Графит любви

«Алиса», – его голос, чуть громче, разрезал тишину, как нож. Из темноты, словно материализовавшись из самой тьмы, возникла его помощница. Алиса была воплощением ледяной, безупречной элегантности: идеально сидящий черный костюм из тончайшей шерсти, безукоризненный тугой пучок, не выбивалась ни одна волосинка, лицо – красивое, скульптурное, но абсолютно лишенное эмоций, как маска. Она несла в руках большую плоскую коробку из плотного черного картона с вытесненным серебристым логотипом, который я не узнала – абстрактный символ, похожий на стилизованные крылья или цепи. В другой руке она держала тонкую металлическую сантиметровую ленту, сверкавшую в свете лампы.

«Никита Васильевич», – она остановилась в шаге от границы света, готовая к приказу, статуя профессионализма. Ее взгляд, холодный и бесстрастный, скользнул по моей полуобнаженной фигуре без малейшего интереса или оценки, как будто она смотрела на стул или картину. Это отсутствие реакции было еще более унизительным, чем насмешка.

«Измерь Анну Сергеевну. Полный набор параметров. Особое внимание – объемы груди с тканью и без, талии, бедер. Обхват бедра на 10 см ниже паха. Длина ноги от паха до пола. Точность до миллиметра». Его приказ звучал отточено, деловито, как техническое задание. «И подготовь ее к медицинскому обследованию. Завтра, 9:00. Клиника «Этерна». Полный пакет, включая гинекологический осмотр, анализы крови на инфекции и гормональный профиль, психометрическое тестирование. Скажи Семену, чтобы встретил у служебного входа и сопроводил напрямую к доктору Любимовой. Никаких очередей. Никаких посторонних глаз».

Медицинское обследование. Пятый пункт Правил. Гинекологический осмотр. Анализы на инфекции. Слова ударили по мне, как обухом. Я почувствовала, как кровь отливает от лица, оставляя кожу мертвенно-бледной, а ноги становятся ватными. Холодный ужас сковал горло, перекрывая дыхание. Завтра? При чужих людях? Доктор Любимова… Кто она? Что они там будут делать? Образы белых халатов, холодного металла, унизительных поз и вопросов пронзили сознание. Это было глубже, интимнее, страшнее простого стояния полураздетой.

«Да, Никита Васильевич», – Алиса кивнула с ледяной эффективностью, не дрогнув ни одним мускулом. Она шагнула ко мне, ее каблуки цокали по паркету с четким, деловым ритмом. «Пожалуйста, поднимите руки, Анна Сергеевна». Ее голос был вежливым, ровным, но абсолютно безжизненным, как голос озвучки в лифте.

Я посмотрела на Волынского, ища в его лице хоть намек на… что? Сожаление? Сомнение? Его выражение оставалось неизменным – контролируемым, отстраненным, бесстрастным. Для него это была рутина. Очередной бизнес-процесс в его империи. Я была активом, требующим оценки и подготовки к использованию. Ни больше, ни меньше.

Руки… Опять руки. Поднять? Значит, снять лифчик? При ней? При нем? Стоя здесь, на виду? Боже, это переходит все границы! "Беспрекословное подчинение"… Но где предел? "Кодекс"? Это же стоп-слово! Стоит ли его тратить сейчас? На это? На снятие лифчика? Он скажет, что я слабая. Что не готова. Что зря потратил время. А потом… квартира, операция… все исчезнет. Но этот осмотр завтра… Гинеколог… Я не могу… Нет, я должна. Должна выдержать. Сейчас. Снять. Просто сними!

«Анна», – голос Волынского прозвучал как низкое предупреждение, вибрирующее в тишине. «Ты слышала Алису. Руки вверх. Сейчас».

