Неприкаянная

Джейн Грэй

Неприкаянная

Пролог

Дочь Безвременья

17 лет назад

Великий город—Сезоний затаил дыхание. Вся его многослойная, разноцветная жизнь сжалась в единую точку – секунду до Нового года. На главной площади, рядом со дворцом Хиемалий у Ледяных Часов, замерли, запрокинув головы, представители всех четырёх каст. Алые плащи Летних, золотые узоры Осенних, изумрудные накидки Весенних и строгие синие мундиры Зимних – всё смешалось в едином ожидании.

На высоком помосе, у самых часов, стоял Властимир , Владыка Зимы, Хиемал высшего ранга. Его лицо, испещрённое морщинами-морозными узорами, было непроницаемо. В руке он сжимал ледяной посох – символ своей власти. Его долг в эту ночь был величайшей честью и тяжелейшим бременем: возглавить отсчёт и дать начало новому циклу.

Он был воплощением своего сезона: суровый, непоколебимый, высеченный из векового льда. Его любили за справедливость и боялись за бескомпромиссность. Он был столпом системы, её надёжной, холодной опорой.

– Готовься, Властимир, – прошептал ему на ухо Жареяр , Владыка Лета, сияющий в золоте и багрянце.

Властимир лишь кивнул, не отрывая взгляда от небесной сферы на циферблате.

И вот он начался. Глухой, рокочущий удар колокола, от которого задрожала земля.

Один…

Лица людей озарились надеждой.

Два…

Три…

Во дворце, у самого подножия часов, в покоях, отведённых для семьи Владыки, его супруга Лада вскрикнула от боли. Роды начались стремительно и неожиданно, точно вьюга на равнине. Повитухи в синих одеждах Зимней касты засуетились, их лица были бледны от страха. Родить в ночь Перехода – дурная примета. А родить в сам миг его пика…

…Десять…

Властимир услышал отдалённый крик из покоев. Его железная воля дрогнула. Ладонька…

…Одиннадцать…

Он мысленно молился всем духам предков, чтобы они уберегли её.

… Двенадцать…

На площади взметнулся ликующий рёв. Фейерверки готовы были рвануть в небо, люди – обняться и закричать поздравления.

Но перехода не последовало.

Стража на постах замерла с поднятыми рогами, из которых так и не хлынул ликующий напев. Язык колокола остановился, не долетев до края. Пламя в факелах и светильниках застыло, не колыхаясь. Снежинки повисли в воздухе, словно бриллиантовая пыль. Всё погрузилось в абсолютную, оглушительную тишину. Время остановилось.

И в этой звенящей, неземной тишине, разорвав её, прозвучал первый крик новорождённой.

… Тринадцать…

Секунда длилась вечность. И тут время с рокотом хлынуло вперёд, будто сорвавшаяся с цепи лавина. Рёв толпы, музыка, хлопки фейерверков – всё навалилось разом, оглушительное и невпопад.

Но ликования не было. Была паника. Люди тыкали пальцами в небо, на часы, с ужасом перешёптываясь: «Тринадцать ударов! Было тринадцать ударов!».

Властимир стоял, вцепившись в посох белыми от напряжения пальцами. Его ледяное спокойствие было разбито вдребезги. Он не слышал вопросов других Владык. Он слышал только эхо того детского крика, прозвучавшего в немыслимой тишине.

Он бросился во дворец

В покоях пахло травами и кровью. Лада, бледная, прижимала к груди завёрнутый в простой лён свёрток.

– Посмотри на неё, Властимир, – прошептала она. – На нашу дочь.

Он подошёл, и замер от ужаса. Девочка была бледна словно снег. Её волосы были белые лишь с отблеском инея … а глаза серебристые как сталь

Дурное предчувствие повисло в воздухе

Он знал , все дети зимнего сезона Хиемалий имели черно иссиние волосы и голубые, синие глаза . Никак иначе

Он протянул руку, чтобы прикоснуться к её щеке. В ту же секунду старшая повитуха, её лицо искажено ужасом, бросилась перед ним на колени.

– Владыка! Прости! Посмотрите на метку!

Она дрожащей рукой развернула пелёнку. На нежной детской коже, прямо на запястье, виднелось идеальное, будто нарисованное, пятнышко. Оно не было похоже на метки сезонов – ни на цветок Весны, ни на солнце Лета, ни на лист Осени, ни на снежинку Зимы.

