Между чашками чая

Дмитрий Вектор

Между чашками чая

Глава 1

Дождь барабанил по витринам кафе «Бин&Блум» в районе Хондэ, превращая вечерний Сеул в размытую акварель из неоновых огней и отражений. Ли Чаён механически протирала эспрессо-машину, наблюдая, как последние посетители спешат укрыться от внезапного ливня. Ароматы кофе и выпечки, которые когда-то казались ей волшебными, давно стали фоном монотонных дней.

– Чаён-си, – окликнул ее менеджер Пак Минсо, размахивая белым конвертом, – вам пришло какое-то официальное письмо. Курьер ждал полчаса, пока вы освободитесь.

Двадцатичетырехлетняя девушка удивленно подняла бровь. Кто мог прислать ей официальную корреспонденцию? Родители обычно звонили, друзья писали в мессенджерах, а банковские уведомления приходили на почту.

Конверт был плотным, кремового цвета, с печатью нотариальной конторы. Корейские иероглифы на бланке выглядели торжественно и немного архаично – такой стиль письма использовали в важных юридических документах.

«Уважаемая госпожа Ли Чаён! Уведомляем вас о том, что согласно завещанию вашей покойной бабушки Ли Хэсун, вы являетесь единственной наследницей недвижимого имущества, расположенного по адресу: Пукчхон-ро 11-гиль, дом 15. Для оформления документов и получения ключей просим явиться в нашу контору в течение семи дней с момента получения данного уведомления. С уважением, нотариус Им Санхун.».

Чаён перечитала письмо трижды, не веря собственным глазам. Бабушка Хэсун? Но она умерла двадцать лет назад, когда Чаён была еще дошкольником. Смутные воспоминания о старой женщине с добрыми глазами и странными татуировками на запястьях – вот и все, что осталось от бабушки.

– Что-то серьезное? – поинтересовался Минсо, заметив растерянность на лице сотрудницы.

– Я кажется, унаследовала дом от бабушки. Но это какая-то ошибка. Моя семья никогда не владела недвижимостью, тем более в Пукчхоне.

Минсо присвистнул. Пукчхон – это престижный исторический район, где между современными зданиями сохранились традиционные корейские дома ханоки. Недвижимость там стоила баснословных денег.

– Или счастливая случайность, – заметил он. – Съездите завтра к нотариусу. Я отпущу вас пораньше.

В ту ночь Чаён почти не спала. Она ворочалась в своей крошечной квартире-студии в Мапхо, пытаясь вспомнить что-то о бабушке. Родители редко говорили о старшем поколении, а если и упоминали бабушку Хэсун, то всегда как-то уклончиво, меняя тему.

Утром, проглотив наспех чашку растворимого кофе, Чаён отправилась в нотариальную контору. Офис располагался в одном из новых небоскребов в Каннаме, и контраст между ультрасовременным интерьером и древним наследством казался почти сюрреалистичным.

Нотариус Им Санхун оказался пожилым мужчиной с аккуратной седой бородкой и внимательными глазами за очками в тонкой оправе.

– Госпожа Ли, рад вас видеть, – поприветствовал он, жестом приглашая присесть. – Должен признаться, это весьма необычное дело. Ваша бабушка оставила завещание тридцать лет назад, но с условием передать наследство только после того, как наследнице исполнится двадцать четыре года.

– Но почему именно мне? У моего отца есть младший брат.

– В завещании четко указано: «Единственной наследнице Ли Чаён, дочери моего сына Ли Санхо». Других наследников не упоминается.

Нотариус протянул ей толстую папку с документами и связку старинных ключей.

– Дом находится в отличном состоянии. Ваша бабушка оставила средства на содержание и оплату коммунальных услуг. Управляющая компания следила за сохранностью здания все эти годы.

– А что это за дом? Чем занималась моя бабушка?

Им Санхун на мгновение замялся, словно подбирая слова.

– Официально – это был чайный домик. Небольшое семейное заведение, где подавали традиционные корейские чаи и проводили чайные церемонии. Очень специфическая клиентура, если можно так выразиться.

Что-то в тоне нотариуса заставило Чаён насторожиться, но она не стала настаивать на подробностях.

После оформления документов Чаён сразу же отправилась в Пукчхон. Автобус петлял по узким улочкам старого района, где современные кафе и бутики соседствовали с традиционными домами под черепичными крышами. Туристы фотографировались на фоне красивых ворот, а местные жители неспешно шли о своим делам.

