Симфония красной пустыни

Владимир Кожевников

Симфония красной пустыни

Пролог. Молчание из глубины

Прежде чем стать пустыней, он был миром океанов. Багровые воды катили волны под куполом оранжевой, плотной атмосферы, где солнце было бледным призраком. В тех водах зародилась жизнь, но не из углерода и страсти, как на Земле, а из кремния и терпения. Они росли веками, двигались эпохами, мыслили тысячелетиями. Их города были не постройками, а кристаллическими садами, вырастающими из недр, переливающимися на свету солнца внутренним сиянием – холодным и мудрым. Они были самой планетой, ее сознанием, ее песней.

Но мир остывал. Ядро замедляло свой бег, магнитное поле истончилось и порвалось, как старый саван. Солнечный ветер принялся методично сдирать с Марса его воздушную одежду, испарять его океаны. Уходить было некуда. И тогда они, титанические и медлительные, приняли решение. Не умирать. Уснуть. Свернуться в самом сердце своего мира, в глубоких пещерах, где остаточное тепло еще тлело, и обратиться внутрь себя. Их индивидуальные сознания сплелись в единый сон, в коллективную грезу об утраченном мире. Их тоска, их память, их немыслимая для человека любовь к своему дому стали низкочастотным гулом, вибрацией, симфонией, что сотрясала каменную плоть планеты. Они играли свою песню для пустых равнин и безмолвного неба в надежде, что однажды ее кто-то услышит.

Эоны спустя пришли те, кто шумел, суетился и искал воду.

Глава 1. Тихий гимн Красного гиганта

Станция «Прорыв» вдавилась в склон плато Фарсида, словно серый, огрубевший зубной протез в десну древнего гиганта. Ее корпуса, собранные из доставленных с Земли модулей, облепили красную породу, а над ними купола оранжерей и тарелки антенн смотрели в небо, вечно затянутое рыжей мглой. Воздух внутри пах озоном, переработанной водой с легким металлическим привкусом и едва уловимой, но въедливой пылью – марсианской пылью, которая просачивалась сквозь любые фильтры, покрывая все тонким абразивным налетом цвета ржавчины и крови.

Марс был не просто молчалив; он был величайшим мимом в Солнечной системе, разыгрывающим пантомиму смерти на протяжении эонов. Люди копошились на его поверхности, крошечные и суетливые, слушая вечный свист разреженного ветра, больше похожий на шипенье умирающего в вакууме существа, да скрежет своих машин – буров, роверов, вентиляторов. Они искали воду, руду, признаки прошлой жизни – грубые, материальные цели для своих отчетов перед Землей. Они слушали небо в радиодиапазонах, сканировали эфир в поисках сигналов от других звездных скитальцев, но Марс хранил молчание в эфире. Они ошиблись частотой. Они слушали не там.

Юань, техник по связи с глазами цвета той самой марсианской пыли, был призраком среди них. Он выполнял свои обязанности с автоматической точностью, его пальцы сами знали, какие кнопки нажимать, чтобы поддерживать хрупкий мостик связи с далекой родной планетой. Земля для него была не голубой жемчужиной, а набором стершихся, болезненных воспоминаний: лицо сестры, которую он не смог защитить, холодные стены государственного приюта, унизительные тесты на профпригодность, которые определили его судьбу – быть винтиком на краю ничего. Здесь, на станции «Прорыв», он был функцией, обеспечивающей бесперебойный, но бессмысленный для него поток данных с далекой, равнодушной родины. Его единственной странностью, которую терпели за его врожденную, почти интуитивную гениальность в обращении с любым оборудованием, была привычка слушать не радио-, а сейсмоканалы – низкочастотный гул планеты, ее тектоническое дыхание, ее стоны во сне.

Его каморка была завалена списанной аппаратурой, которую он собирался починить «когда-нибудь». Воздух здесь пах жженым пластиком и одиночеством. На мониторах прыгали синусоиды – кардиограмма неживого мира. И он слушал. Каждую ночь. Это был его способ убежать от людского гула, от навязчивого сочувствия психолога, от самого себя.

И однажды, в час, когда две луны – Фобос и Деймос – сошлись в зените, выстроившись в зловещую небесную мишень, он услышал Нечто.

Это не был привычный грохот сдвигающихся плит или глухой удар метеорита о равнину Хриса. Это была структурированная вибрация, сложный, многослойный ритм, пронизанный математической гармонией, словно кто-то провел смычком по струне, натянутой между ядром планеты и его собственным сердцем. Вибрирующий бас-аккомпанемент ветра, бьющего о скалы плато Фарсида, мелодичный, похожий на стеклянный колокольчик, звон кристаллов в глубине разломов, ритмичный, как сердцебиение спящего исполина, стон сжатого льда в вечной мерзлоте. Это была не просто последовательность звуков. Это была симфония. Симфония камня. Тоски.