Это была сложная, геометрическая фигура. Напоминающая рассекающее пространство времени молнии .

– Это… это не сезонная метка, – прошептала повитуха. – Она родилась в безвременье. Она… неприкаянная.

Слово повисло в воздухе, ядовитое и тяжелое. «Неприкаянная». Та, что не принадлежит ни к одному сезону. Та, у которой нет места, нет судьбы, нет касты. Изгой с самого первого вздоха.

Властимир отшатнулся, будто от пламени. Его мир, выстроенный на незыблемых законах сезонов, дал трещину. Его дочь. Его кровь. Живое воплощение хаоса. Она должна была родиться Хиемалией. А она Вечный позор его имени. Она не принадлежит ни к одной касте, а значит, у неё нет прав, предопределённой судьбы и места в обществе.

Лада прижала ребёнка к груди ещё крепче, и в её глазах вспыхнул не материнский, а звериный огонь защиты.

– Я не отдам её, – сказала она тихо, но так, что дрогнули даже суровые стражи у входа. – Это наша дочь. Инэя.

Властимир посмотрел на жену, на ребёнка, а затем на смятение за окном. Весь город гудел, как растревоженный улей. Была паника, слышались крики народа

–у жены владыки родился ребенок в безвременье

–что теперь будет

Кричали другие .

Властимир нахмурился, его первейший долг – избавить Долину от этой аномалии. От этого ребёнка-ошибки.

Но он был не только правителем, он также стал отцом.

Впервые за всю свою жизнь Властимир, Владыка зимнего сезона, не знал, что делать. А тихий, чуть слышный звук заставил его обернуться. На столе тикали его личные часы.

– у меня нет выбора , нам придется избавиться от неё . Народ не примет этого ребенка. Если начнутся беды, её обвинят во всем и принесут в жертву.

Брови Властимира тяжело нахмурились слово ему было больно лишь мыслить. И он, протянул руки к ребенку.

Тиканье часов прозвучало в звенящей тишине комнаты, как приговор. Властимир посмотрел на жену, на её ослабевшие руки, с такой нежностью обнимающие ребёнка, и видел, как жизнь медленно покидает её. Её глаза, ещё секунду назад полные огня и решимости, теперь тускнели, наполняясь свинцовой тяжестью.

– Ладомара… – его голос, обычно твёрдый и властный, сорвался на шёпот. Он рухнул на колени у ложа.

– пожалуйста … – выдохнула она, едва слышно. – Пусть… живет… наша… Инея…

Её взгляд упал на ребёнка и на губах застыла последняя, едва намеченная улыбка. Рука разжалась. Тишина, что воцарилась в комнате, была страшнее той, что принесла тринадцатый удар.

Властимир застыл, не в силах пошевелиться. Мир, такой прочный и предсказуемый ещё минуту назад, рухнул. Он потерял всё. Любовь всей своей жизни. И приобрёл… что? Дочерь-проклятие. Живое напоминание о сломанном времени и своём сломанном счастье.

Горе, острое и леденящее, сменилось волной животного страха. Не за себя. За девочку. Сотни глаз уже смотрят на этот дом. Сотни уст уже шепчутся о «неприкаянной». Если её существование подтвердится, её ждёт участь хуже смерти: изгнание, презрение, возможно, даже ритуальное уничтожение как «ошибки времени» ревнителями закона из касты Осенних. Он, Владыка, не сможет ей помочь. Закон выше его.

Его взгляд упал на старшую повитуху, Аглаю. Седая, с лицом, испещрённым морщинами, как картой прожитых лет, она смотрела на него не с ужасом, а с бесконечной, всепонимающей жалостью. Она приняла сотни зимних детей, она видела всё.

– Аглая, – его голос был чужим, лишённым всяких эмоций. – Ты всё видела. Жена моя… и дитя… не вынесли родов.

Повитуха молча кивнула, понимая каждый его непроизнесённый слог. Это был не приказ. Это была мольба.

– Никто не должен знать. Никто, – прошептал он, сжимая руку бездыханной Ладомары. Его плечи содрогнулись от беззвучного рыдания, которое он подавил в себе силой воли.

Он сделал самый страшный выбор в своей жизни. Чтобы спасти дочь, он должен был её отослать. Скрыть, спрятать .

Осторожно, с нежностью, которой в нём никто не мог бы заподозрить, он взял на руки свёрток. Девочка, Инея, крепко спала, не зная, что мир уже отрёкся от неё. Он прижал её к своей холодной кольчуге на мгновение – прощаясь, благословляя, проклиная судьбу.

