21 день

– Я сюда ещё мелким сбегал… До утра тут сидел порой.

И алгоритм патрулирования наверняка ещё мелким вычислил. Я в детстве из дому нос не высовывала ещё за час до сирены. Налицо не самое чудесное детство, но по нему не скажешь. Может, справился. Все справляются, а я всё никак. Детство моё было почти безоблачным, но это не помешало мне «догнаться» травмами в возрасте сознательном.

– Ты возишь с собой пистолет? – удивилась я, когда он открыл бардачок.

– Два, – один он сунул за пояс, второй предложил мне. Я не отказалась, сама бы сделала так же, всё-таки, мы у черта на рогах в получасе от границы с Промежуточной Зоной, район здесь далёк от благополучного. – Потребность быть в безопасности.

– Отголоски прошлого?

– Отголоски прошлого.

– Не у меня одной оно периодически сиреной вопит в голове?

– Не у одной.

Он мазнул по мне взглядом и упорно замолчал. Я почувствовала, как царапнуло под рёбрами – меня посадили на крючок любопытства. Ловко. Браунинг словно пытался нащупать общее между нами и выбрал правильное направление, он очень старался, это было заметно. Благодаря Нэлл, открывшей во мне интуицию и эмпатию, я неплохо разбиралась в человеческой психологии – у Браунинга тоже были свои «наслоения», но глубже закапываться в них он не стал, целью было не совместное горевание по делам минувших дней. Целью было сблизиться. Меня это немного пугало – из-за чёртовых утерянных социальных навыков – но и льстило одновременно. Чёрт знает, почему.

Мы выбрались из машины, Браунинг закрыл замки. Я взглянула на линию горизонта. Солнце напоминало мне кусок подтаявшего масла – оно размазалось по земле, истончилось и светило из последних сил. Воздух был сухой и тёплый, даже осенью не пахло. Я повертела в руках пистолет – модификация докатастрофного «глока», не «браунинг». А было бы смешно.

– Не боишься, что я пальну, если мне что-то не понравится, – я проверила патроны, щёлкнула предохранителем и сразу же поставила обратно, чётко обозначила свою позицию «не подходи – убьёт». Я не знала, где в моих словах доля шутки, а где доля правды – я потеряла равновесие по пути к неумелому флирту. Я тут же одёрнула себя – это дорога без возврата, надо топать обратно на свою колею.

Браунинг на мою реплику лишь мягко улыбнулся.

– Только не в голову, я ей работаю.

Что там говорила Левицки? Смешно шутит?

– Иди первой, я подстрахую.

Он взялся за ржавые перила тонкой лестницы-паутинки и кивнул наверх. Где-то там высоко, она сужалась, превращаясь в тонкую, полупрозрачную стрелу, уходящую в небо.

– И как высоко лезть?

– На высоте пятьдесят пять ярдов есть смотровая площадка. Выше нет необходимости.

Образ скучного умника и сноба, который прочно засел у меня в мозгах, стремительно растворялся: Браунинг – нормальный парень, которому не чужды глупости. Да, это определённо была большая глупость, но я ступила на первую перекладину и подтянулась. Раздался скрип, но лестница держалась хорошо.

– Я тебя не узнаю. У тебя брата-близнеца нет случайно?

Он усмехнулся и опустил глаза.

Это было чудовищно высоко, но я ощущала тот же прилив азарта, как при покорении скалодрома в Подразделении. Высоты я не боялась, она будоражила меня, встряхивала, обнуляла, словно там внизу оставалась моя колючая шкура, а я здесь летаю, свободная от груза прошлого. Я забиралась быстро, совершенно не шарахаясь от лёгкой тряски, и, наверное, полезла бы дальше, так и не заметив площадку.

– Ты увлеклась.

Браунинг смеялся. Он стоял внизу, на жестяном квадрате, обнесённой таким же тонким, как паутинка, ограждением, у него сбилось дыхание. Интересно, здесь всегда было так – абсолютно не предназначено для человека – или железо истончилось от времени и агрессивной среды?

– Этот кусок фольги выдержит двоих?

– Будем проверять опытным путём.

– У меня всё ещё твой пистолет в кармане.

Он засмеялся. Мне тоже захотелось.

