Ночные игры

– Здесь сидите! – коротко бросил Лёша, и в голосе его впервые за весь день не было ни тени мягкости.

Лёша сорвался на бег, вслед за ним – Ангелина. В огне отразилось её лицо, вытянутое, бледное, совсем не похожее на то солнечное, каким оно было буквально минут 5 назад . – Валера, за главного! – крикнул Лёша на ходу. Рыжий, растерянный, только кивнул.

И вот… они остались.

Круг подростков вокруг костра, а за спиной – густая, вязкая тьма. Крик уже стих, и именно это было страшнее всего. В воздухе повисла тишина, такая плотная, что слышно было, как потрескивает смола в полене. Сева заметил, что у многих губы дрожат. Подкинул немного дров в костёр. Тот заново разошлёлся ярким пламенем. Кто-то шептал: – Может, это медведь? – Или упал кто? – Но всё это звучало фальшиво, как оправдание.

И тут Костя, который всё время сидел чуть в стороне, вдруг двинулся ближе к огню. Глаза его сверкали за стёклами очков, и в руках блеснуло маленькое зеркальце, круглое, с облупленной крышкой.

– А давайте. Сейчас самое время. – Чего давайте? – хрипло спросил Мишка.

Костя улыбнулся, уголками губ. Достал из кармана губную помаду – красную, выщербленную.

– Пиковую даму. Вызовем. Прям сейчас. Пока старших нет. Кто ссыт? Дети ахнули. Девчонки прижались друг к другу, кто-то нервно засмеялся – слишком громко для такого момента.

– Ты больной, – буркнул Валера. Но голос его прозвучал неуверенно. Почти хрипло.

– Ну-ну, – протянул Костя. – Тогда откажись вслух. Прямо сейчас. Скажи: «Я трус, и я не верю». Давай, Валера. Рыжий дернулся, открыл рот, но слова не вышли. И это было хуже любого признания.

Костя усмехнулся.

– Вот видите? Все вы – слабаки . Даже старший. А Сева? Ты же не хочешь, чтобы тебя считали ссыклом, как Валеру теперь? Сева молчал. Горло будто стянуло. Где-то позади, за костром, в темноте, ему казалось, что-то шуршало. Трава, листья – словно кто-то шагал медленно, в тени в их сторону.

– Ну так что? – Костя поднял зеркальце, и в отблесках пламени его лицо стало странным: худым, вытянутым, с длинными тенями вместо щёк. – Или мы все герои, или все трусы.

И один за другим дети начали кивать. Одни – со смехом, чтобы заглушить страх. Другие – с бледными лицами, не отрывая взгляда от огня.

И затем почти одним движением, Костя вынул из кармана маленький огрызок свечки – видно, прихватил ещё дома, нарочно. Поджёг её прямо от костра. Пламя дрожало, играло на его очках, и тень от носа легла на лицо, делая его чужим.

– Садимся кругом. Все. Никто не отлынивает.

И они подчинились. Даже Валера, который ворчал что «это глупости», уселся рядом. Девчонки приглушённо хихикали, но смех звучал как-то нервно, обрывисто. Сева почувствовал, как земля под ним холодна и зыбка, будто он сидит не у костра, а где-то в подвале на бетоне.

Костя поставил зеркальце на колени и начертал на нём помадой неровную дверь и лестницу ведущую от неё. Красный силуэт дверного прохода, словно мазок крови, в отблеске свечи выглядел совсем настоящим.

– Говорим вместе. Смотрим в зеркало, и повторям одновременно. «Пиковая дама, приди».

Кто-то прыснул:

– Да ну, бред…

Но, встретив взгляд Кости, – упрямый, жёсткий, – все зашептали. – Пиковая дама, приди… Пиковая дама, приди…

Голоса сплетались, рвались, у кого-то срывались на смех, у кого-то – на хрип. Сева смотрел в зеркало. Там отражались лица – смазанные, тёмные, будто не его друзья, а какие-то чужие дети. Будто зеркало показывало их немного другими. Чуть старше, чуть бледнее, с огромными тенями под их глазами, словно они не спали целую вечность.