– Увези её. В глушь, в лесную сторожку. Расти своей. И пусть она никогда не узнает, чья кровь течёт в её жилах. Её отец мёртв для неё. Как и она для него. Если кто спросит, говори мать её скончалась ты её дальняя родственница . Береги её …..

Аглая, не проронив ни слова, взяла ребёнка, закутав его в простой, грубый платок, спрятав метку-предзнаменование от чужих глаз. Её старые глаза сказали ему то, что не смели произнести уста: «Я сберегу её, мой владыка. И твой секрет умрёт со мной».

Через час Властимир вышел к собравшимся у его порога старейшинам. Лицо его было белее свежевыпавшего снега, но высечено из того же льда, что и его сердце теперь.

– Жена моя, Ладомара, отошла к вечным снегам—прогремел его голос, не допуская возражений. – Дитя не выжило. Их души унесла вьюга Перехода. Скорбите молча. И не тревожьте покой мой больше этим вопросом.

Владыки трех остальных сезонов сняли короны в знак скорби Властимиру .

Потерять жену или наследника , невероятный удар по правителю, каким бы сильным владыка бы не был.

Он повернулся и ушёл, оставив за спиной гробовое молчание. В официальных хрониках появилась запись: «В ночь Великого Перехода скончалась супруга Владыки Властимира при неудачных родах. Младенец не выжил». Но по землям также разретелся слух что в эту роковую ночь, время замерло и на 13 секунде закричал родившийся младенец .

(17 лет спустя )

Глава 1. Неприкаянная

Семнадцать зим сменили друг друга. История о трагической смерти жены Владыки Властимира и его неродившегося ребёнка стала печальной легендой, которую пересказывали у каминов в долгие вечера. Сам Владыка стал ещё суровее и замкнутее, словно сердце его навеки сковало льдом то горе.

А в глубине леса, в старой избушке, пахнущей дымом и сушёными травами, росла Инея. Аглая, которую она звала бабкой, научила её всему: собирать коренья и целебные травы, читать следы на снегу, слушать язык ветра и знать, когда ждать метель. Она выросла дичком, тихой и наблюдательной, с глазами цвета серебра и волосами – белыми как снег.

Аглая, помня свой обет, скрывала тайну её происхождения. Для всех они были просто странной старухой-травницей и её не менее странной внучкой-прокаженной, на которую косо смотрели даже в самой бедной деревушке Зимней касты.

Раз в месяц, Инэя отправлялась на рынок в присезонное местечко на окраине владений Зимних. Это был день унижений, который она ненавидела всей душой, но другого способа продать собранные травы и купить самое необходимое – соль, грубую ткань, иногда книги, которые ей тайком приносил старый слепой летописец в обмен на целебные настои, – не было.

Её появление на рыночной площади всегда вызывало волну паники. Люди расступались, будто от прокажённой.

– Смотри, Неприкаянная идёт – шипели женщины из Зимних, закутываясь покрепче в свои синие накидки

– Опять эта Внесезонная. Чтоб она не сглазила товар, – крестились торговцы-Весенние, отворачиваясь от её лотка.

– Эй, Снежная Ведьма! Где твой метлов? – дразнили подростки из Летних, швыряя в неё комьями слежавшегося снега.

Её не трогали физически – побаивались Аглаи и её знаний о ядах и снадобьях. Но слова ранили больнее камней. На неё смотрели с отвращением, страхом и брезгливым любопытством.

Она молча терпела. Прижимала к груди котомку с травами, опускала голову и старалась быть невидимой. Но стать невидимой было невозможно. Её волосы и странная, неземная красота были маяком, привлекающим ненависть. Молочная кожа была нежна как бархат .

А волосы завивались в легкие волны, отливая утренним снегом .

Инея знала что не принадлежит ни к зимней касте Хиемалием, ни к Весенним Верналиям, ни к летним Эстелиям, ни к осенним Автумниям .

Всякий раз, спрашивая у бабки Аглаи о своем происхождении , та начинала нервничать и что-то лепетала о болезни в детстве . – Еле достали тебя с того света, от того и бледная как моль .

Я лишь вздыхала и отставала со своими вопросами .

