и резко щелкнул. Звук был таким привычным, что растворялся в фоновом шуме жизни. За окном, в сером предрассветном мареве, завелся и затарахтел чей-то двигатель. Сверху донеслись глухие шаги – сосед на работу собирался. Мир просыпался, и его обыденность, его предсказуемость были самым большим утешением.

Он налил чай в большую кружку с надписью «Самый Лучший Папа» – подарок Ольги на первый его отеческий день рождения. Бросил в него пакетик с бергамотом. Аромат мгновенно разлился по кухне, смешиваясь с запахом ночи и утра. Он сел за стол и принялся механически есть творог, уставившись в экран телефона. Мессенджеры молчали. Рабочая почта была пуста. Еще слишком рано. Хорошо.

Он убрал за собой, помыл кружку. Пора было собираться. Из детской доносилась тишина – значит, Ольга уложила Алису. Он прошел в спальню, облачился в подобранный вечером костюм – темно-синие брюки, светлую рубашку. Без галстука. В айтишном отделе это дозволялось.

Он уже натягивал пиджак, когда в дверь просунулась Ольга. Она выглядела изможденной, но умиротворенной.

– Уходишь? – она подошла к нему и своими теплыми руками автоматически поправила воротник рубашки, потянула пиджак на плечах, смахнула невидимую пылинку. Ее прикосновения были легкими, быстрыми, отточенными до ритуала.

– Ага, – он поймал ее руки и поднес к своим губам, поцеловал сухие, теплые пальцы. – Сегодня постараюсь рвануть пораньше. Может, успею с ней перед сном поиграть.

– Она будет рада, – Ольга улыбнулась, и в этой улыбке была вся ее усталость и вся ее любовь. Потом ее лицо стало серьезным. – Смотри, не забудь купить молока. И позвони родителям, а то мама вчера звонила, волнуется, что мы пропали. Говорит, ты ей три дня не звонил.

– Не забыл, – он покачал головой, делая мысленную пометку. Молоко. Родители. – Позвоню в обед. Обещаю.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее на прощание. Ее губы были мягкими и чуть потрескавшимися. Она ответила на поцелуй, но сразу же отстранилась, уже поглядывая в сторону детской, прислушиваясь.

– Ладно, иди, а то опять пробка встанет на выезде, – потянула она его за рукав к выходу.

В прихожей он натянул ботинки, взял с тумбы ключи, телефон, положил в карман пиджака кошелек.

– Люблю вас, – бросил он уже из коридора.

– И мы тебя, – донесся ее голос, приглушенный расстоянием и заботой. – Осторожнее за рулем.

Дверь захлопнулась с тихим щелчком. Лифт, пахнущий озоном и чужими духами, плавно понес его вниз. Он прислонился к прохладной стенке кабины, глядя на свои отражения в полированной стали дверей. Тридцать лет. Семья. Работа. Ипотека. Все как у людей. Все правильно.

Он глубоко вздохнул, выпрямил плечи и достал телефон, чтобы проверить пробки. Начинался новый день. Самый обычный день его самой обычной жизни.

Отлично. Продолжаем. Вторая глава должна углубить погружение в мир Максима, показать его социальные связи, рутину работы и закрепить ощущение нормальности и реальности происходящего.

Глава 2. Колесико в механизме

Пробка на выезде из спального района была такой же незыблемой константой, как восход солнца или ночной плач младенца. Макс привычно встроил свой не самый новый седан в вереницу машин, ползущих к главной магистрали. Солнце, уже набравшее силу, слепило в лобовое стекло, и он щелкнул рычажком, опуская солнцезащитный козырек. В салоне пахло кофе из термоса и искусственным запахом освежителя воздуха в виде елочки, качающейся на торпедо.

Радио бубнило о чем-то своем – очередной рост ключевой ставки, пробки на кольце. Он убавил громкость. Тишина стала фоном для мыслей, которые уже переключались с уютного хаоса дома на структурированный хаос работы. Нужно было не забыть проверить пулл-реквест Дмитрия, допилить тесты к новому модулю, да и тот легаси-код, доставшийся в наследство от прежней команды, уже который день не давал покоя, маяча на периферии сознания назойливой ошибкой компиляции.

