– Давай вон туда, у окна! – радостно выкрикнул Мишка и кинул свою сумку на правую кровать. Пружины жалобно скрипнули.
Сева кивнул и плюхнулся рядом – на соседнюю. В ногах у него тоже скрипнуло железо, будто не кровать, а старый вагон, который недовольно принял на себя лишний вес.
– Да мало ли… – Мишка хитро прищурился. – Вдруг ночью ведьма какая придёт.– Тут и свежо, и если что – прыгнем через окно, – хмыкнул Мишка. – И часто ты в окна от ведьм убегаешь? – улыбнулся и слегка сощурился Сева. Сева усмехнулся, но внутри будто что-то холодное зашевелилось. Почему-то слово «ведьма» прозвучало слишком пугающе.
Затем в комнату вошли ещё двое.
Первым – рыжий, веснушчатый, с торчащими вихрами. Он сразу швырнул сумку на ближайшую к выходу кровать так, что та жалобно скрипнула.
– Валера, – коротко сказал он и уселся, будто боялся, что его место могут отобрать. Вторым оказался мальчик пониже, в аккуратных очках, с серой сумкой и слишком серьёзным взглядом. Он поставил вещи осторожно, будто в музее, и даже вытер пыль с тумбочки возле кровати платком. И представился Андреем.
– Во! – обрадовался Мишка, оглядев всех четверых. – Значит так: у нас теперь целый взвод. Давайте сразу решим – кто главный?
– Ты что, начальник штаба? – хмыкнул Сева. – Тут все равные.
– Как равные? – возмутился Валера-рыжий. – Если равные, значит, я командир. Я старше выгляжу!
– А думаешь, если башка большая, значит умный? – поддел его Мишка, и мальчишки разом расхохотались. Даже очкарик, который сперва собирался промолчать, невольно улыбнулся.
Смех получился звонкий, чистый, детский. На мгновение Сева даже забыл, где они находятся. Будто это не странный старый лагерь с запахом сырости и ржавчины, а обычные каникулы где-нибудь в деревне, которые только начинаются.
Но стоило смеху стихнуть, как Сева заметил – на потолке, прямо над его кроватью, проступило тёмное пятно. Будто в штукатурке проявилась влага. Оно напоминало вытянутую ладонь – длинные пальцы, кривые, как сучья.
Сева моргнул. Пятно исчезло. Осталась лишь трещина да паутина в углу.
– Чего застыл? – толкнул его Валера. – Ты в шахматы в голове играешь?
– Немного… – пробормотал Сева, стараясь отвести взгляд и немного помотал головой.
– Отлично! – оживился очкарик. – Я доску привёз! Можно вечером сыграть. Я люблю настольные игры!
– Ну всё, считай, у нас своя штаб-квартира, – заключил Мишка. – Командир, стратег и два бойца. Только сигарет не хватает.
– Я у брата видел, как он курит, – с гордостью сказал рыжий Валера. – Но у меня не получается. Кашляю. Да и плохо это. Говорят лёгкие выплюнуть можно!
Все снова расхохотались, а Сева, улыбаясь вместе с ними, всё равно никак не мог выбросить из головы то пятно на потолке. Ему даже почудилось, что где-то под кроватью, в темноте, что-то тихо-тихо скребётся.
Смех в комнате ещё не стих, когда вожатый крикнул из коридора: – Ну что, разведчики, осваивайтесь, только не сильно разбрасывайтесь!
Дверь за ним хлопнула, и сразу стало тише. Сева вдруг заметил, как в коридоре гулко прокатилось эхо шагов – будто там кто-то прошёл, хотя они все знали: вожатый ушёл в другую сторону.
Коридор лагерного корпуса был длинным, тянулся метрах в тридцати, с ровно побеленными стенами. Лампочки под потолком же в свою очередь светили тускло, дрожащим жёлтым светом, и казалось, что они не рассеивают темноту, а лишь подчёркивают её. Полы скрипели – так громко, что иногда не разобрать: это кто-то идёт или просто доска «вздохнула».