– Не бойся.

Он протянул мне руку. Я замешкалась.

Людей я в последнее время касалась только случайно, по необходимости или в спаррингах, ни к одной из этих категорий протянутая рука Браунинга не относилась. Рискнуть?

Я выдохнула, словно перед прыжком в воду. Его пальцы сомкнулись на моих, давая крепкую опору. Небо не упало на голову, жить буду.

– Здесь безопасно? Или нам придётся сутки отмачиваться в химикатах?

В лучшем случае, нам грозила медикаментозная профилактика и двадцать один день изоляции от социальных контактов в госпитале или в собственных квартирах. В худшем – отравление и долгий период восстановления. Или смерть.

– Токсин выше десять ярдов не поднимается. Ему скучно без людей.

Он всё ещё держал меня за руку, подводя к краю площадки, но стоило мне едва ощутимо дёрнуться – отпустил.

– Вон там.

Он указал на север.

Над горизонтом стелился сизо-серый туман, выше к небу он становился молочным, уходя то в розовый, то в фиолетовый – ловил отражение уходящего солнца. С этой высоты видели мы вдаль не больше сорока миль, океан был гораздо-гораздо дальше, иначе мы не могли бы стоять здесь без защитных костюмов, но туман… Казалось, что океан близко. При хорошем воображении клубы тумана можно было бы принять за волны. Это зрелище восхитило меня и толкнуло в ностальгию по тому, чего на моём веку никогда и не было – по свободе, по чистой, дикой природе, которую наши предки не ценили ни на йоту.

– Щиты блокируют выход испарений на сушу. Оттого такой эффект.

Мы стояли так, рукав к рукаву, думая каждый о своём. А потом мы петляли переулками, включив ходовые огни, тихонько крались за патрульной машиной, заговорщицки хихикая, чтобы нырнуть на Лоуренс-стрит и через «Седьмой район» закинуть меня домой. На прощание мы просто молча улыбнулись друг другу – удивительно, но слов нам не требовалось. Когда машина Браунинга скрылась за поворотом, я взглянула на время. Было без четверти полночь. Даже будучи подростком я не возвращалась так поздно.

Глава 8

Сирена ворвалась в мой сон, и я едва не свалилась с кровати от неожиданности. Впервые за долгое время я проспала окончание комендантского часа. Наверное, загулялась вчера, устала. Одно не изменилось – под тонким одеялом мои ноги были всё такими же ледяными. Я даже не посмотрела в окно, сразу помчалась в горячий душ, запустив по пути кофемашину. И на пробежку я не пойду, ограничусь комплексом гимнастики на пятнадцать минут. Мне захотелось приехать на работу пораньше. Сегодня должен был прийти – и наверняка уже пришёл – ответ на мой запрос для Хоуп Стельман, и если он окажется положительным, нам с Максвеллом нужно готовиться к долгой и насыщенной поездке к военным. О вчерашнем раздумывать я себе запретила.

Старушку Хэнли с собачкой я встретила уже возвращающимися с прогулки.

– Доброе утро, миссис Хэнли. Как Хельга? – я потрепала её подслеповатую спаниелиху за ухо.

– Доброе. Боюсь, ей недолго осталось, Флори. Как и мне, – старушка тяжело вздохнула, прикрывая седыми ресницами сухие, светлые глаза с бельмами. – У неё артрит на обеих задних лапах, скулит от боли.

– Я могу заскочить в ветаптеку за лекарствами, получу вне очереди.

– Спасибо, дорогая, спасибо, – зарататорила Хэнли, сложив руки лодочкой на груди. В её ладонях был зажат потёртый бордовый поводок.

Она ждала бы лекарства месяц без моего «чудесного» инспекторского удостоверения. Иногда я не понимала нашу систему – она порой чудовищно не справедлива.

Я села в машину, когда на мой коммуникатор упало сообщение. «Полиция просит подкрепления. У госпиталя-1 несанкционированный митинг. Кто поблизости?»

Я была не поблизости, но в госпитале работала моя мать.

«Еду» – отбила на сенсор я, и развернула машину в противоположную сторону.