Вспомнив обещание, данное Ольге, он нашел в списке контактов номер «Мама» и нажал вызов.

Трубку взяли почти сразу, словно ждали.

– Максюша? – голос Галины, матери, всегда звучал так, будто она поднимала трубку посреди ночи, даже если это было утро. В нем смешивались радость, тревога и легкий упрек. – Привет, сынок! Живой? Мы уж думали, ты в тайге пропал без вести!

– Живой, мам, жив-здоров, – автоматически улыбнулся он, глядя на задние огни впереди стоящей машины. – Просто неделя выдалась сложная. С Олей и малышкой все в порядке.

– А мы и не сомневаемся, что Оленька справляется, она у нас молодец, – в голосе Галины зазвенела материнская гордость за невестку. – Это, ты-то как? Не перерабатываешь? Выглядел ты в воскресенье уставшим. Николай, – крикнула она куда-то в сторону, – Николай, бери трубку, сын звонит!

На том конце провода послышалось недовольное ворчание и шаги. Через мгновение голос стал ниже, тверже.

– Максим. Все в порядке?

– Все, пап. Работаем.

– Понимаю. А с тем API разобрались? – Николай, отец, всегда говорил с ним на языке проблем и решений. Бывший инженер, он до сих пор интересовался технической стороной его работы, видя в ней продолжение своей профессии.

– Почти. Сегодня как раз планируем закрыть тот баг.

– Правильно. Главное – системный подход. Не геройствуй в одиночку, команда для чего? – послышалось одобрительное кряхтение. – Ладно, не отвлекаем. Езжай аккуратнее. Передавай привет Оле и нашей принцессе.

– Передам. В выходные позвоню.

Он положил трубку, чувствуя странное спокойствие. Этот короткий, деловой разговор с отцом был таким же ритуалом, как утренний кофе. Он ставил все на свои места: есть проблемы, но они решаемы. Есть семья, и она тебя поддерживает.

Офисный центр, зеркальная стеклянная башня, вздымавшаяся в небо, проглотила его вместе с потоком таких же, как он, спешащих на работу людей. Лифт умчал его на четырнадцатый этаж, и вот он уже входил в царство открытого офиса.

Воздух здесь был другим – прохладным, кондиционированным, с устойчивой нотой горького кофе, свежей распечатанной бумаги и легкого озона от электроники. Гул был негромким, но плотным: клавиатурный стук, шепоток голосов из наушников, гудение системных блоков, приглушенный смех из кухни.

– Мужчина, приветствую! – раздался сбоку голос. Из-за соседней перегородки поднялась знакомя голова Антона, руководитель смежной команды. Его лицо украшала трёхдневная щетина и выражение человека, уже пережившего два стендапа и одно срочное совещание. – Как выживаешь?

– Пока на плаву, – отшутился Макс, включая мониторы. Экранчики ожили, подсвечивая его лицо холодным синим светом. – Жду, когда приплыву.

– Доплывешь, – хмыкнул Антон и скрылся за перегородкой.

Утренний стендап их команды прошел быстро и динамично. Пять человек по очереди делились статусом. Макс коротко доложил о прогрессе по своему модулю, упомянул о проблеме с legacy-кодом, который «нужно или переписать, или пристрелить, потому что он уже и кошмары снится». Коллеги понимающе засмеялись. Продукт-менеджер что-то записала в свой планшет, кивнув. Все было четко, ясно, предсказуемо.

А потом наступил «поток». Он надел наушники, включил фоном инструментальную музыку, и внешний мирперестал существовать. Остались только строки кода, пляшущие на экране, логика архитектуры, решение сложной задачи. Он ловил баги, как рыбацкий траулер в северных морях – медленно, методично, с холодной яростью профессионала. Время сжалось, превратилось в абстрактную величину. Он не заметил, как пролетели два часа. Не заметил, как кто-то принес пакет с круассанами. Он нашел основную причину проблемы – ошибку в чужой библиотеке, сделанную одному Богу известно когда. Чувство глубокого, тихого удовлетворения разлилось по телу, согревая изнутри. Он откинулся на спинку кресла и с наслаждением потянулся, хрустнув позвонками.

– Выглядишь довольным, – заметил Антон, появляясь у его стола с двумя кружками кофе. Одну он протянул Максу. – Нашел клад?