Комнаты располагались по обе стороны: в каждой жило по четверо. Двери были одинаковые, крашенные серой масляной краской, но на каждой кто-то уже успел нарисовать мелом какие-то смешные рожицы, звёздочки или надписи: «Зоркий сокол», «Команда №2», «Мы первые».
Сева заметил, что в одной из приоткрытых дверей мелькнуло лицо мальчишки – чёрные глаза, слишком серьёзные для его возраста. Он посмотрел прямо на них и тут же исчез, будто спрятался.
– Слышал, ночью здесь кто-то ходит, – тихо сказал Валера, выглядывая в коридор. – Мне брат рассказывал. У него в лагере под окнами всегда шаги были.
– Дурак ты, – хмыкнул Миша, но сам невольно оглянулся.
Левее коридора располагался зал для собраний: пустой, но огромный, и из-за этого ещё более жуткий. Стулья, выставленные рядами, казались молчаливыми свидетелями чего-то, что уже когда-то происходило здесь. За залом тянулся ряд тусклых туалетных комнат.
Ближе к выходу была комната вожатого. Дверь плотно закрыта, но Севе отчего-то показалось, что из-под неё тянет сыростью, как из подвала. Но он списал это в очередной раз на свою тревожность, и после того как ещё раз пригляделся – уже никакой сырости не было вовсе.
Коридор тянулся, как кишка какого-то чудовища: длинный, узкий, с повторяющимися дверями. И было в нём что-то неправильное. Стоило сделать несколько шагов – и он будто становился длиннее, чем раньше. Сева даже подумал, что если идти ночью, можно запросто заблудиться, хотя всё здесь на первый взгляд просто.
Спустя минут тридцать Лёша, их вожатый, собрал весь отряд в зале для собраний. Там было прохладнее, чем в коридорах, и даже пахло немного иначе – не такой затхлой сыростью, а скорее старыми досками, лаком и чуть-чуть гарью от прошлогодних костров, будто запах проник сюда и застрял в стенах.
– Так, бойцы, слушаем внимательно! – сказал Лёша, хлопнув в ладоши. – У нас с вами первые сутки в лагере «Огонёк». Значит так: завтра у нас подъём в семь утра, зарядка на площадке, потом завтрак, потом линейка. После обеда – купание на озере, но только с дежурным и под моим присмотром. Поняли?
– Поняли, – хором откликнулись ребята, хотя не все уверенно.
– Вот и отлично. Запомните главное: никаких походов ночью по коридорам, никаких вылазок в лес. Лагерь большой, лес рядом густой – запросто заблудитесь. А я вас потом по шишкам собирать буду, – он нарочно скривился, изображая, как будет поднимать «шишки» с земли. Дети захихикали. Лёша заулыбался. – А страшилки можно? – крикнул кто-то из заднего ряда.
– Страшилки – после отбоя, шёпотом под одеялом, – подмигнул Лёша. – Но если какой-то другой вожатый услышит, то всем достанется наряд вне очереди. Я если что с вами в сговор не вступал!
Зал гудел, дети переговаривались, смеялись, толкались локтями. Сева сидел рядом с Мишей и Валерой и Андреем, слушал Лёшу вполуха, а сам всё думал о коридоре и о том тёмном пятне в их комнате.
И вдруг… скрип. Чёткий, протяжный, как будто за дверью кто-то медленно прошёл.
Зал стих. Смех оборвался. Все головы разом повернулись к двери. Лёша нахмурился, шагнул ближе. Скрип повторился, уже в другом месте – прямо напротив зала, в коридоре. Кто-то там ходил. Медленно. Словно проверял шаг за шагом.
– Сидим тихо, – сказал Лёша и поднял ладонь.
Дети замерли, даже дышали осторожно. Было слышно, как капает вода из крана в туалете – кап-кап-кап. И шаги, будто кто-то прошёл совсем рядом.