В его тоне не было злобы или раздражения. Только ожидание немедленного выполнения приказа. И невысказанное, но ясно читаемое обещание последствий за неповиновение. Я зажмурилась на секунду, глотая ком слез унижения и страха, поднявшийся к горлу. Потом, с ощущением, что совершаю что-то необратимое, медленно подняла руки, скрестив их за головой, открывая спину и живот полностью. Алиса без лишних слов, быстрыми, точными, безличными, как у медсестры движениями, расстегнула крючок лифчика сзади. Хлопковая ткань ослабла. Я почувствовала, как груди высвобождаются из чашечек, и холодный воздух пентхауса коснулся сосков, мгновенно сделав их твердыми, набухшими, четко очерченными под тонкой тканью. Я дернулась всем телом, инстинктивно желая согнуться, прикрыться, но руки были зафиксированы за головой. Стыд пылал на моих щеках. Казалось, они излучают жар.

«Не двигайтесь, пожалуйста», – монотонно произнесла Алиса, прикладывая холодную металлическую ленту рулетки к моей талии. Ее прикосновения были точными, клиническими, лишенными малейшего намека на человеческое тепло. Она измеряла обхват под грудью, затем самой груди (я чувствовала, как ткань лифчика съезжает, обнажая верхнюю часть ареолы, и замирала от нового приступа стыда), талии. Рулетка скользила по коже, оставляя ощущение холода и глубокого, проникающего внутрь унижения. Каждую цифру она записывала в маленький кожаный блокнот тонким серебристым карандашом. Потом велела поставить ногу на низкую табуретку из черненого дерева, которую принесла из темноты, и измерила длину от паха до пола с внутренней стороны, затем обхват бедра. Я стояла, застывшая. Раздетое тело выставленное на обозрение, как товар на складе, под тяжелым, аналитическим взглядом Волынского и бесстрастными, методичными манипуляциями Алисы. Возбуждение окончательно угасло, растворившись в ледяном страхе и ощущении полной потери себя, превращения в объект. Слезы наконец выступили на глаза, но я закусила губу, не позволяя им упасть.

Когда измерения закончились, Алиса молча закрыла блокнот и положила рулетку в карман жакета. Затем она открыла черную коробку с серебристым логотипом. Внутри, на черном атласе, лежало нечто, что лишь отдаленно напоминало одежду. Это был артефакт, символ. Платье-комбинация из тончайшего черного шелка, струящееся, почти невесомое, переливающееся в свете лампы глубинным синеватым отливом, как крыло ворона. Но его фасон… Он был соблазнительным до опасности, до полной потери стыда. Глубокий V-образный вырез обещал открыть грудь почти до сосков, тонкие, едва заметные бретельки казались ненадежными, спина была вырезана глубоко, почти до копчика, обещая открыть всю линию позвоночника. Оно выглядело так, будто должно было облегать каждую линию тела, ничего не скрывая, а лишь подчеркивая, акцентируя, превращая носителя в объект желания.

«Это – на сейчас», – сказал Волынский, наконец сдвинувшись с места. Он подошел ближе, его тень накрыла меня, его запах почувствовался сильнее – кожа, бензоин, мощь. Он взял платье из рук Алисы. Тончайший шелк струился в его сильных пальцах, как черная вода. «Надень. Покажи мне, как оно сидит на твоей… форме». Он протянул мне этот кусочек роскоши и унижения. Его пальцы едва коснулись моих. Искра – короткая, резкая, электрическая – пробежала по коже предплечья, заставив меня вздрогнуть. «Алиса, помоги ей, если потребуется. А потом – ванная комната. Через дверь справа». Он кивнул в сторону темноты, где теперь едва виднелась узкая полоска света под дверью. «Ты помоешься. Там все необходимое. У тебя есть двадцать минут. Потом я вернусь». Он бросил последний оценивающий, проникающий взгляд на мое дрожащее тело, задержавшись на открытой груди на мгновение дольше, чем нужно, и растворился в темноте пентхауса, направляясь, видимо, в упомянутый ранее кабинет. Его шаги быстро затихли.