– Нашел говнокод, – Макс с благодарностью принял кружку. Горячий пар щекотал ноздри. – Теперь знаю, кого проклинать в следующий раз, когда все полетит к чертям.

– Всегда есть, кого проклинать, – философски заметил Антон, присаживаясь на край стола. – Кстати, видел вчера матч? «Динамо» опять облажалось. Просто позор.

– Не, не видел, – Макс сделал глоток. Кофе был крепким и обжигающим. – Алиска капризничала, укачивали до полуночи.

– А, понимаю, – лицо Антона смягчилось. – У меня вот Машка в сад пошла, а все равно каждую ночь прибегает, что монстр под кроватью. Приходится дежурить. Жена говорит, это я ее разбаловал.

Они еще минут десять болтали о детях, о безумных ценах на квартиры, о глупом решении руководства поменять поставщика кофе в офисе. Это был простой, бессмысленный и такой необходимый разговор – лубрикант для социальных шестеренок. Макс чувствовал себя своим, частью этого механизма.

Внезапно телефон на столе мягко завибрировал. Он глянул на экран. Сообщение от Ольги. Одно фото. Алиса, укутанная в тот самый заячий пледик, сладко спала в коляске на балконе. Личико было розовым, безмятежным. Ресницы длинными тенями лежали на щеках. Подпись: «Вырубилась после битвы с погремушкой. Скучаем. Как ты?»

Он улыбнулся. Широко, по-настоящему. Все напряжение кода, все раздражение от работы улетучилось. Он посмотрел на это фото несколько секунд, сохранил его в «Избранное» и только потом отправил смайлик с сердечками в ответ.

– Ну что, – поднялся Антон, прерывая его созерцание. – Идем похаваем? Я вчера открыл для себя одну кофейню через дорогу. Кофе у них просто волшебный, и сэндвичи с копченной говядиной – пальчики оближешь. Разомнем кости.

Макс глянул на время. Час дня. Работы еще горы.

– Да я, вроде, не очень… – начал он.

– Да брось, – отрезал Антон. – На полчасика. Солнце посмотришь. А то заморишь себя тут. Код никуда не денется.

Макс колебался секунду, потом махнул рукой.

– Ладно. Только быстренько. Мне еще тесты гонять.

Он сохранил все изменения в Git, с комментарием «исправление древнего зла», и выключил монитор. Поднялся, чувствуя, как затекли спина и ноги. Да, размяться бы не помешало.

Они вышли из прохладного кондиционированного холла на улицу. Полдневное солнце ударило по глазам. Город гудел, как огромный живой организм. Воздух пах выхлопными газами, асфальтом, нагревшимся за утро, и далеким запахом цветущих лип.

Антон сразу же полез за сигаретами. Макс остался стоять у входа, зажмурившись от яркого света. Он достал телефон, еще раз глянул на спящую дочь. Улыбнулся.

Пешеходный переход через оживленную четырехполосную дорогу был прямо перед ними. Зеленый человечек на светофоре уже мигал, предупреждая о скором переключении.

– Опа, – сказал Антон, выпуская струйку дыма. – Сейчас красный загорится. Бежать будем?

Макс сунул телефон в карман пиджака.

– Давай, – кивнул он, делая первый шаг с тротуара на теплый, прогретый асфальт. – Успеем.

Глава 3. Белый шум

Первый шаг с бордюра был стремительным, почти прыжком. Антон, хихикая, как школьник, рванул чуть вперед. Макс последовал за ним, его туфли уверенно ступили на белые полосы «зебры». Мысль мелькнула обрывком: «Главное – не споткнуться о гравий».

Солнце, отражаясь от лакованного капота припаркованной неподалеку машины, ударило в глаза ослепительной бликующей полосой. Он на мгновение зажмурился, отшатнувшись внутренне, но ноги продолжали нести его вперед по инерции. В ушах стоял городской шум – гул десятков моторов, далекий гудок, чьи-то смешливые возгласы с тротуара, навязчивая мелодия из открытого окна где-то справа.

Он успел заметить, как зеленый человечек на светофоре погас, сменившись на желтый предупреждающий цвет. Антон уже был почти на той стороне, обернулся, что-то крича ему и смеясь, его лицо было искажено гримасой веселья и напряжения. Макс ускорил шаг.

