Красная линия

Но его улыбка говорила об одном: игра только начинается. И следующий ход будет за ним.

Глава 16: Игра в нервы

Старт в Монце – это всегда адреналиновый удар прямо в сердце. Десятки тысяч лошадиных сил, рвущихся с места, визг шин, запах горящего сцепления. Но сегодня мое сердце колотилось не только от этого.

Я знал. Я видел краем глаза, как Эмили вела того парня из «Скайхок» в медцентр. Я видел, как рядом крутился Вольф. И я видел, как Клаус наблюдал за всем этим с тем же самодовольным видом, что и вчера. Он проверял ее. Проверял нас обоих.

И она выстояла. Когда я увидел, как тот пилот занимает свое место на стартовой решетке, до меня донесся облегченный вздох Жака в радиосвязи.

– Похоже, доктор Картер справилась. Твой ход, Том.

Мой ход. Да. Теперь все зависело от меня. Я должен был выиграть эту гонку. Не для команды, не для Дюбуа. Для нее. Чтобы ее победа над его подлой интригой не оказалась напрасной.

Красный свет… Погас!

Я рванул чисто, блокируя Клауса, который стартовал рядом. Первый поворот мы прошли колесо в колесо, его красный болид мелькал в боковом зеркале, как пятно крови. Я не поддавался на его атаки, работая холодно и расчетливо.

– Клаус позади на 0.8. Держит дистанцию. Не провоцируй, – докладывал Жак.

Но я чувствовал, что это затишье перед бурей. Он что-то замышлял. Его стиль вождения был… неестественным. Слишком осторожным. Как будто он не пытался меня обогнать, а просто ждал.

И тогда я понял. Он ждал пит-стопа.

– Бокс, бокс в следующем круге, – раздалась команда.

Я зарулил на пит-лейн. Механики отработали безупречно. Четыре шины были заменены за две секунды. Я уже был готов рвануть обратно на трассу, как вдруг…

КРАСНЫЙ СВЕТ!

Мои механики замерли, как вкопанные. На выезде с пит-лейна горел красный сигнал. Обгон запрещен. Кто-то другой выезжал из своих боксов.

Я застыл в кокпите, сжимая руль до хруста в костяшках. Секунда… Две… Три… Каждая из них была вечностью. Я видел, как мимо проносится Клаус, а затем и еще несколько машин.

– Что случилось? – прорычал я в радио.

– Выпускали машину «Скайхок»… Тот самый пилот, – голос Жака был напряженным. – Он задержал выезд. Случайно или нет…

«Скайхок». Тот самый пилот, которого «лечила» Эмили. Совпадение? Не верю ни на секунду. Это был второй акт представления, которое устроил Клаус. Сначала он проверил Эмили. Теперь он калечил мою гонку, используя того же самого пилота, чтобы все выглядело как несчастливое стечение обстоятельств.

Красный свет погас. Я выехал на трассу, откатившись с первого на шестое место. Ярость, которую я так тщательно сдерживал, закипела во мне, грозя вырваться наружу.

– Спокойно, Том, – голос Жака был жестким, как сталь. – Гонка не окончена. У него тоже будут пит-стопы. Используй гнев. Не дай ему сожрать тебя.

Я сделал глубокий вдох, вспомнив взгляд Эмили. Ее сжатый кулак. Ее веру. Он хотел, чтобы я взорвался? Чтобы я пошел на неоправданный риск и разбил машину? Нет. Я не дам ему этого удовольствия.

Я стал охотником. Машины впереди были не соперниками. Они были препятствиями на пути к единственной цели – к красному болиду Клауса. Я проходил одну за другой, не тратя лишних движений, не ввязываясь в ненужные драки. Мой гнев был не пламенем, а холодным лезвием.

– Отличная работа, Том. Ты на четвертом. Клаус на третьем, впереди него Росси и Фернандес. У него изношены шины. Он медленнее.

Улыбка тронула мои губы. Он думал, что сломает меня пит-стопом? Он просто подарил мне шанс унизить его на трассе при всех.

На предпоследнем круге я догнал его. Он отчаянно защищал позицию, его машина виляла, блокируя все мои попытки обгона. Но я видел его слабость. Он был в панике. Его расчетливый план дал сбой.

На последнем повороте, «Параболике», я пошел с внешней стороны, закладывая машину в вираж с безумным, почти суицидальным углом. Мы шли бок о бок, разделенные сантиметрами. Я чувствовал его взгляд, полный ненависти и отчаяния.

И тогда я сделал то, чего он не ожидал. Я не стал бороться с ним до последнего. Я чуть сбросил газ, позволив ему опередить меня на сантиметр… и тут же резко вышел из его «грязного воздуха», используя его же машину как щит, и рванул вперед на выходе из поворота, на финишной прямой.

Я обошел его. Чисто. Жестко. Унизительно.

Когда я пересек финишную черту, заняв третье место, а он остался четвертым, в радиосвязи воцарилась тишина, а затем раздался сдавленный смех Жака.