Лёша тихо открыл дверь и вышел в коридор. Дверь за ним закрылась, и зал снова погрузился в гулкое ожидание. Секунды тянулись мучительно долго. Кто-то зашептал: «Это призрак!», кто-то нервно хихикнул и тут же замолчал.
Минуты через три дверь распахнулась, и Лёша вернулся. Лицо у него было обычное, спокойное, даже слегка улыбчивое.
– Ну что, паникёры, – сказал он. – Это мальчик из соседнего отряда. Заблудился, видимо. Идти-то недалеко, а вот шуму наделал, будто слон. Так что успокойтесь.
Но Сева заметил – глаза у Лёши почему-то не улыбались. И шаг его был чуть слишком быстрым, будто он хотел поскорее закрыть дверь за собой, чтобы не видеть того, что осталось в коридоре.
На этом собрание окончилось и ребята пошли на ужин, бурно обсуждая, кто же это мог быть. Догадки были самые разные – от вурдалаков, до вия или оборотней. Но с каждой версией Севе становилось всё больше не по себе.
Глава 3 Дверь
После ужина, ночь накрыла корпус липким пологом тишины. Сева ворочался на скрипучей кровати, и чем больше он пытался заснуть, тем сильнее чувствовал, что стены давят на него. Остальные ребята заснули почти сразу, а он никак не мог. Воздух был спертым, будто сам дом не хотел, чтобы он отдохнул.
Он натянул одеяло до подбородка, но глаза не закрывались. И вдруг – щёлк. Где-то в коридоре что-то треснуло. Сева замер. Сердце застучало, как барабан.
– Наверное… крыса, – шепнул он себе, но сам себе не поверил.
Медленные, тягучие, будто босые ноги ступали по половицам. Шлёп… шлёп… шлёп. Сквозь тьму до него донёсся звук. Нет, не крыса. Шаги. Сева весь съёжился, пытаясь стать невидимым. Он никогда раньше не слышал ничего подобного сам, только в страшилках бабушки, да и у Гоголя в "Вие". Но сейчас… шаги были настолько явные, что казалось, будто кто-то идёт прямо к двери их с ребятами комнаты.
А потом… царапанье. Будто длинные ногти прошлись по деревянной двери его комнаты. И правда – шаги остановились. Тишина. Слышно было только гул крови в его ушах и сопение ребят на соседних койках. Сева зажал рот ладонью, чтобы не закричать.
– Это всё кажется. Я просто устал и перенервничал. Это всё бред! – твердил он про себя, но взгляд всё равно метался к щели под дверью.
Тень. Чёрная, длинная, перекошенная, тянулась оттуда, будто чьи-то ноги стояли за дверью. И тень медленно, очень медленно наклонилась… как будто кто-то приложил голову прямо к двери и слушал его дыхание. И он увидел. Кровать под ним жалобно в очередной раз скрипнула. Сева зажмурился, и вдруг услышал тихий шёпот. В щель двери, хоть он и был далеко от неё, но слышал это отчётливо:
– …Сева-а-а…
Он рванул одеяло на голову, вцепился зубами в край и замер, умоляя весь мир, чтобы это исчезло.
Прошло ли пять минут или час – он не понял. Но когда всё стихло, он впервые в жизни пожалел, что вообще умеет слышать. И затем просто вырубился без сил.
Утро встретило ребят ярким солнцем и запахом каши из столовой на весь лагерь. Сева проснулся тяжёлым, как будто всю ночь не спал вовсе, хотя так и было, но виду не подал. Он сел на кровати, глядя на других.
– Ну что, как спалось? – будто невзначай спросил он.
Андрей поправил очки и улыбнулся:
– Отлично. Снилось, что я стал гроссмейстером. Представляешь? Целый стадион, все аплодируют. Валера потянулся и ухмыльнулся:
– А мне снилась гитара. Та самая, «Урал», что батя обещал на Новый год. Красная, с белым корпусом. Чуть не проснулся, хотел пойти проверять – есть или нет. Но потом вовремя вспомнил что я не дома. Мишка сел, зевая так, что чуть челюсть не вывихнул.
