Тени исчезают на рассвете

Дарья Краснова

Тени исчезают на рассвете

Прежде, чем будут слова

Дорогой читатель, или читательница!

Когда я начала писать этот сборник, я не знала, во что он превратится, но я вспоминала старую истину: «самое тёмное время – всегда перед рассветом». Именно в такие моменты: между ночью и утром, между отчаянием и надеждой, рождаются самые честные слова. Я просто хотела запечатлеть те минуты, когда человек становится настоящим: когда страх сменяется смелостью, а боль – исцелением.

Перед тобой – сборник рассказов «Тени исчезают на рассвете». Этот сборник – о том, «что волнует сердце», когда вокруг тишина. Это истории о нас. О тех моментах, когда маски падают, а душа обнажается перед собой и другими. О любви, которая не умеет лгать, о страхах, которые превращаются в силу, и о ранах, которые становятся частью нашей уникальной красоты.

Здесь нет идеальных героев. Только живые люди с их трещинами, страхами, желаниями и надеждами. Каждая история – это отражение тех эмоций, которые мы так часто прячем: нежность, которая пугает, страсть, которая сжигает, и уязвимость, которая делает нас сильнее.

Я писала эти строки для тех, кто устал притворяться. Для тех, кто знает цену искренности и верит, что даже самые глубокие раны могут зажить, если найдётся тот, кто примет их без осуждения.

Я хотела напомнить тебе, что любовь бывает разной – страстной, нежной, запретной, исцеляющей; о том, что наши трещины – не изъяны, а следы нашего опыта, и, конечно же, о том, что самый главный страх многих людей – это быть настоящим.

Если твоё сердце когда-либо билось чаще от взгляда, от прикосновения, от слова – у тебя уже есть эта книга. И если хотя бы одна из этих историй заставит тебя подумать: «я тоже это чувствовал(а)» – значит, я достигла своей цели.

Пусть эти истории согреют тебя в самые тёмные ночи и напомнят: на рассвете тени исчезают.

С любовью,

Дарья Краснова

С самим собой

Искусство должно увлекать, заставлять задумываться. Иначе в нем нет никакого смысла. Искусство – вещь, данная не всем, понятная немногим. Но этим оно и подкупает. Каждый, ведь, хочет когда-нибудь коснуться того, что другие ещё не видели. Первым сделать это, правда? Она была погружена в искусство. Я никогда раньше не встречал людей, настолько увлечённых своим делом. Казалось, что все, к чему она прикасается – становилось искусством. Да, и, пожалуй, она сама была им.

Словно сошедшая с какой-нибудь картины, она притягивала к себе взгляд. На неё нельзя было не обратить внимание – какая-то сила сама заставляла повернуть голову в её сторону. Она всегда была в своих мыслях – врезалась в прохожих, пару раз задевала плечом фонарные столбы. Но, почему-то никто никогда не злился на нее.

Могли растерянно бормотать себе под нос, недовольно бурчать на неё, но не злиться. Это было как-то сверх моего понимания. Я мог наблюдать за ней часами, если не днями. Она всегда резко меняла образы – в один день она могла появиться в стенах университета в безразмерных, но почему-то хорошо смотрящихся на ней вещах, а в другой – в нежном, романтичном платье и аккуратными туфельками на ногах.

И каждый раз я ждал. Я ждал ее, как ребёнок чуда в новогоднюю ночь. Только моим чудом была она. С её приходом в университет я стал ходить пешком, лишь бы встречаться в парке утром, когда она забирала любимый кофе из белоснежного трейлера, стоящего неподалёку. Чтобы прогуливаться с ней и болтать о каких-то мелочах, что она всегда замечала, чтобы заставлять её улыбаться.

Но… Я никогда не думал, что люблю ее. Да и не задумался бы, пока не увидел её взгляд в мою сторону. С нашей первой встречи он изменился – он стал теплее, и каким-то невероятно мягким. И, – можете убить меня, если это было не так, готов поспорить, – в нем была любовь.

Совсем маленькая, почти незаметная, но любовь. И я вдруг задумался – а я сам смотрю на неё как-то по-особенному? Я не знал. Признаю, совершенно не знал, но как же мне хотелось думать, что она любит меня. Что ей нужен я, а не кто-то еще, только я. Я соврал бы, если бы сказал, что не желал этого. Кто-то однажды сказал мне, что за любовь надо бороться, если она сама не идёт тебе в руки, но в моём случае… Мне придётся бороться с собой и собственной трусостью. Но, ради неё я готов на все, что угодно.