– Блестяще, Том. Просто блестяще. Он в ярости.

Я медленно зарулил в боксы. Вылезая из машины, я увидел Клауса. Он уже был вне машины и, не глядя на меня, швырнул свои перчатки на асфальт и ушел, не оглядываясь.

Я не стал его преследовать взглядом. Вместо этого я нашел Эмили. Она стояла у входа в гараж, и на ее лице сияла улыбка, которую она больше не скрывала. Она понимала. Она знала, что эта третья ступень подиума была нашей общей победой. Победой над грязью, над интригами, над ним.

Мы выиграли этот раунд. Но, глядя на удаляющуюся спину Клауса, я понимал – он не простит этого унижения. Война продолжалась.

Глава 17: Линия пересечена

Третье место. Четвертое место. Подиум. Эти слова горели у меня в мозгу, как раскаленная кочерга. Он стоял там, на третьей ступени, принимая поздравления. А я… я был никем. Статистом в его дешевом спектакле.

Я наблюдал за ними. За тем, как он смотрел на нее. Как она улыбалась ему, этой своей особой, тихой улыбкой, которую я никогда у нее не видел. Они праздновали. Праздновали победу надо мной.

Мой план был идеален. Сначала проверка ее прочности – она выдержала. Затем удар по его гонке – он не сломался, а стал только сильнее. Они не просто команда. Они – система. И чтобы ее сломать, нужно не бить по винтикам. Нужно вырвать сердце.

Вольф что-то лепетал мне в ухо, оправдываясь, что «пилот «Скайхок» не смог задержать его дольше». Я его не слушал. Все эти мелкие пакости, интриги в прессе – это детские игры. Рейн показал мне сегодня, что игра закончилась. Он перешел в открытое противостояние. Значит, и мой ответ должен быть адекватен.

В моей голове щелкнуло. Есть один человек. Человек из прошлого. Призрак, который преследует Рейна куда сильнее, чем я когда-либо смогу. Тот, чья карьера стала платой за его ошибку.

Даниэль Риккардо.

Все эти годы он существовал где-то на периферии, живя на страховые выплаты и занимаясь благотворительностью для пострадавших гонщиков – какая ирония. Я никогда не искал с ним контакта. Зачем? Он был немым укором самому себе. Но сейчас… сейчас он может стать оружием.

– Маркус, – я прервал его поток оправданий. – Найди мне Риккардо. Не его публичные контакты. Найди его личный номер. Адрес. Что угодно.

Вольф замер, его глаза округлились.

– Даниэль Риккардо? Клаус, это… это уже слишком. Травмировать человека, который и так потерял все…

– Он ничего не потерял! – прошипел я. – Он все еще жив. А Рейн… Рейн должен помнить, что такое настоящая потеря. Он должен посмотреть в глаза тому, кого уничтожил. И он должен сделать это перед самой важной гонкой в своей жизни.

Я видел, как Вольфу не по себе. Меня это лишь раззадоривало. Он боится пересечь черту? Я уже перешагнул через нее. Честь? Спортивная этика? Это привилегия тех, кто побеждает. Для проигравших существуют только грязь и отчаяние.

– Сделай это, – мой голос не допускал возражений. – Или я найду того, кто сделает. И твоя карьера в этом паддоке закончится сегодня.

Он сглотнул и кивнул, быстро ретируясь.

Я остался один в своем трейлере. Гнев понемногу оседал, превращаясь в холодную, целенаправленную решимость. Я не просто хотел победить Рейна. Я хотел его сломать. Уничтожить. Стереть в порошок. И чтобы он, падая, увлек за собой ту, кто посмела встать на его сторону.

Пусть они наслаждаются своей маленькой победой сегодня. Их мир рухнет очень скоро. И когда Рейн будет стоять на старте решающей гонки, единственное, что он будет видеть перед собой, – это глаза человека, чью жизнь он разрушил. И это станет его самым страшным кошмаром.

Война только началась. И на кону теперь стояли не очки в чемпионате, а души.

Глава 18: Убежище

Тишина. Настоящая, не та, что давила в паддоке, густая и подозрительная, а мягкая, бархатная, наполненная лишь мерным тиканьем часов в его гостиничном номере и нашим с ним дыханием. Дверь закрылась на щеколду, отсекая внешний мир, и мы остались одни в нашем хрупком, но таком желанном убежище.

После Монцы что-то внутри нас щелкнуло. Страх быть пойманными сменился холодной яростью, а ярость – странным, спокойным бесстрашием. Если Клаус был готов переступить через все, то и мы перестанем прятаться, как преступники.

– Я боялась, что сегодня все рухнет, – выдохнула я, прислонившись лбом к его спине, чувствуя под щекой напряжение в его мышцах. Он наливал нам вина, и его рука была удивительно устойчивой для только что закончившего гонку человека.

Он обернулся, и в его глазах, таких усталых, я увидела ту же стальную твердость, что вела его к подиуму.

– Он пытался. Но он недооценил нас. Недооценил тебя.