Разложив все товары на прилавок, я укуталась потеплее, хоть я и не имела права носить одежду Хиемалий, Аглая сшила мне серую накидку дабы не привлекать внимание , но это только усугубило мое положение. Недалеко от меня стояли женщины и что-то яро обсуждали между собой . Одна из них была из Хиемалий, а три других явно из Эстелий- летних каст . Их выдали ярко красные накидки и волосы цвета пшеницы. Я постаралась прислушаться

–кабы в этом году беды не было

Причитала женщина из Эстелий

–вот 17 лет назад говорят у владыки все таки родилась дочь , когда часы замерли на площади , она родилась в безвременье….

–да умерла она, сказал владыка же

–ничего не умерла , вон прокаженная девка наша может и есть его дочь . А коли нет то, и года сходятся и странная она . Метку то ее не проверяли и к касте ни к одной не принадлежит . Все ходит неприкаянная.

– и правда может эта девка

Гул обсуждений стал все громче, а народу собираться все больше .

Натянув капюшон поплотнее, я собралась уходить.

Но кто-то окликнул меня

–Эй Инэя, постой

Это был мой друг Яромир из касты Автумний- осенних. Он не из знати, а из семьи скромных учёных-картографов. Его семья ценит знания выше богатства. Он был старше меня на один год и в этом месяце ему должно было исполниться 18 .

– ты пойдешь со мной сегодня на отбор месяцами ?

Спросил Яромир, смахивая со лба упавшую прядь волос и поправляя растрепанную шевелюру цвета темного меда.

Я невольно улыбнулась, увидев друга

–но ведь сегодня отбор из касты осенних, это твой месяц, мне необязательно там быть

Каждый месяц в свой черёд избирал одного человека – того, чья душа наиболее резонировала с его энергией. Этот избранный подносил свою силу Древу, подпитывая его, чтобы магия времени не иссякала и сезоны сменяли друг друга исправно.

Я опустила глаза стараясь скрыть свое желание пойти. Но от Яромира не ускользнуло ничего

– эй Инэя, если ты переживаешь из-за того что все снова будут шарахаться от тебя, то это даже к лучшему, освободишь место нам в первом ряду

Хихикнул Яромир и я легонько шлепнула его по плечу

Наглая, но такая родная улыбка появилась на его лице

–давай же пойдем – Он умоляюще посмотрел на меня и я взглянув в его карие с золотистыми искорками глаза, не смогла противиться .

Яромир обрадовавшись, взял меня за руку и потянул ко дворцу Автумний

Дорога была не долгой, но я удивилась как он не замерз в своем легком кафтане .

Я сразу узнала владение автумниев как мы только вошли в город. Привычные краски зимних, сменились на багряные, коричневые и темно золотые. Жители здесь не так строги и сдержаны как Хиемалии—зимний народ . Они чаще улыбаются и город наполнен радостной краской что так не хватало мне у нас. На рынке можно было встретить картографов, часовщиков и алхимиков. Я вдохнула носом улавливая сразу множество ароматов, выпечки, деревянной стружки, старой бумаги и сушеных трав. Автумнии прославлены своим ремеслом, здесь были самые лучше мастерские из всех сезонов в городе. Вот уже много лет наши сезоны дружат и поддерживают круговорот года своим союзничеством .

Наконец, перед нами раскинулся Дворец. Хоть я и видела его уже много раз, непроизвольно ахнула . Он не стремился ввысь, подобно неприступным скалам Зимних или ажурным башням Весенних. Дворец состоял из нескольких массивных башен-ротонд разной высоты, соединённых крытыми арочными галереями. Башни увенчаны не острыми шпилями, а пологими куполами, под которыми расположены знаменитые библиотечные залы. За века, купола окислились и покрылись благородной патиной всех оттенков бирюзы и малахита. Высокие, стрельчатые окна с ажурными каменными переплётами, напоминающими заиндевевшие ветви. В них вставлены витражи не ярких цветов, а в сдержанной осенней палитре: багряные, золотые, тёмно-зелёные.

Дворец окружён Садом Размышлений. Это не пёстрые клумбы Весенних, а идеально геометричный лабиринт из стриженых тисовых изгородей, где можно уединиться для раздумий. Повсюду стоят каменные скамьи, постаменты с астрономическими приборами (солнечные и лунные часы, армиллярные сферы) и неподвижные пруды, в которых, как в зеркале, отражается величественное здание.

Перед входом стояла стража , в день выбора месяцами были обязаны законом быть те, кто родился в правящий месяц. Но также и могли прийти все желающие поглядеть и отпраздновать. Поэтому прошли мы беспрепятственно.