Солнце летнего вечера

Если бы мне когда-либо предложили вернуться в один из дней лета, когда я был донельзя счастлив, я бы без замедления выбрал тот, который я провёл с ней.

Я помню этот день до самых мельчайших деталей, они словно вросли в мою память и пустили в ней корни. На воспоминаниях об этом дне выросли прекрасные цветы. Возможно, в тот день расцвела и моя душа. Я помню этот день, как будто это было вчера: её яркое летнее платье, которое ветер колыхал с особой нежностью, обнажая лишь малую часть, лишь то, что мне позволено было увидеть. Я помню нежные, мягкие и донельзя женственные плечи, открытые из-за платья; они так и манили прикоснуться к ним.

Я помню её сияющие, пронзительные глубокие глаза, в которых плескалось закатное алое солнце, и этот нежный взгляд, которым она смотрела на меня. Клянусь, в тот самый момент я надеялся, готов был даже молиться всем богам, чтобы так она смотрела только на меня. Моё сердце в тот момент сжигала ревность от мысли о том, что кто-то наслаждается её нежностью также, как я. Эта мысль была для меня невыносимой.

Я помню каждую мельчайшую деталь этого дня, и, признаюсь честно, я готов был проживать его из недели в неделю, из года в год, лишь бы только видеть её такой, какая она была в тот летний вечер. Мне не нужно было абсолютно ничего, кроме этого летнего вечера, её струящегося легкого платья, сияния её глаз и солнца, играющего в её темных кудрях.

Мне было достаточно её и солнца. Словно именно от этих двух составляющих зависел весь смысл моего существования. Словно исчезни она – и я тоже перестану существовать. Она пробуждала во мне те чувства, от которых я был готов сойти с ума, сгореть на месте. Они словно проникали в мое сердце, и вместе с кровью проносились по всему организму, вызывая электрические разряды по телу.

Она была слишком: слишком красива, слишком неуловима, слишком чувственна. Я знал, что она требовательна и избирательна к тем, кого подпускает ближе. Мне это, безусловно, льстило. Словно я видел ту ее часть, которая была недоступна другим. Словно я чувствовал те её эмоции, которые другие даже не видели. Я знал, что она строга не только к другим, но и к себе. Я знал её демонов точно также, как и она знала моих. Я мог понять её, она могла понять меня. Но…

Я знал, что она никогда не будет моей до конца – лишь одной моей оплошности будет достаточно, чтобы на следующее утро я проснулся один в холодной постели. Она всегда уходила легко и навсегда: рушила мосты, не брала трубки и никогда не отвечала на смс. Она просто исчезала, словно ее никогда не было. Это было невыносимо. Пугало ли это меня? Да, пожалуй. Становился ли я от этого менее влюбленным? Нет. Никогда.

Я лишь каждый раз всё сильнее пытался удержать её, зная, что на самом деле моё желание было обречено на провал. Я жаждал получить всё её внимание целиком, мне хотелось, чтобы она смотрела только на меня. Думала только обо мне. Но… Всегда было «но».

Лёгкий, тёплый летний ветер уносил с собой все непроизнесенные мной слова. Словно вытягивая их из моего горла, ветер нёс их настолько далеко отсюда, что мне не хватало воздуха даже на шёпот. Я мог лишь завороженно смотреть на то, как солнце играет в её волосах.

Невидимый яд

Майя поймала себя на мысли о том, что было бы неплохо писать на людях инструкцию. Не только по применению, но и по противопоказаниям. О том, что даже мелкие черты их характера могут нанести непоправимый вред.

Сначала отношения с ним ей казались настоящим сном – нежный, романтичный, внимательный. Она ходила окрыленная, словно выиграла в лотерею миллион-другой. А потом… потом внутри что-то с сильным грохотом сломалось. Настолько громко, что заложило уши.

Он, как самый настоящий яд, медленно проникал в ее жизнь и отравлял даже те сферы, для которых не был предназначен. Сначала из её гардероба пропали её любимые, легкие, открытые вещи – такие, какие молодые девчонки носят просто потому что возраст позволяет. Это была его своеобразная «забота». Он терпеливо объяснял – «я знаю, о чем думают другие мужчины, и они хотят тебя. Я переживаю за тебя».