Адрес 11-гиль, дом 15, оказался в самом сердце исторической части района. Чаён несколько раз прошла мимо, прежде чем нашла узкий переулок, ведущий к небольшим воротам из темного дерева. Латунная табличка с выцветшими иероглифами гласила: «Чайный дом "Мёнвольхян"» – «Аромат яркой луны».

Ключ повернулся в замке легко, словно ждал именно ее прикосновения. За воротами открывался небольшой дворик с каменной дорожкой, ведущей к одноэтажному ханоку. Дом был построен в классическом стиле: изогнутая крыша с поднятыми краями, деревянные колонны, окна с традиционными решетками. Но что поразило Чаён больше всего – это ощущение, что здание словно дышит, живет своей особой жизнью.

Входная дверь была выполнена из массивного дерева с медными петлями, потемневшими от времени. Над входом висела вывеска с тем же названием «Мёнвольхян», выписанным изящной каллиграфией.

Внутри дом встретил Чаён полумраком и тишиной. Солнечный свет проникал через бумажные ширмы, создавая мягкие узоры на деревянном полу. Воздух был наполнен странным ароматом – не просто чай, а что-то более сложное и глубокое, с нотками сандала, жасмина и еще чего-то неуловимого.

Основная комната была оформлена как традиционная чайная: низкие столики из темного дерева, подушки для сидения, стеллажи с десятками банок и коробочек. На стенах висели свитки с каллиграфией и старинные картины, изображающие горные пейзажи и цветущие деревья.

Но самое удивительное находилось в дальнем углу – массивный шкаф с сотнями маленьких ящичков, каждый помеченный загадочными символами. Некоторые иероглифы Чаён узнавала: «память», «печаль», «прощение», «любовь». Другие были написаны на архаичном корейском или даже неизвестными письменами.

В центре комнаты стоял особый столик для чайной церемонии с набором изысканной керамики. Чайник, чашки, подставки – все было выполнено в едином стиле, с тонкими рисунками драконов и облаков.

Чаён осторожно подошла к одному из стеллажей и взяла в руки банку с надписью «Чай забвения». Керамика была теплой на ощупь, словно недавно нагревалась в печи. Она открыла крышку и вдохнула аромат – цветочный, горьковатый, с привкусом дождя и осенних листьев.

– Это не для живых, – раздался за спиной мелодичный голос.

Чаён резко обернулась, роняя банку. Та упала на пол, но не разбилась, лишь мягко покатилась по доскам.

В дверном проеме стояла пожилая женщина в традиционном ханбоке сине-серых тонов. Ее седые волосы были уложены в аккуратную прическу, а лицо, несмотря на возраст, светилось внутренним спокойствием.

– Простите, я вас не заметила, – пробормотала Чаён, поднимая банку. – Вы вы знали мою бабушку?

Женщина улыбнулась, и в ее глазах промелькнуло что-то неземное.

– Хэсун была моей подругой. Меня зовут Сон Мисук. Я следила за домом все эти годы, ожидая, когда придет время. – Она внимательно изучила лицо Чаён. – Ты очень похожа на нее в молодости. Особенно глаза.

– Время для чего?

– Для того, чтобы наследство действительно перешло к тебе. – Мисук подошла ближе, и Чаён почувствовала исходящий от нее аромат старых книг и засушенных трав. – Этот дом не просто чайная, Чаён-ах. Это мост между мирами.

– Между какими мирами?

Вместо ответа Мисук указала на настенные часы. Стрелки показывали половину седьмого вечера.

– Скоро закат. Тогда ты все поймешь. – Она подошла к шкафу с ящичками и начала доставать различные пакетики и баночки. – Твоя бабушка оставила подробные инструкции. Рецепты, правила, предостережения. Все, что понадобится для работы.

– Какой работы?

– Той же, что выполняла она, и ее мать, и бабушка. Ваш род – хранители древнего искусства. Вы готовите особые чаи для тех, кто больше не принадлежит миру живых, но еще не нашел покой в мире мертвых.

Чаён почувствовала, как мурашки побежали по коже. Слова Мисук звучали безумно, но что-то глубоко внутри откликалось на них, словно пробуждалась давно забытая память.

– Это невозможно, – прошептала она.