Именно в этот момент, на самой середине дороги, его сознание зафиксировало аномалию.

Краем глаза, с левой стороны, где поток машин должен был стоять, покорно ожидая зеленого, он уловил движение. Не просто движение – резкий, стремительный рывок. Темно-синий внедорожник. Он не просто ехал. Он летел, нарушая все правила физики и ПДД, не снижая скорости перед пешеходным переходом.

Мир не замедлился, как показывают в кино. Он, наоборот, рванул с бешеной скоростью, превратившись в кашу из обрывочных ощущений.

ЗВУК. Его обрушила первая волна. Не просто громкий. Это был всесокрушающий, животный рев мотора, выкрученного на пределе, сливающийся с пронзительным, исступленным визгом шин, вгрызающихся в асфальт. Этот звук врезался в барабанные перепонки физической болью, вытеснив все остальные шумы города, заполнив собой вселенную.

ЗАПАХ. Резкий, едкий, сладковато-горький – паленой резины, перегретого металла и… чего-то еще. Спиртного? Сладковатого, как перебродивший сироп. Этот запах ударил в нос, заставив задохнуться.

СИГНАЛ. Один-единственный, короткий, истеричный гудок. Не предупреждающий, а уже запоздалый, полный чьей-то собственной, осознанной паники.

У Макса не было времени обернуться. Не было времени среагировать. Мозг, получая сигналы от глаз и ушей, только начал строить картину угрозы, посылая в мозг команду «ПРЫГАТЬ!», но было уже поздно.

Удар.

Нечто огромное, неостановимое, неумолимое врезалось в него сбоку.

Это не было похоже на толчок или падение. Это было тотальное уничтожение. Ощущение собственного тела разом исчезло, растворилось в белом калейдоскопе боли. Он не почувствовал, как отрывается от земли. Он просто полетел. Бесформенная, разбитая кукла.

В воздухе, который свистел в ушах, мелькнули обрывки: синее-синее небо без единого облачка, грязное подбрюшье внедорожника, отлетевший куда-то в сторону ботинок, испуганное, перекошенное лицо Антона на тротуаре, уже далеком-далеком.

А потом – второй удар. Жесткий, сухой. Асфальт. Он приземлился на него всем телом, и мир взорвался окончательно. Боль, которая до этого была одним сплошным фоном, внезапно локализовалась, рассыпалась по телу миллиардом осколков: переломанные ребра, раздробленная ключица, разорванные внутренности. Голова с оглушительной силой ударилась о дорожное покрытие, и внутри черепа погас свет.

Тишина.

Она наступила не сразу. Сначала был просто оглушительный звон в ушах, который постепенно начал отступать, как морской прилив, обнажая дно. И на этом дне проступали другие звуки. Глухие, приглушенные, будто доносящиеся из-за толстой стеклянной стены.

Чей-то визг. Женский. Пронзительный, полный чистого, неконтролируемого ужаса.

– О боже! О боже, нет!

Глухой мужской голос, пытающийся быть командным, но срывающийся на фальцет:

– Не трогайте его! Вызывайте скорую! Ты, мудак, куда?! Стоять!

Далекий, нарастающий вой сирены. Не одной. Нескольких. Они сливались в один пронзительный, тревожный аккорд.

Макс не чувствовал своего тела. Оно было чужим, непослушным, разбитым сосудом. Но сознание… сознание работало с пугающей, кристальной ясностью. Он не мог пошевелить рукой, не мог открыть глаза, но он СЛЫШАЛ. И он ПОНИМАЛ.

Мысли текли медленно, густо, как патока.

«Так вот как оно… умирать»

«Оля… прости»

«Алиса… я же обещал поиграть…»

«Мама… пап…»

Он чувствовал, как по его лицу, по шее что-то теплое и липкое растекается медленной, тяжелой волной. Кровь.

Кто-то склонился над ним. Он почувствовал чье-то присутствие, услышал сдавленные всхлипы.

– Держись, мужик… держись, скорая уже близко… – чей-то дрожащий голос прямо над его ухом. Пахло потом и дешевым табаком.

Потом голоса отдалились, зашумели, перемешались. Сирены заглушили все, выливаясь прямо в мозг. Чьи-то руки, уверенные и резкие, трогали его, переворачивали. Новая, сокрушительная волна боли прокатилась по телу, вырвав из небытия короткий, хриплый стон, который он сам не узнал.