Его слова, простые и точные, согрели меня изнутри, растопив последние остатки льда. Мы стояли так, близко, почти не касаясь друг друга, но пространство между нами вибрировало от невысказанного напряжения. Все эти недели вынужденной дистанции, украденные взгляды и скупые кивки сейчас вылились в почти осязаемое, плотное марево.

Я первая нарушила дистанцию. Подняв руку, я коснулась его щеки, проводя пальцами по резкой линии скулы. Он закрыл глаза, прижимаясь к моей ладони, и глубокий, сдавленный вздох вырвался из его груди.

– Я так по тебе скучал, Эмили, – его голос был низким, хриплым от сдерживаемых эмоций. – Скучал по тебе настоящей. По твоему голосу. По твоим рукам.

– И я, – прошептала я, и этого было достаточно.

Наш поцелуй был не таким, как в первый раз – робким и вопрошающим. Он был медленным, глубоким, бездонным. В нем был терпкий вкус красного вина, горечь борьбы и сладость долгожданного облегчения. Его руки скользнули по моей спине, прижимая меня к себе так крепко, так отчаянно, словно он боялся, что я рассыплюсь в прах, если он разожмет объятия.

Мы не говорили, двигаясь в такт этому безмолвному диалогу, который был красноречивее любых слов. Его губы нашли чувствительную кожу на моей шее, заставляя меня вздрогнуть и прижаться к нему еще сильнее. Каждое прикосновение его губ было и вопросом, и ответом, и клятвой.

Он снимал с меня пиджак, его пальцы, обычно такие точные и быстрые за рулем, теперь дрожали, возясь с пуговицами на моей блузке. Во всем его облике читалась не привычная уверенность гонщика, а трепетная, почти робкая сосредоточенность. Когда ткань наконец упала на пол, он замер, и его взгляд упал на кружева моего бюстгальтера.

– Позволь, – прошептал он, и его пальцы нашли крошечную застежку. Щелчок прозвучал оглушительно громко в тишине комнаты. Он отстранился, чтобы смотреть. Его взгляд скользнул по моим плечам, груди, животу, и в его глазах не было восторга фаната – лишь тихое, бездонное изумление, словно он увидел что-то священное, что-то, во что он боялся поверить.

– Ты так прекрасна, – выдохнул он, и в его словах не было лести, лишь констатация факта, от которого у меня перехватило дыхание и потемнело в глазах. Его ладонь, шершавая и горячая, легла на мой бок, и под его прикосновением кожа вспыхнула.

Теперь была моя очередь. Я потянула за подол его футболки, и он помог мне, снимая ее одним движением. И вот он стоял передо мной – не икона «Формулы-1», не проблемный гонщик, а просто мужчина. Мужчина с телом, хранящим карту его прошлого – белыми нитями шрамов, напряженными мышцами и той уязвимостью, которую он показывал только мне. Я поднялась на цыпочки и прикоснулась губами к самому большому шраму на его плече, почувствовав, как он весь вздрогнул.

Это стало сигналом. Его руки обхватили меня, подняли на воздух и понесли в спальню. Мир сузился до полумрака, освещенного лишь оранжевым светом уличных фонарей, пробивающимся сквозь жалюзи. Он был таким уязвимым без своей гоночной брони. Он уложил меня на прохладные простыни и опустился рядом, продолжая смотреть, касаться, исследовать.

Его ладони скользили по моим бедрам, снимая последние преграды, и вот не осталось ничего, кроме кожи, дыхания, переплетения конечностей и бешено стучащих в унисон сердец. Он навис надо мной, и в его глазах читался тот же вопрос, что был и в моих: – Ты уверена? Ты готова?

В ответ я обвила его ногами и притянула к себе, глубже. Его стон, низкий и сдавленный, прозвучал так, будто он ждал этого целую вечность. И я тоже.

Не было спешки, только медленный, глубокий ритм, в котором растворялись все страхи, все тревоги, все призраки прошлого. Он смотрел мне в глаза, не отрываясь, и в этом взгляде было все: благодарность, страсть, доверие и та самая хрупкая надежда, которую мы с таким трудом отвоевали друг для друга. Каждое движение было клятвой, каждое прикосновение – исцелением.

Когда волна накрыла меня, я вскрикнула, вцепившись в его плечи, и почувствовала, как его тело ответило мне таким же мощным, сокрушительным освобождением. Он рухнул на меня, тяжелый, потный, настоящий, и его прерывистое, горячее дыхание у моего уха было самой прекрасной музыкой, которую я когда-либо слышала.

Мы лежали, сплетясь, еще долго, не в силах и не желая разъединяться. Его пальцы переплелись с моими, прижимая мою руку к его груди, где под ладонью я чувствовала бешеный стук его сердца, постепенно утихающий.

– Я не позволю ему забрать это, – тихо, но очень четко сказал он в темноту. – Никогда.

Я приподнялась и коснулась губами его груди, прямо над сердцем, чувствуя его соленую кожу и живое, горячее биение жизни.

– Мы не позволим, – поправила я его.