– Сегодня вечером, после захода солнца, к тебе придет первый посетитель. Старый токкәби по имени Кимун. Он регулярно приходил к твоей бабушке уже больше века. Для него нужно заварить чай из лунной полыни с добавлением слез рассвета. – Мисук протянула ей небольшой свиток. – Здесь записан рецепт.

– Но я не умею.

– Умеешь. Это в твоей крови, в твоих генах. Просто позволь рукам действовать сами.

Мисук направилась к выходу, но у порога обернулась.

– Помни главное правило: никогда не пей чай, предназначенный для духов. И никогда не отказывай в помощи тем, кто приходит с миром. – Ее голос стал серьезным. – Но если почувствуешь злобу или угрозу – немедленно зажигай белые свечи и читай защитную молитву. Твоя бабушка научила тебя ей в детстве, ты просто не помнишь.

С этими словами Мисук исчезла, словно растворилась в воздухе.

Чаён осталась одна в полутемной чайной, сжимая в руках свиток с рецептом. За окном медленно садилось солнце, окрашивая небо в оттенки золота и пурпура. Где-то в глубине души она чувствовала приближение чего-то неизбежного и удивительного.

Развернув свиток, она прочитала аккуратно выписанные иероглифы:

«Чай забвения для токкәби Кимуна:

Три щепотки лунной полыни из ящика под номером 47.

Пять капель росы, собранной на рассвете (хранится в синем флаконе).

Одна слеза искреннего сожаления (появится сама, когда будет нужно).

Заваривать в серебряном чайнике при температуре воды 80 градусов.

Время настаивания – ровно три минуты.

Подавать в чашке из белого фарфора с рисунком бамбука».

Чаён посмотрела на часы. До заката оставалось полчаса. Ее руки словно сами собой потянулись к нужным ящичкам, безошибочно находя требуемые ингредиенты. Лунная полынь оказалась серебристо-зеленой травой с удивительно сильным ароматом, а роса в синем флаконе переливалась как жидкие бриллианты.

Когда Чаён зажгла небольшую спиртовку и поставила на нее серебряный чайник, в чайной стало совсем темно. Она зажгла несколько традиционных фонариков, и мягкий свет наполнил пространство теплом и уютом.

Ровно в момент, когда солнце скрылось за горизонтом, входная дверь тихонько скрипнула.

– Хальмони? – раздался хриплый голос. – Хэсун, это ты?

В дверном проеме появилась фигура невысокого старика в традиционной корейской одежде. Его лицо было морщинистым, как сушеная груша, а глаза горели странным внутренним светом. Но самое поразительное – мужчина был полупрозрачным, словно сотканный из лунного света и тумана.

– Я я Чаён, – пробормотала девушка, стараясь не показать страх. – Внучка Хэсун.

Старик внимательно изучил ее лицо, затем понимающе кивнул.

– Да, теперь вижу сходство. Значит, время пришло. – Он медленно подошел к традиционному столику и сел на подушку. – Я Кимун. Последние сто тридцать лет каждый месяц прихожу сюда за чаем забвения.

– Для чего простите, зачем вам этот чай?

Кимун печально улыбнулся.

– Я токкәби, дух-домовой. Когда-то охранял дом знатной семьи, но не смог защитить их детей от болезни. Эта вина не дает мне покоя уже полтора века. Чай твоей бабушки помогает притупить боль, отпустить то, что нельзя изменить.

Чаён почувствовала, как из глаз сами собой потекли слезы. Не от страха, а от сострадания к этому древнему существу, которое так долго несет свое горе.

Одна слеза упала в заварочный чайник как раз в нужный момент.

Она разлила чай в белую чашку с рисунком бамбука и подала Кимуну. Старый дух вдохнул аромат и блаженно закрыл глаза.

– Точно как у Хэсун. Ты унаследовала не только дом, но и дар.

Он медленно отпил глоток, и его полупрозрачная фигура стала еще более размытой.

– Спасибо, дитя. До встречи через месяц.

Кимун растворился в воздухе, оставив лишь пустую чашку и едва уловимый аромат старых книг.

Чаён сидела в тишине чайной, пытаясь осмыслить произошедшее. Жизнь, которую она знала – работа в кафе, друзья, повседневные заботы – казалась теперь частью другого мира. А здесь, между чашками чая, открывалась совершенно иная реальность.