Переступив порог, нашему взору открылся огромный зал, где вместо привычных балок сводчатый потолок поддерживают резные колонны в виде гигантских древесных стволов, чьи ветви расходятся по потолку, образуя сложный нервюрный узор.

Стены были не видны. От пола до самого купола их закрывали грандиозные дубовые книжные шкафы с резными фасадами, уходящие ввысь на десятки метров. Чтобы добраться до верхних ярусов, нужны винтовые лестницы и ажурные арочные мостики. Здесь было довольно тепло, древо жизни стоявшее в самом центре зала, питало магией которая обогревала дворец и давало всему жизнь . Ветви дерева были настолько массивны что я не видела его конца, оно переплеталось и уходило ввысь, пробивая главный купол. Яромир снял свой кафтан оставаясь в одной рубахе. Я же не решалась откинуть капюшон опасаясь криков и шума.

Народу было довольно много , кто-то пришел отпраздновать и почтить месяц , основная часть людей были теми из кого должен выбрать избранного нынешний месяц . Но также были и воздыхающие девицы пришедшие полюбоваться красавцем Месяцем и его братьями . Я видела их несколько раз, избегая обычно празднеств . Но запомнила на всю жизнь. Их красота и в правду не сравнима ни с одним юношей ни с одного сезона . Но они никогда не посмотрели бы на простых смертных в качестве спутника жизни. Хоть девушки и продолжали надеятся даже на секунду внимания одного из них.

Вдруг гул голосов начал затихать и на резной балкон, выходящий во внутренний двор дворца, вышел владыка Автумний Листобор. Где собралась осенняя знать, учёные и старейшины. Его появление встречается не криками, а глубоким, почтительным молчанием. Он возвышает руку, и последний шёпот затихает.

Он был в возрасте, но годы не состарили его, а наполнили величием, как вековой дуб. Его осанка безупречно пряма, а движения – медлительны, точны и полны неоспоримого достоинства. На нём не корона, а венец из сплетённых дубовых ветвей и позолоченных желудей. Одет он в длинный камзол из тёмно-бордового бархата, расшитый сложным золотым шитьём в виде геометрических орнаментов и стилизованных виноградных лоз. В руке он держит посох из тёмного дерева, увенчанный крупным прозрачным камнем вроде горного хрусталя, внутри которого словно плавают золотистые искры – концентрат магии знаний. Рядом с ним стоят правители остальных трех сезонов. Владыка летних Жареяр это был зрелый мужчина лет 45 с телосложением война . Его волосы непослушные, цвета зрелой пшеницы с рыжими и медными прядями . Они всегда выглядят так, будто он только что вышел из под ветра или из жаркой схватки На нём золотой венец в виде солнечных лучей. Одет в короткий пурпурный камзол из дорогого шелка, расшитый золотыми нитями с узором языков пламени.

Рядом, Цветан— владыка весенних Верналий, самый молодой из всех сезонов. Стройный и всегда с легкой улыбкой . Его волосы Светло-русые, вьющиеся и пушистые, как одуванчик. В них всегда, словно само собой, вплетены живые цветы или травинки. Его взгляд постоянно блуждает. В нём светится любопытство, доброта и лёгкая ветреность. У него открытая, лёгкая улыбка, которая появляется часто и искренне.

А сбоку от него стоит Властимир— воплощение неумолимой мощи, суровости и ледяного спокойствия зимы. Мужчина лет 50, с лицом, высеченным изо льда, и осанкой, не гнущейся под тяжестью лет и ответственности. Его черты лица резкие и осунувшиеся.

Засмотревшись на него, я не заметила как он сам разглядывал меня и наши взгляды встретились, на долю секунды мне показалось в его взгляде проскользнуло удивление и что-то теплое. Но не успев опомниться, он тут же принял суровый вид и перевел взгляд осматривая присутствующих, словно меня не существовало.

Листобор

– Мудрые Автумнии! Хранители зрелой мысли и стражы увядающей красоты! А также жители остальных сезонов. К нам вновь пришёл час подведения итогов. Воздух стал звенеть от предчувствия, и тени легли под иным углом.

Он делает паузу, его янтарный взгляд медленно обводит собравшихся, встречаясь с глазами каждого

–Мы, осенние, знаем цену циклу. Мы не боимся увядания, ибо именно в нём – семя грядущего возрождения. Мы собираем урожай, мы суммируем знания, мы взвешиваем на весах правосудия всё содеянное. Но ещё одна задача лежит на нас – подготовить мир ко сну. Укрепить его, чтобы пробуждение было неизбежным.