– А я море видел. Настоящее. Вода до горизонта. Даже солёный вкус во сне был, прикиньте. Все засмеялись. Все, кроме Севы. Он только пожал плечами и отвернулся к окну. Если бы он сказал правду – про шаги, про шёпот в щель, про царапанье – никто бы не поверил. А если бы и поверили, то лишь засмеяли: «страшилки перед сном».
Он молчал.
На завтрак повели всем отрядом. Столовая пахла манкой и какао, по окнам бежали полосы солнечного света. Пионеры галдели, шутили, толкались локтями, кто-то даже пытался пролезть без очереди. Вожатый Лёша сразу подскочил:
– Эй, спокойно! Это вам не базар, а очередь! Кто последний – тот последний. Еды хватит всем! Ясно?
– Ясно! – нестройно ответили ребята, хотя двое всё равно хихикнули.
Лёша умел быть строгим, но не злым. У него была особая манера – слегка прищуриваться, будто он видел кого-то насквозь. Иногда от этого взгляда становилось даже неловко. Это было ещё понятно почти сразу как Сева познакомился с ним. Лёша был не самым сложным человеком в его жизни.
Севе показалось, что Лёша сегодня как-то бледнее обычного. Может, от недосыпа, а может, показалось. Но, когда они сели за длинный деревянный стол и зашуршали ложками по мискам, Лёша вдруг сказал, тихо, почти вполголоса:
– Слышали что-то ночью?
– Что? – переспросил Валера.
Лёша усмехнулся, но как-то без веселья:
– Да так… ветки, наверное, по крыше скреблись. Или кто-то в туалет ходил. Видимо, так и было… Сева вздрогнул, уронив ложку в кашу. Он хотел что-то сказать, но слова застряли в горле.
После завтрака всех собрали на линейку – стандартная формальность: поднятие флага, речь старшей вожатой Марины о дружбе и дисциплине, немного песен. Но Сева ловил себя на том, что слушает лишь вполуха. Его взгляд всё время возвращался к корпусу, к двери их комнаты.
Когда линейка закончилась, большая часть ребят побежала к озеру, визжа и смеясь. Сева с Мишей и Анрдеем пошёл обратно в корпус переодеться. Но уже у самой двери их комнаты остальные протиснулись внутрь, оставив его последним. И тут он заметил странность.
На деревянной двери, рядом с ручкой, были глубокие царапины. Они выглядели так, будто кто-то проводил ногтями или даже когтями сверху вниз. Дерево было ободрано, и свежие занозы торчали наружу. Сева осторожно провёл пальцем – ощущение было неприятное, будто дверь отдавала … холодом.
А ещё… прямо возле замочной скважины кто-то выцарапал символ. Тонкая линия, пересечённая четырьмя дугами. Нечто похожее на дверь, но с неровными очертаниями. Символ казался почти выжженным.
Сева наклонился ближе, пытаясь рассмотреть… и в этот момент резкая тяжёлая ладонь легла ему на плечо.
– Иди переодевайся, не отставай от других, – тихо, почти шёпотом сказал Лёша. Его голос прозвучал странно – будто издалека.
Сева вздрогнул и резко обернулся. Лёша смотрел на него своими светлыми глазами, в которых мелькнула тень усталости или… знания.
– Не верь во всё, что слышишь иногда… – добавил он тихо и медленно, будто каждое слово имело вес. Он убрал руку и прошёл мимо, даже не взглянув на дверь.
Сева остался стоять с лёгким ознобом. Казалось, будто Лёша говорил вовсе не про обычные слухи лагеря, а про что-то совсем другое. Затем Сева взял себя в руки и зашёл в комнату, где уже переодевались парни. Затем вместе спустя минут 5, они шли из корпуса в сторону озера.