За окном опустилась ночь, но Чаён знала – это только начало. Впереди ее ждали другие посетители, другие истории, другие чаи. И где-то в глубине души, в той части, что помнила колыбельные бабушки и странные сны детства, она понимала: это и есть ее истинное предназначение.

Дом вокруг словно вздохнул с облегчением. Наконец-то новая хранительница заняла свое место между мирами, готовая служить тем, кто больше всего нуждается в утешении – душам, потерявшимся между жизнью и смертью.

Глава 2

Чаён долго сидела в опустевшей чайной, уставившись на чашку, из которой только что пил токкәби. Фарфор был обычным, теплым, реальным. Никаких следов магии или потусторонних сил. Если бы не едва уловимый аромат старых книг, витающий в воздухе, она могла бы поверить, что все это ей приснилось.

Но глубоко в груди билось что-то новое – знание, которого раньше не было. Словно в ней проснулась дремавшая часть души, помнящая колыбельные на древнем языке и прикосновения теплых рук бабушки.

Телефон завибрировал, выдергивая ее из раздумий. Сообщение от Минсо: «Как дела с наследством? Надеюсь, не оказалось липой ;)».

Чаён уставилась на экран. Как объяснить происходящее? Что она унаследовала не просто дом, а целый мир между реальностью и мифом? Что теперь ее клиентами будут не торопящиеся студенты и офисные работники, а духи с многовековой историей?

«Все в порядке. Дом потрясающий. Завтра расскажу подробнее», – написала она, понимая, что лжет.

Часы показывали половину десятого. В обычный день она бы уже была дома, смотрела дораму с чашкой лапши быстрого приготовления. Но что-то подсказывало ей остаться. Мисук говорила, что к ней придет первый посетитель – но разве один Кимун исчерпывал всех духов, нуждающихся в помощи?

Чаён встала и зажгла еще несколько фонариков. Теплый свет разлился по комнате, делая ее еще более уютной. Она подошла к шкафу с ящичками и начала изучать надписи. Некоторые были вполне понятными: «Чай для тоскующих сердец», «Настой примирения», «Отвар забытых снов». Другие озадачивали: «Слезы дракона», «Лунное молоко», «Эхо первого дождя».

В самом верхнем ряду она заметила ящичек с почти стершейся надписью. Подставив стул, Чаён с трудом разобрала иероглифы: «Для тех, кто потерял дорогу домой».

– Любопытная, как и твоя бабушка, – раздался мелодичный женский голос.

Чаён обернулась и чуть не упала со стула. У входа стояла молодая женщина невероятной красоты. Ее длинные черные волосы переливались в свете фонариков, а кожа была настолько бледной, что казалась фарфоровой. Но больше всего поражали глаза – древние, полные печали, совершенно не подходящие юному лицу.

– Простите, я не слышала, как вы вошли, – пробормотала Чаён, спускаясь со стула.

– Я не вхожу в двери, как люди, – ответила незнакомка, грациозно приблизившись. – Меня зовут Йеынхва. Я была клиенткой твоей бабушки.

«Была» прозвучало со странным оттенком, и Чаён заметила, что женщина слегка прозрачна, хотя и не так сильно, как Кимун.

– Вы дух?

Йеынхва грустно улыбнулась.

– Кумихо. Девятихвостая лисица. Хотя хвосты у меня появляются, только когда я принимаю истинный облик.

Чаён невольно отступила на шаг. О кумихо она знала из народных сказок – хитрые духи-оборотни, которые соблазняли мужчин и высасывали из них жизненную силу.

– Не бойся, – мягко сказала Йеынхва, заметив ее реакцию. – Я давно не охочусь на людей. Моя история другая.

Она села за тот же столик, где недавно пил чай Кимун, и сложила руки на коленях. В этом жесте было что-то трогательно детское.

– Сто лет назад я влюбилась в человека. По-настоящему, не для охоты. Он был художником, писал картины гор и рек. Мы встречались тайно на берегу реки Ханган каждый вечер.

Голос Йеынхвы дрожал от едва сдерживаемых эмоций.

– Но его семья устроила ему свадьбу с дочерью богатого торговца. Он не решился им противоречить. В ночь перед свадьбой я пришла к нему в последний раз. Хотела открыть правду о том, кто я есть. Но он он испугался и прогнал меня.

– И что случилось?