Следом появился новый страх. Майя панически начала бояться своего первого раза. Ее воображение рисовало такие ужасы и последствия, что тревога будила ее по ночам. Появились навязчивые мысли: «а что, если он…». Она, словно одержимая, ощупывала свой живот, боясь найти в нем симптомы того, о чем до слез боялась даже подумать, еще не понимая – это бесполезно. Она была здорова телом, но больной оказалась ее душа.

От одной мысли ее бросало в такой леденящий душу ужас, что начинало тошнить. Ей стала мерзкой даже сама мысль о том, что ей нужно делить одну постель с мужчиной и позволять касаться себя. Любые касания становились липкими, неприятными. Словно слизь.

Но, и на этом яд в лице ее парня не остановился. Майя даже не представляла, что люди могут настолько изменить восприятие себя. Она смотрела на себя в зеркало, и не узнавала: за время отношений с ним она набрала вес, и быть в своем теле ей было физически сложно. Уверенность в себе и своей красоте таяла на глазах.

Она была в отношениях, которые не окрыляли, а наоборот – сажали на цепь. На такую, к которой при желании не подкопаешься. Он поддерживал – «я люблю тебя такой, какая ты есть», «не худей, мне нравятся твои большие ляжки». Но это была ложь. Грязная. Нечестная. Самая отвратительная, которая только могла быть.

Следом погасла ее улыбка рядом с ним. Всегда солнечная и яркая, Майя всегда улыбалась во все тридцать два зуба. Одна неосторожно брошенная им в адрес другой девушки фраза – «мне не нравится, когда в улыбке человека видно десна» убила в ней что-то живое.

Последней каплей… Она даже не понимала, что стало последней каплей, когда она поняла, что пора расстаться. То ли это были вечные жалобы на все подряд, то ли начавшиеся фразы в духе «для кого ты выложила это фото?». Несколько лет он вкладывал этот яд в нее и отравлял душу так, словно змея оборачивалась и тушила огонёк внутри её сердца. Ей было страшно думать о будущем, страшно думать о простых удовольствиях. Её некогда яркая жизнь превратилась в серую, тревожную, и донельзя невыносимую.

Майя попалась в ловушку, которой боялась сильнее всего – он видел в ней только тело. Не характер, не душу. Просто куклу для удовольствий. И когда Майя осознала это, она поняла, что не пожалела о своем решении заставить его подождать, что она не готова к полноценному первому разу. Из яркой, интересной, харизматичной девушки она незаметно для себя стала тревожной, нервной и задумчивой. Словно он выключил в ней то тёплое солнце, которым она согревала себя и других.

Когда Майя осознала это, правда рухнула на нее с таким болезненным наплывом воспоминаний, что она не могла отдышаться от слез. Вся накопившаяся внутри боль сводила ее с ума. Оказалось, что его мнимая забота была глупой проекцией его внутреннего мира. Он не хотел меняться, брать на себя ответственность, взрослеть. Он чувствовал себя уверенно в своей зоне комфорта, и его раздражало, что Майя была заметнее. Была умнее. Интереснее. Она всегда светила ярче, и тем самым подсвечивала его темноту, в которой он не готов был признаться даже себе. Ему было проще подавить ее, чем раскрыться самому. В конечном итоге…

Она ушла. Тихо, без скандала. И начала учиться дышать заново. Начала делать первые неуверенные шаги. В гардеробе вновь появились юбки и платья, аккуратные комплименты от людей на улице вновь начали приносить радость. На лицо вернулась улыбка. В какой-то момент Майя вдруг осознала, что перестала делить себя на «тело» и «душу». Они словно заново сплелись в единое целое. Она больше не была Майей-душой, она просто стала собой. Снова смеялась, снова полюбила внимание к себе. Перестала бояться своих желаний. Она наконец-то обрела покой в своей душе.

Но, как и любому другому больному, ей нужен был «костыль», надежное плечо, на которое она могла опереться в сложные времена. Он появился так внезапно, что ей на секунду показалось даже странным. Майя не ожидала получить от него то, в чем даже не знала, что нуждалась.