Алиса молча взяла платье из моих ослабевших, почти не чувствующих ничего рук. «Поднимите руки», – скомандовала она с той же бесстрастной эффективностью. Я машинально повиновалась, словно автомат. Шелк, невероятно мягкий, прохладный, пахнущий чем-то дорогим и чужим – скользнул по моей голове, по плечам. Ткань была невесомой, как паутина. Алиса ловко застегнула что-то сзади на шее – крошечную, почти неощутимую застежку. Платье облегало меня, как вторая кожа, как позолоченная клетка. Оно было соблазнительно коротким, едва прикрывая ягодицы, глубокий вырез открывал верхнюю часть груди, намекая на ложбинку. Открытая спина заставляла чувствовать малейшее движение воздуха, как поцелуй. Я посмотрела вниз. Ткань была настолько тонкой, что очертания тела, тень лобка, темные круги ареол просвечивали в луче света. Я чувствовала себя одетой и обнаженной одновременно, упакованной и выставленной. Стыд вернулся с новой силой, но теперь к нему примешивалось странное, почти болезненное любопытство. Как я выгляжу в этом? Какую роль мне отвели?

Алиса отступила на шаг, ее бесстрастный взгляд скользнул по фигуре, от подбородка до щиколоток, как сканер. «Вам не понадобится нижнее белье с этим фасоном. Оно только нарушит линию и создаст ненужные линии. Ванная – там». Она четко указала направление в темноте к светящейся щели под дверью. «У вас двадцать минут на то, чтобы помыться. Не опаздывайте. Он не терпит опозданий». С этими словами она развернулась и исчезла в другом направлении, растворившись в тенях пентхауса так же внезапно, как и появилась.

Я осталась одна посреди огромной, погруженной во мрак гостиной, в этом шелковом ошейнике соблазна и подчинения, с грудой своей жалкой, убогой одежды у ног, как символом сброшенной старой жизни. Запах страха – мой собственный, кисловатый – смешивался с запахом дорогой кожаной мебели, холодным, чистым воздухом, фильтруемым системами пентхауса, и едва уловимым, но въедливым шлейфом его парфюма, который теперь был и на платье. Возбуждение, подавленное унижением измерений и страхом перед завтрашним осмотром, снова зашевелилось где-то глубоко внутри, пугающее, неистовое, неуместное. Двадцать минут. Чтобы помыться. Смыть с себя запах страха, пыль общаги, пот отчаяния? Или чтобы приготовиться к чему-то новому, еще более неведомому и пугающему? Что будет, когда он вернется? Я посмотрела на светящуюся щель под дверью ванной. Это была не просто дверь. Это был портал. Из его мира абсолютного контроля – в мимолетное уединение, которое тоже было частью его плана. Так же, как и сам этот пентхаус. Так же, как и он сам.

Собрав все остатки воли, чувствуя, как шелк скользит по коже при каждом шаге, напоминая о своем присутствии, о его выборе, о моей новой роли, я сделала шаг к двери. Потом другой. Шорох шелка сопровождал меня, звучал как шепот его воли. Начало было лишь прелюдией. Истинное испытание ждало впереди. За этой дверью. И за той, что закроется через двадцать минут.

Глава 3: Этерна: Стерильность и трещины

Пробуждение пришло не из привычного хаоса общаги – не под визгливый смех соседки Кати за тонкой перегородкой, не под запах пригоревшей каши из коридорной кухни и не под ритмичный стук колес трамвая под окном. Оно пришло из глубокой, звенящей тишины, нарушаемой лишь собственным, слишком громким дыханием и далеким гулом города где-то внизу. Я открыла глаза. Над головой вместо потрепанного гипсокартона и плаката с любимой группой – высокие потолки, затянутые серым шелком, рассеивающим мягкий, сумеречный свет раннего мартовского утра. Я лежала не на узкой железной койке с колючим казенным бельем, а в центре гигантской кровати, утопая в белоснежном облаке простыни и пододеяльника невероятной, обволакивающей мягкости египетского хлопка. На мне все еще было то самое черное шелковое платье-комбинация, теперь безнадежно смятое, искривленное на теле, как напоминание о вчерашнем унизительном дефиле под его пристальным взглядом. Его запахи – холодный бензоин, дорогая кожа – едва уловимо пропитали ткань.