– Я прокляла его из гнева и боли. Обрекла на несчастную любовь во всех последующих жизнях. – Слезы заблестели в глазах кумихо. – Но потом поняла, что прокляла и себя. Я не могу найти покой, пока не сниму это проклятие. А для этого нужно найти его душу среди живых и попросить прощения.

Чаён почувствовала, как сердце сжимается от сострадания. История Йеынхвы была печальнее любой дорамы.

– И бабушка помогала вам искать его?

– Хэсун варила мне особый чай – он позволял видеть связи между душами, отслеживать перерождения. Каждый месяц я приходила, пила чай, и иногда мне удавалось найти след. Но как только я приближалась к нему, он исчезал снова.

Йеынхва подняла глаза на Чаён.

– Три дня назад я почувствовала, что он где-то рядом. Здесь, в Сеуле. Но без чая твоей бабушки я не могу точно определить, где именно.

Чаён кивнула и направилась к шкафу. Ее руки словно сами знали, что искать. Из ящичка номер 23 она достала прозрачные кристаллы, похожие на застывшие слезы. Из другого – сушеные лепестки цветов странного фиолетового оттенка. Из третьего – что-то напоминающее мелкий жемчуг, но переливающийся всеми цветами радуги.

– Чай душевных связей, – прошептала она, не понимая, откуда пришло это знание.

Процесс приготовления был более сложным, чем для Кимуна. Воду нужно было нагреть до точно определенной температуры – не кипяток, но и не просто горячая. Кристаллы требовалось растворить первыми, затем добавить лепестки, а жемчужины – только в самом конце, когда чай остынет до комнатной температуры.

Пока Чаён колдовала над чайником, Йеынхва рассказывала о своих поисках. О том, как она бродила по городу, чувствуя знакомую ауру, но не в силах ее локализовать. О том, как духовный мир изменился за последние десятилетия – стал более хаотичным, полным помех от современных технологий.

– Готово, – сказала Чаён, подавая кумихо изящную чашку с переливающимся напитком.

Йеынхва благодарно кивнула и отпила глоток. Ее глаза тут же изменились – зрачки расширились, а вокруг радужки появились золотистые искорки.

– Я вижу его, – прошептала она. – Он работает в большом здании со стеклянными стенами. Рисует что-то на светящемся экране. У него другое лицо, другое имя, но душа душа та же.

Йеынхва отпила еще глоток, и искорки в ее глазах стали ярче.

– Район Каннам. Здание компании «Старлайт Дизайн». Он графический дизайнер, его зовут Чо Минджин. Завтра в обеденный перерыв он пойдет в кафе на первом этаже.

Кумихо допила чай и медленно встала. Ее фигура стала еще более прозрачной, но лицо светилось надеждой.

– Спасибо, дитя. Я не знаю, что меня ждет, когда я встречу его. Возможно, это будет последний раз, когда мы видимся.

– А если он снова вас не примет?

Йеынхва печально улыбнулась.

– Тогда я приму это как наказание за свою гордыню и найду другой способ искупить вину. Но хотя бы попытаюсь.

Она направилась к выходу, но у порога обернулась.

– Твоя бабушка всегда говорила: «Любовь – это единственная сила, которая может исцелить даже самые древние раны». Надеюсь, она была права.

После ухода Йеынхвы в чайной стало тише. Чаён убрала посуду и задумалась. За один вечер она встретила токкәби, который больше века мучается чувством вины, и кумихо, которая сто лет ищет способ искупить ошибку молодости. Сколько еще подобных историй хранят стены этого дома?

Она подошла к одной из стен, где висели старинные свитки. На одном была изображена женщина в традиционном ханбоке, которая подавала чай группе полупрозрачных фигур. Подпись гласила: «Хранительница Ли Сонхва, 1823 год».

Прабабушка? Или еще более далекая предтельница? Сколько поколений женщин ее рода служили мостом между мирами?

Часы пробили одиннадцать. Чаён зевнула – эмоциональное напряжение дня давало о себе знать. Она уже собиралась гасить фонарики, когда услышала тихий детский плач.

Звук шел откуда-то из глубины дома. Чаён взяла один из фонариков и пошла на звук. За основной комнатой оказался небольшой коридор, ведущий к двум дверям. Плач доносился из-за левой двери.

Комната была оформлена как детская: маленький столик, игрушки, стопки детских книг. И посреди всего этого, свернувшись клубочком на полу, сидел полупрозрачный мальчик лет семи в одежде начала XX века.