Иногда специально, иногда нет, он заставлял ее смотреть на себя иначе. Не как на запуганного тиграми олененка, а как на смелую, уверенную в себе девушку. Сам того не зная, он стал для нее невидимым щитом. Он успокаивал ее разум, согревал сердце. Он словно стал для нее антидотом от яда, который годами пожирал ее изнутри. Он всегда был на шаг быстрее, на мысль умнее, на год мудрее, и никогда не корил ее за ее слабости.

Когда на ее лицо вернулась искренняя улыбка, а звонкий смех стал вновь разноситься по офису, ему показалось, что солнечный свет начал буквально преследовать ее. Даже в дождливые дни она согревала его душу, словно теплый плед. И как же ему было от этого хорошо. Оказалось, что все, в чем он нуждался сам – была её нежная тёплая улыбка.

Истинная любовь никогда не будет требовать от тебя исчезновения твоей личности. В любви ты расцветаешь независимо от сложностей, которые может преподносить жизнь. Но если кто-то заставляет тебя становиться тенью – этот человек должен исчезнуть из твоей жизни на рассвете. Иначе исчезнешь ты сам.

Рыжий котёнок

Слёзы неприятно обожгли горло, когда весь груз накопившихся проблем разом упал на плечи Регины. Это было похоже на снег посреди лета – живешь себе, ни о чем не думаешь, как вдруг тебя будто окатывает ледяной водой.

Постоянные проблемы, стресс, высокие нагрузки дали о себе знать – Регина зашла в свою съемную квартиру, и закрыв за собой дверь вдруг замерла на пороге. Яркие лучи закатного солнца светили сквозь белый полупрозрачный тюль, наполняя студию нежным теплым светом, и, словно издеваясь, подсвечивали пустоту в душе девушки.

Она бросила на полку сумку, сбросила излюбленные белые кроссовки, с пожелтевшими от частой носки шнурками, и прислонилась к стене, скатившись по ней вниз. Внутри что-то болело, болело так, что казалось, будто там плещется кислота. Была бы возможность – Регина бы достала своё сердце, чтобы просто спросить, почему оно так болит, если по всем медицинским показателям она здорова.

Слезы полились из глаз градом – все вокруг казалось не тем. Не об этом она мечтала. Не об этом она думала, когда представляла свою будущую жизнь. А сейчас и некому об этом было рассказать. В ответ лишь поступало сухое «ты сильная, справишься» или «мне жаль, я надеюсь, что все наладится» – то, чего она вообще не хотела сейчас слышать. От себя не убежишь и сдержать эту волну чувств было просто невозможно.

Регина всхлипнула, и, кое-как поднявшись на ноги, прошла в комнату, чтобы нажать кнопку чайника. Ей уже не впервой переживать эти эмоции самостоятельно – когда ты издеваешься над собой просто для того, чтобы обеспечить себе лучшую жизнь, это не может пройти мимо.

«Среди самых темных улиц несем самый яркий свет» – гудок на телефоне вдруг раздался так громко, что Регина дернулась. Эту песню она выбрала на звонок в один из дней, когда у нее было особенно хорошее настроение, и телефон не стоял на вечной «беззвучке». Шмыгнув носом, она подняла телефон, лежавший вниз экраном, и увидела его контакт. Откашлявшись, чтобы голос звучал более-менее ровно и бодро, девушка смахнула на кнопку ответа и поднесла телефон к уху.

– Привет, я забыл спросить. Придешь попозже на час завтра? – спокойный, мягкий голос Андрея раздался по ту сторону телефона в сопровождении шелеста листов бумаги из его блокнота.

– Здравствуйте. Конечно, без проблем, – выдавила из себя Регина, стараясь не шмыгать носом и не «спалить» собственную беспомощность перед тем, для кого она была синонимом слова «свет». Но, навряд ли были такие вещи, которые Андрей мог упустить из внимания, если дело касалось её. Любое изменение её настроения было понятно даже по телефону.

– Регинка, что случилось? – вопрос, который выбил из легких девушки остатки и без того небольшого количества воздуха. Регина чувствует, как у нее дрожат губы, а по щекам с новой силой потекли слезы. Она почувствовала себя так, будто ее поймали на обмане, хотя она не пыталась кого-то обмануть.

– Регин? – голос Андрея теперь казался обеспокоенным. Не получив ответ на свой вопрос он лишь убедился в том, что что-то с его подопечной было не в порядке.

– Всё хорошо. Я просто… Просто немного устала.