Воспоминания нахлынули тяжелой, липкой волной: непробиваемая темнота пентхауса, его голос, режущий тишину приказами, холодные, точные пальцы Алисы, скользящие сантиметровой лентой по коже, шелест тончайшего шелка, облегающего тело как вторая кожа, его обещание вернуться через двадцать минут… А потом? Память отказывалась работать четко. Туман. Обрывки: выход из ванной комнаты, поразившей своей стерильной роскошью – каррарский мрамор, хромированные смесители, дождь, льющийся из скрытого потолочного душа, незнакомые, дорогие запахи геля и шампуня. Я стояла там, чистая, дрожащая, завернутая в огромный, пышно-мягкий белый банный халат с вышитой золотом монограммой «NV» на груди – халат, ждавший на подогретой вешалке, как часть ритуала. Помнила, как открыла дверь в гостиную и увидела его. Никита Волынский стоял у лифта, уже в идеально сшитом черном пальто. Его стальные глаза медленно, оценочно скользнули по мне – от мокрых прядей волос до босых ног, выглядывающих из-под мягкой ткани халата. Взгляд был бесстрастным, как у человека, оценивающего качество оказанной услуги. «Алиса отвезет тебя домой», – его голос звучал ровно, без интонаций. «Завтра в 8:45 Семен будет ждать у входа в твое общежитие. Не опаздывай». И все. Ни слова о платье. Ни слова о том, что было или не было в те двадцать минут ожидания. Ни намека на то, что происходило в его голове. Просто холодная констатация факта, директива. Дверь лифта бесшумно открылась, пропуская меня внутрь, где уже ждала ледяная статуя Алисы. И вот я здесь. Проснулась одна. В его постели? Нет, Алиса провела меня вчера не в спальню, а в другую комнату – столь же огромную, минималистичную, безупречно чистую, но абсолютно безличную. Гостиничный номер люкс высшей категории, лишенный малейшей искры жизни, тепла, воспоминаний. Серый шелк, черная мебель, огромное окно в мир. Его личное пространство было неприкосновенной крепостью.

Домой… Общага. Как я вернулась туда вчера в этом… этом платье? Накинув пальто Алисы? Спрятавшись под пледом в машине? Надеюсь, в коридоре было пусто. Надеюсь, Катя уже спала мертвецким сном после своей дешевой водки. А сейчас… 8:45. Семен. Клиника "Этерна". Гинекологический осмотр. Мазки. Анализы крови на… на все. Инфекции. Гормоны. Психологический тест. Боже милостивый… Как я пройду через этот конвейер унижений? А если… если что-то найдут? Что-то не так? Не ту микрофлору? Повышенный тестостерон? Или, не дай Бог, следы чего-то… Он ведь проверит все. Он купил эту клинику, эту доктора Любимову вместе со мной. Тогда что? Контракт расторгнут одним росчерком пера? "Нарушение пункта 5". А квартира? Операция? Мама звонила вчера поздно… Голос был как тонкая паутинка, едва слышный. "Доченька! Как ты? Хватает ли на лекарства? Ты не перерабатывайся…" Я солгала. "Все хорошо, мам. Работа интересная. Денег хватает. Скоро приеду". Солгала голосом, который дрожал только внутри. А сейчас… надо встать. Одеться. Во что? Мои жалкие тряпки… Где они? Остались на полу в его гостиной, рядом с тем черным конвертом, что перевернул жизнь? Алиса, наверное, выбросила их, как биологический мусор. "Твоя одежда недостойна". Значит… униформа. Все по его указке.