– Эмма эмма – всхлипывал он, используя старое корейское слово «мама».

Чаён осторожно приблизилась и села рядом.

– Привет, малыш. Как тебя зовут?

Мальчик поднял заплаканные глаза. Его лицо было измождено, а одежда – старомодный ханбок – висела на тощем теле.

– Я Чхольсу, – прошептал он. – А вы вы новая хальмони?

– Да, я внучка прежней хальмони. А что с тобой случилось, Чхольсу?

– Я не могу найти эмму. Мы жили в маленьком доме у горы, но потом пришли плохие люди в форме и забрали меня. Сказали, что отвезут к эмме, но привезли в большой дом с другими детьми. Там было холодно и страшно, и нас почти не кормили.

Сердце Чаён сжалось. По описанию это могло быть что угодно – от японской оккупации до Корейской войны. Сколько детей потерялось в хаосе тех трагических лет?

– А что было дальше?

– Я заболел. Очень сильно. Кашлял кровью. А потом потом проснулся здесь. Старая хальмони сказала, что я попал в безопасное место, но я хочу к эмме!

Мальчик снова разрыдался. Чаён погладила его по голове, удивляясь, что может почувствовать прикосновение к духу.

– Старая хальмони готовила тебе особый чай?

Чхольсу кивнул.

– Он помогал мне видеть сны. Во снах я встречался с эммой, и она обнимала меня, и пела песенки. Но уже несколько дней хальмони не приходит, и я так скучаю.

Чаён поняла, что ребенок не знает о смерти бабушки. Как объяснить маленькому духу, что единственный человек, который о нем заботился, тоже ушел в мир иной?

– Хальмони отправилась в далекое путешествие. Но она попросила меня позаботиться о тебе. Я приготовлю тебе чай, хорошо?

Лицо мальчика просветлело.

– Правда? А вы знаете, какой чай нужен?

Чаён не знала, но доверилась интуиции. В детской комнате стоял маленький шкафчик с игрушечной чайной посудой. А рядом – крошечный ящичек с надписью «Сны о доме».

Внутри оказался чай, который пах материнским молоком и колыбельными песнями. Чаён заварила его в игрушечном чайничке и подала Чхольсу в маленькой чашечке с рисунком зайчика.

– Спасибо, новая хальмони, – прошептал мальчик и выпил чай залпом.

Почти сразу его веки стали тяжелыми.

– Я вижу эмму она машет мне рукой говорит, что скоро мы встретимся навсегда.

Чхольсу улегся на пол и закрыл глаза. Его дыхание стало ровным и спокойным.

Чаён тихонько вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь. Слезы текли по ее щекам – от жалости к мальчику, от понимания масштаба боли, которую хранят эти стены.

Она вернулась в основную комнату и села за чайный столик. Телефон показывал половину первого ночи. Завтра – точнее, уже сегодня – ей нужно было идти на работу в кафе, делать вид, что ничего не изменилось. Но как продолжать обычную жизнь, когда открылся целый мир страдающих душ?

Чаён достала блокнот и записала имена своих первых посетителей: Кимун – токкәби, чувство вины за непредотвращенную смерть. Йеынхва – кумихо, проклятие из-за неразделенной любви. Чхольсу – дух ребенка, потерявшегося во время трагических исторических событий.

Три истории, три разных вида боли. И это только начало.

Она подняла глаза на портрет прабабушки на стене. Женщина смотрела на нее с легкой улыбкой, словно одобряя выбор.

– Хорошо, – прошептала Чаён. – Я попробую. Но как я смогу помочь им всем?

В ответ легкий ветерок пошевелил страницы открытой книги на соседнем столике. Книга открылась на странице с заголовком: «Основные принципы работы хранительницы».

Чаён начала читать, понимая, что это только начало долгого пути в мир, где границы между жизнью и смертью размыты, а чай становится лекарством для душ.

Глава 3

Чаён проснулась на полу чайной, укрытая незнакомым пледом с вышитыми драконами. Шея болела от неудобной позы, а в голове стучало от недосыпа. Солнечные лучи пробивались сквозь бумажные ширмы, наполняя комнату золотистым светом утра.

Она села, потирая затекшие плечи, и попыталась вспомнить, как уснула. Последнее, что помнила – чтение книги об обязанностях хранительницы при свете фонарика. Видимо, эмоциональное напряжение взяло свое.