– Может быть, лучше тогда отменим всё завтра?

– Нет. Всё хорошо…Я отдохну и…Всё будет хорошо.

В трубке послышался тяжелый вздох Андрея. В его планы сегодня совершенно не входило успокаивать девушек в нестабильном состоянии, но почему-то его сердце говорило совершенно об ином.

«Скинь адрес, я приеду» – все, что услышала Регина прежде, чем раздался звук отключения звонка собеседником. Трясущимися руками она набрала адрес в сообщении, и вздохнула, вытирая слёзы ладонью. На руке осталась тонкая черная дорожка – Регина поняла, что надо бы смыть косметику, и направилась в ванную.

В зеркале на нее смотрела измученная девушка. Ещё утром на лице сверкала улыбка и лицо лучилось свежестью, а теперь, будто за пару мгновений, под красными глазами пролегли темные круги, и на лице проступил нездоровый румянец.

«Красавица, ничего не скажешь», – мысленно фыркнула девушка, а слезы снова выступили на глазах и потекли солеными дорожками. Чувство вины перед «наставником» теперь не покидало ее головы. Вырвала его из дел, возможно, нарушила впринципе все его планы на сегодня. Словом, сделала всё, чтобы испортить человеку настроение перед выходными.

***

– Ну, что, Регинка, будем ставить тебя на ноги, ставь чайник! – бодро заявил Андрей, едва девушка успела открыть дверь и пропустить его внутрь. Мужчина вручил в руки девушки торт, который старательно выбирал в магазине не меньше пяти минут, и улыбнулся, пытаясь приободрить свою подопечную.

– Извините, что так… Вышло, – неловко отозвалась Регина, наливая кипяток в смешные кружки с рисунками, привезенные из родительской квартиры. Андрей лишь отмахнулся, взяв нож, и ловко расправился с тортом.

Регина знала, что Андрей пьет только черный кофе с двумя ложками сахара, он проговорился об этом просто между делом. Себе же девушка налила просто зеленый чай – пить кофе в её состоянии, все равно, что тушить костёр бензином. Неэффективно и тревожно.

Регина молча смотрит на то, как мужчина раскладывает кусочки торта по тарелкам с такой старательностью, будто кирпичики из «Дженги». Андрей гордо поставил на стол тарелки с оставшейся частью торта, и удобно устроился напротив хозяйки квартиры. Регина поставила около руки наставника чашку с кофе, и села напротив.

– Ты уже второй день не спишь, да? Глаза красные, кофе пьёшь литрами… – Андрей переставляет кружку на столе, и звук кажется Регине слишком громким, будто оглушающим. Пронзительные голубые глаза смотрят как-будто в самую душу, и увернуться от этого взгляда было совершенно невозможно. Регина вздохнула, сжимая пальцами светло-зеленую кружку с по-глупому очаровательным зайцем, совершенно не подходящим под ее настроение, и посмотрела куда-то в стол.

– Я справляюсь. Всегда справляюсь, – Регина пожимает плечами, уголок ее губ дергается, и она поднимает глаза к потолку, чтобы сдержать подступающие слезы.

– Нет. Справляться – это когда ты можешь остановиться. А ты просто несёшься, пока не рухнешь, – Андрей вздыхает, качая головой, и отламывает ложкой кусок торта, – загоняла себя до изнеможения. Так нельзя, Регин. Не ты ли мне говорила не перерабатывать и заботиться о себе?

– Тренеры не играют, – Регина неловко смеется, вызывая легкую улыбку на лице мужчины, – да и… Вряд ли есть другой вариант, – девушка отводит глаза, чувствуя себя неуютно в такой откровенности с наставником. Пальцы Регины вдруг замолчали, замерли на ручке кружки – ровно в тот момент, когда взгляд Андрея стал мягче.

Обычно их общение не переходило границ легкого, ни к чему не обязывающего флирта, поэтому открыться сейчас было трудно, хотя и до переезда Регина не один раз делала записи в своем электронном дневнике так, будто писала ему, а не просто делала заметки.

– Да, попросить помощи. Хотя бы раз, – Андрей вздохнул, понимая, что не только говорит очевидные вещи, но и видит в ней себя. Она удивительно ярко подсвечивала собой все его черты характера, на которые он упорно не хотел обращать внимание.