– Множественные переломы! Внутреннее кровотечение! Давайте обезболивающее! Быстро!

– Давление падает!

– В машину! Везите!

Его подхватили, куда-то понесли. Мир качался, трясся, прыгал. Свет прожекторов скорой помощи резал сквозь веки, даже закрытые. Потом – звук захлопывающейся двери, и тряска стала другой, вибрирующей, мчащейся сквозь пространство.

Он лежал на жестких носилках, и каждый толчок колес о кочки отзывался в нем новым взрывом агонии. Дыхание стало даваться с невероятным трудом. Каждый вдох был хриплым, клокочущим усилием. Внутри что-то было сломано, порвано, разлилось.

Медсестра в машине что-то говорила ему, гладила по руке, но он почти не различал слов. Только тон – испуганный, жалостливый.

И тогда пришло ощущение… легкости. Тело, которое еще секунду назад было грузом невыносимой боли, вдруг начало отделяться. Боль отступила, стала далекой, чужой, как плохая связь по телефону. Ему стало холодно. Очень холодно. Он проваливался куда-то в темноту, мягкую и ватную.

А впереди, в самом конце этого тоннеля из тьмы и отдаленных, искаженных голосов, затеплился свет.

Не яркий, не ослепительный. Сначала – просто размытое белое пятно. Оно росло, приближалось, становилось все больше, затягивая в себя. Оно не пугало. Оно звало. Обещало покой. Обещало конец этой дикой, разрывающей боли.

«Это смерть» – пронеслось в его проясняющемся, отлетающем сознании. «Я умираю. Сейчас будет конец»

Он мысленно обнял Ольгу. Прижал к груди Алису. Попрощался с родителями.

И отпустил себя. Позволил этому белому, чистому, безмятежному свету поглотить себя целиком. Он плыл навстречу ему, и последние звуки реальности – вой сирены, голоса медиков, биение его собственного сердца – угасли, растворились в нарастающем, всезаполняющем гудении.

Тишина. Абсолютная, конечная, вселенская тишина.

Он умер.

Глава 4. Чужая кожа

Белое.

Не ослепительная вспышка, не свет в конце тоннеля. А ровное, мягкое, безграничное белое. Оно было повсюду. Оно было ничем. И он был ничем, парящим в этом ничто. Не было тела, не было боли, не было мыслей. Только покой. Абсолютный, бездонный, заслуженный покой.

Так длилось вечность. Или мгновение. Понятия времени не существовало.

Первый луч сознания прорезал эту пустоту, как игла. Он был тонким, острым и болезненным.

«Я…»

Мысль была хрупкой, едва оформленной. За ней потянулась другая.

«Где… я?»

Белое вокруг не изменилось. Но в нем что-то появилось. Не звук. Скорее, вибрация. Колебание, идущее извне и достигающее того, что когда-то было его «я».

Вибрация обрела форму. Стала ритмом. Ровным, механическим, навязчивым.

Бип… Бип… Бип…

Он знал этот звук. Из фильмов, из сериалов. Монитор сердечного ритма. Значит, он не умер? Значит, больница? Команда медиков все-таки успела?

Облегчение, теплое и вязкое, разлилось по несуществующему телу. Он попытался сделать вдох, чтобы ощутить его полной грудью, но… не смог. Не было команды. Не было легких, которые могли бы подчиниться. Паника, острая и стремительная, кольнула его.

«Я не могу дышать!»

Он попытался закричать, позвать на помощь – беззвучный вопль застрял в несуществующем горле. Он попытался дернуться, пошевелиться – ничего. Полный, всепоглощающий паралич. Он был заперт внутри себя, в этой белой пустоте, с одним лишь монотонным Бип… Бип… Бип…

Сознание, вырванное из объятий небытия, начало работать с лихорадочной, бешеной скоростью, натыкаясь на стены собственной беспомощности. Он был разумом без тела. Призраком, прикованным к аппарату искусственного поддержания жизни.

«Кома. Я в коме. Это она и есть. Ольга… она где-то рядом. Она ждет. Надо проснуться. НАДО ПРОСНУТЬСЯ!»