В бардачке валялся портативный сигнальный блок, я достала его и прилепила на лобовое стекло прямо на ходу, активировала, сунула в ухо гарнитуру связи. Я могла спокойно превышать скорость и ехать на красный – впереди меня взвывала сирена. Полицейская радиоволна тревожно перещёлкивала, перемежаясь обрывками фраз и шумом толпы на фоне – кто-то из офицеров сказал, что бастующих не меньше двухсот человек и сдерживать их становится всё сложнее и сложнее. Они запросто могут разгромить госпиталь, а там, в лаборатории работает моя мама. Я не видела её уже два года…

Они с отцом не поддержали моё стремление освободиться от Патрика, и я захлопнулась от них. Со временем мы прекратили даже созваниваться. Меня всё ещё глодала обида, но страх за жизнь мамы оказался сильнее.

На улицах и раньше случались стычки, с ними прекрасно справлялась полиция, но такого масштабного, организованного шествия протеста я ещё не видела. «Мы хотим жить» – скандировала толпа. Вклинивая свою машину в оцепление, я бегло прочла надписи на транспарантах: «Прекратите ставить эксперименты над нашими детьми!», «Вируса нет!», «Вакцине нет!», «Верните нам свободу!», «Конец лжи!», «Мы не мясо!».

– Что здесь? – спросила я у ближайшего ко мне полицейского, чуть приоткрыв дверцу машины.

– Мы даже не поняли. Обычная очередь на бесплатную вакцинацию. Говорят, пришли с южной стороны человек пятнадцать-двадцать и завели толпу.

Значит, толпа была готова – эти ребята выбрали нужный момент. Скопление, давка и необходимость держать дистанцию – сплошное противоречие. Средства защиты, порой чертовски неудобные, если дешёвые. Волнение, страх того, что в толпе может быть заражённый. Риск побочек от вакцин, невозможность добровольного отказа и невозможность без серьёзных на то оснований сделать иммуннотест и выяснить, есть ли у человека врождённый иммунитет и так ли нужна ему эта ежегодная нервотрёпка… Всё это – обратная сторона медали, несовершенства нашей системы. Системы, поборовшей «Сильву» и давшей человечеству шанс на выживание. Так уж устроена человеческая психика: всё плохое проходит и забывается, а если не проходит, то становится привычным. Сначала мы хотим стабильности, потом послаблений, потом свободы. Из меня хреновый политик, но тот, кто держит руку на пульсе, явно где-то просчитался. И как всегда всё свалилось на наши плечи – плечи простых патрульных и инспекции. Мы вынуждены сдерживать толпу и применять силу против своих же соседей, чтобы они не поубивали друг друга. Мне не было страшно, но всё внутри меня сжалось в камень. Я всегда готовлюсь к худшему исходу – представляя, как толпа попрёт на нас, я знала, как буду поступать, чтобы спасти здание. И себя.

Я надела бронежилет и вышла из машины, спряталась за дверцу. Магазин был полон – я опустила оружие дулом вниз и положила палец на предохранитель.

– Это он зря, – офицер кивнул наверх.

Из окна третьего этажа выглянул седой смуглый мужчина. Его голова была круглой и чуть приплюснутой сверху, словно шарик из соевого творога, жареный во фритюре, глаза у него были маленькие и далеко друг от друга посаженные – Саам Али, главный врач госпиталя был ходячей иллюстрацией того, как уродует генетику токсин. Он вызывал отторжение, подсознательно, и этому нельзя было сопротивляться, как бы стыдно мне ни было, ведь я и сама отчасти «испорчена» взбесившейся природой. Меня чертовски ломало от мысли, что мы доверяем своё здоровье тому, кто безвозвратно его потерял. Уверена, не у меня одной возникали такие чувства. Защитная реакция – мы отвергаем уродство, закрываем глаза, представляя, что его нет, как бы мерзко не скребла при этом совесть.

У него в руках появился мегафон, Саам Али собирался выступить с речью.

– Седьмой и десятый отряд, укрепить вход, – послышалось в рации офицера. Мне захотелось позвонить матери. – Через две минуты приедет спецназ, будет полегче.

– Дорогие сограждане… – проскрипел Али в мегафон, его речь прервалась оглушительным свистом звуковых помех. Я скорчилась и зажала ладонями уши, не выпуская оружия из рук. Чёрт, как же громко.