– А если просила, и не помогли? – голос Регины стал особенно сдавленным, словно у нее внутри прошла волна боли. Она не может заставить себя посмотреть на Андрея, не понимая, из-за чего – из-за того, что стыдно быть такой перед тем, кто всегда видел ее в лучшей форме, или из-за того, что страшно было признаться себе в том, что сейчас она бы с удовольствием уткнулась носом в его плечо и просидела бы так целую вечность.

– Значит, не у тех просишь, – Андрей пожимает плечами, и ловит себя на мысли, что тянется рукой, чтобы поправить её прядь – и резко берет ложку. Тактильный контакт запрещён, пункт седьмой его же должностной инструкции. На которую он благополучно наплевал, когда приехал сюда.

Регина резко поднимается со своего места. Звук стула, резко скользящего по полу, разрезает тишину как нож. Регина встаёт так стремительно, что её кудри, до этого мягко лежавшие на плечах, теперь вздрагивают вместе с ней.

Пальцы белеют на спинке стула – на секунду кажется, что она вот-вот швырнёт его в стену. Но вместо этого она лишь глухо стучит костяшками по дереву, будто отстукивает код: «Я-не-справляюсь-я-не-справляюсь-я…».

Андрей даже бровью не повел – только разжал ладонь, будто выпуская невидимые поводья. Он инстинктивно подхватил её кружку, которую она толкнула локтем, и поставил правее на столе, чтобы не было соблазна заставить ее полетать еще раз. В его движениях была та же невозмутимость, с какой сапёры обезвреживают мины – будто любое резкое слово сейчас взорвёт её на части.

– Знаешь, что самое мерзкое? – Регина теряет на секунду официальный тон, позволяя себе обращение на «ты», и делает шаг к окну, за которым уже сгущаются сумерки. Видно, как её руки слегка дрожат. Андрей не встаёт, но поворачивается к ней так, чтобы видеть ее лицо, – что мне нечего тебе ответить, потому что ты прав. Но ещё хуже – я хочу попросить помощи, но я не хочу сломать образ, который так старательно выстраивала! Мне нравится быть светлым человеком!

Андрей медленно поднимается. Они стоят в двух шагах друг от друга – близко, чтобы чувствовать напряжение, далеко, чтобы не сорваться. Он сует руки в карманы и внимательно смотрит в ярко-зеленые глаза Регины.

– А с чего ты решила, что я не видел тебя настоящей? – тихие, вкрадчивые слова Андрея словно возвращают Регину обратно на землю резким всплеском ледяной воды.

Она смотрит на него так испуганно, словно ее поймали на месте преступления с поличным. Словно весь тот образ, который она старательно выстраивала для него последние несколько лет, резко рухнул, и перед ним осталась только она. Она и её огромная душевная рана, масштабы которой она не была готова ему показать.

– Тогда давай сделаем вот что, – Андрей проходит мимо, слегка задевая её плечом, и распахивает балконную дверь. Ночной воздух врывается в комнату вместе с запахом дождя. Уже оттуда он бросает через плечо непривычно мягко: – выходи. Поговорим. А если через полчаса ты всё же захочешь сбежать – я даже не попытаюсь остановить.

Регина закусывает губу, но делает шаг вперёд. Дверь захлопывается за ней, а на столе остаются две забытые кружки: его – пустая, её – почти полная. Он распахивает окно и достает из кармана полупустую пачку сигарет, которую вечно таскает с собой – всё никак не может найти для себя причину бросить.

Они стоят у раскрытого окна, и ночной ветер врывается в комнату, как незваный, но желанный свидетель. Он несёт запах дождя, городской пыли и чего-то неуловимого – возможно, свободы. Андрей не торопит её со словами. Он знает: молчание между ними – тоже часть разговора.

***

Мнимые тридцать минут превратились несколько полноценных часов. На небе туманным бледным диском сияла Луна. Регина сидела на широком подоконнике, свесив с него ноги к полу. Андрей, удобно опираясь локтями о тот же самый подоконник, курил, выпуская дым в окно.

Дым частично смешивается с ночным воздухом, и Регина вдруг понимает: он курит потому, что ему нужно чем-то занять руки. Потому что ему тоже страшно, и он тоже устал. Этим сумеречным разговором они признались друг другу в своих страхах. В том, как устали быть сильными. В том, что «справляться» – это миф, который они сами себе продали, и охотно верили до сегодняшнего дня.