Он стучит посохом о каменный пол балкона. Звук отзывается эхом под сводами.

– Сила Древа Года, что питает мироздание, требует подношения. И сейчас наступает черёд той силы, что сметает всё лишнее, обнажая суть. Черёд строгости, анализа и последней черты. Черёд Ноября

В толпе проносится сдержанный, одобрительный гул. Имя Месяца произнесено с должным почтением

–Позвольте же мне, как вашему хранителю и гласу сезона, совершить древний обряд! Позвольте призвать дух последнего осеннего месяца, дабы он явил нам того, чья душа резонирует с его безжалостной и чистой правдой! Дабы он избрал достойного, кто поднесёт свою стойкость Древу и укрепит границы нашего мира перед лицом грядущей зимы!»

Листобор воздевает свой посох высоко над головой. Хрустальный кончик начинает мерцать тусклым золотым светом, и от него расходятся круги по воздуху, словно от камня, брошенного в воду.

–Пусть вихрь опавших листьев укажет путь! Пусть хрустальный иней грядущих морозов осенит чело избранника! Ноябрь! Внемли зову сезона! Явись и сверши свой суд!

Его голос, обычно ровный и спокойный, на последних словах набирает силу и гул, подобный надвигающейся грозе. Он не просит – он утверждает. Он заклинает. И в воздухе дворца тут же чувствуется резкая перемена: становится холоднее, а откуда-то из-за колонн налетает вихрь из сухих, шуршащих листьев. Ритуал начался.

В самом центре на возвышении в вихре листьев появляется Ноябрь в облике юноши лет двадцати, чья красота несёт в себе меланхоличное очарование. Это не солнечная яркость Лета, а томная, глубокая и тревожная красота угасающего пламени, тронутого инеем.

Волосы его главная отличительная черта – густая, струящаяся шевелюра насыщенного медного оттенка. Это не яркая медь Июля, а глубокая, приглушённая медь с рыжими и шоколадными прядями, словно листва, которая вот-вот побуреет и опадет. В его волосах будто застыл последний отсвет осеннего заката. Они слегка вьющимися, ниспадают на лоб и воротник беспорядочными, но прекрасными прядями.

Бледная кожа оттеняла глубокие, пронзительные глаза стального цвета – в них не было ни тепла Октября, ни ярости будущей зимы, лишь спокойная, бездонная глубина ноябрьской ночи.

Черты лица утончённые, аристократичные, высокие скулы, прямой нос, изящный подбородок.

Он Стройный, гибкий и жилистый, без массивной мускулатуры Летних. Он движется с молчаливой, почти звериной грацией кошки. Его осанка идеально прямая, что выдаёт его врождённое достоинство.

Одет он в длинное пальто из тонкого серого сукна, под которым проглядывался строгий тёмный кафтан. В его облике не было и намёка на роскошь или яркость – лишь утончённая, аскетичная элегантность и холодная уверенность. А руки скрыты в перчатках.

Вздохи и вскрики девушек тут же послышались по всему залу . Его красота была безупречна и каждая желала хотя бы взгляда кинутого на нее, но он не смотрел на толпу. Его стальной взгляд скользнул по ветвям Древа, будто сверяя некие внутренние расчёты. Затем он медленно поднял руку в серой перчатке. На его ладони не вспыхнуло яркого света, как у других месяцев. Вместо этого от его пальцев потянулись тонкие, едва видимые серые нити, похожие на паутину, оплетающую лужи после первого заморозка.

Эти нити поплыли над замершей толпой. Они не метались, не искали хаотично. Их движение было целеустремлённым, методичным, как работа учёного, отсекающего всё лишнее. Они скользнули мимо яркого, но пустого взора знатного Осеннего оратора, проигнорировали надменную осанку богатого торговца, не остановились на красивом лице художника, разрисовывавшего себя охрой.

Нить Ноября искала не талант и не красоту. Она искала суть. Тихую, упорную, неяркую силу.

И она нашла её.

Серый луч замедлился, дрогнул и упёрся в грудь юноши, стоявшего почти на самом краю площади, в гуще учёных-Автумниев. Он был одет скромно, в плащ цвета пожухлой листвы, а в руках он зажал толстый фолиант в потёртом кожаном переплёте.