Озеро встретило ребят запахом тины, тёплой воды и солнцем, которое отражалось в волнах. Деревья стояли плотной стеной, оставляя только один выход к воде – там, где деревянный мостик уходил вглубь.
– Кто последний, тот корова! – завопил Валера и первым побежал к воде, на ходу стягивая рубаху.
– Да ты сам как корова, – крикнул ему Мишка и швырнул в него скомканным полотенцем.
Ребята смеялись, перегоняли друг друга. Даже Андрюха-очкарик, обычно спокойный и степенный, неожиданно для всех первым нырнул с мостика – прямо в одежде, вызвав взрыв смеха у всего отряда.
– С ума сошёл! – воскликнула Ангелина, стройная и красивая вожатая, поправляя волосы. – Очки потеряешь, потом родители меня живьём съедят!
– Ничего, – прохрипел Андрюха, вынырнув. – Я их дома оставил!
– А мозг дома не оставил? – подколол его Валера.
Смех снова разнёсся по озеру.
Ангелина была словно с другой планеты. Высокая, с тонкой талией, в голубом сарафане поверх купальника – на фоне простых вожатых и пионерских форм она выглядела как актриса из западного фильма, случайно попавшая в лагерь. Девчонки из других отрядов, и другая вожатая, уже откровенно завидовали её красоте, а мальчишки украдкой бросали взгляды.
Лёша, их вожатый, пытался держаться серьёзно, но стоило Ангелине улыбнуться – он сам как-то сразу тянулся к ней.
– Ну что, товарищ Ангелина, – сказал он, стараясь звучать строго, но голос дрогнул, – давайте распределим, кто купается, а кто дежурит.
– Ты дежурь, – ответила она с лёгкой улыбкой. – А я искупаюсь.
Она легко сняла сарафан и прыгнула в воду с такой грацией, что вся детвора ахнула. Брызги долетели даже до тех, кто ещё не заходил в воду.
– Я умею плавать, – парировал Сева.– Ну всё, я утонул, – театрально вздохнул Мишка, хватаясь за сердце. – Ты всегда тонешь, как только видишь красивую девушку, – ответил Сева, улыбаясь. – А ты что, не тонешь? – поддел его Валера. Смех, плеск воды, визги девчонок, которые визжали от ледяных брызг – всё смешалось в шумный, весёлый гул.
Один из мальчишек, Сашка из соседней комнаты, попытался прыгнуть «бомбочкой» и так шлёпнулся животом, что аж озеро звякнуло. Все хохотали, а он вылез, красный, но довольный:
– Зато брызг много было! – Ты ещё животом на асфальт попробуй! – крикнул Мишка.
Постепенно все расслабились: кто-то учил плавать тех, кто боялся глубины, кто-то плескался у берега. Андрюха пытался объяснить правила шахмат Валере, прямо сидя по горло в воде, но тот только отмахивался:
– Ладно тебе, какие шахматы, когда тут царство Нептуна!
Ангелина в это время заплыла чуть дальше, а Лёша, стараясь не пялиться слишком явно, всё равно следил за ней взглядом. Когда она обернулась и улыбнулась, он замялся, но всё же крикнул: – Сильно далеко не заплывай, а то я за тобой прыгну!
– А я думала, ты герой только на линейке, – поддразнила она и снова нырнула.
Ребята тут же начали переглядываться и перешёптываться:
– Ага, трус… зато с ней пообщается! – Слышали? Она ему намекает! У нас шансов никаких значит уже! – Да он всё равно трус, не позовёт её погулять. Мальчишки подзадоривали Лёшу, и тот, видимо, чтобы не выглядеть глупо, тоже разулся, снял рубашку и полез в воду. Его встретил взрыв аплодисментов и смеха от отряда.
– Вот это лагерь! – радостно сказал Валера, вытирая лицо. – Ещё три недели таких каникул, и я домой вообще не поеду. Останусь тут жить навсегда!
Сева тоже смеялся вместе со всеми. Но где-то глубоко внутри его всё ещё грызло воспоминание о ночных шорохах и странных царапинах на двери. И в какой-то момент, когда он оглянулся на корпус лагеря, ему показалось, что в окне их комнаты мелькнула тёмная тень.
Он моргнул – и там снова не было ничего. Только пустое окно.
Спустя мгновение Сева услышал крики о помощи. Один из мальчишек, Витька, нырнул… и не выныривал. Секунды тянулись липкими каплями – три, пять, десять. Сначала все решили, что он просто задержал дыхание на спор. Но когда по воде пошли пузыри, будто из глубины кто-то выдохнул – веселье мигом оборвалось.
– Витька! – крикнула девчонка, наклоняясь над водой.
И тут он вылетел наверх, тяжело отхаркивая. Глаза круглые, кожа белее обычного. Никто не понял – шутка ли это была, или его действительно что-то тащило вниз.
– Там… там что-то было… Схватило меня за ногу и тянуло вниз… Еле вырвался! – выдавил он сипло, хватая друзей за руки, словно боялся снова оказаться в воде.
На поверхности плескалась рябь, и только в самой глубине озера, если приглядеться, будто шевельнулось нечто тёмное. Но мигом исчезло.
Но Сева успел заметить на его щиколотке тёмный след – будто синяк в форме ладони.
И тут налетел ветер. Резкий, холодный, неуместный в этот тёплый, ленивый день. Он пробежал по коже мурашками, листья на ивах у берега замерли. Тишина стала густой, липкой. Даже крики детей показались далекими, будто приглушёнными.
Секунды через три всё вернулось: снова смех, плеск, солнце, шутки. Только Сева не мог отделаться от ощущения, что в глубине под водой что-то дышит и ждёт.
Все поспешили уйти по корпусам, потому что уже поднялся холод, и купаться уже было чревато болезнями.
Оставшийся день тянулся, как лента – светлый, яркий, почти обманчиво беззаботный.
После купания был обед: запах макарон и котлеты, скрип вилок о тарелки. Кто-то спорил, у кого компот вкуснее – в их лагере или в «Сосновом бору» через дорогу. Андрюша рассказывал, как видел однажды настоящего шахматного гроссмейстера, и в это время его очки всё время сползали, блестя в солнечных лучах.
Смеялись много. Мишка на спор сунул в рот три куска хлеба и едва не подавился. Валера нашёл в компоте вишню с косточкой и заявил, что это «сердце утопленника». Дети хохотали, а Сева вместе с ними – но смех почему-то отдавался внутри пустотой.
После обеда – тихий час. Коридор стал похож на длинное, сонное горло, тянущееся в темноту. Сева лежал, уставившись в потолок, и слышал, как где-то вдали хлопнула дверь. Никто, казалось, не обратил внимания.
А потом – игры на поляне, мяч, крики, беготня. Девчонки дразнили мальчишек, мальчишки гонялись за девчонками. И снова всё выглядело нормально, почти идеально. Но иногда Севе казалось: в тени деревьев кто-то стоит. Не движется, не машет, не зовёт. Просто смотрит.
К вечеру началась суета: вожатые готовили костёр, кто-то натаскал дров, кто-то принёс старую гитару. Ангелина бегала между ребятами, раздавая поручения, её волосы золотились в закатном свете, а Лёша то и дело находил повод подойти слишком близко, шутливо приобнять за плечи. Девчонки шептались и хихикали, мальчишки поддевали друг друга. Другие два вожатых с двумя отрядами сделали свой костёр, и их даже почти не было видно.
– Будет круто! – сказал Валера, держа в руках сухую ветку. – Как в кино: костёр, песни… чур я первый гитару трогаю!
– Только не начинай свою «Катюшу», – отозвался Мишка. – Я лучше утону, чем это слушать! И все опять засмеялись. Но когда солнце почти спряталось за лес, и они вышли на поляну, где уже ждали сложенные дрова, Сева почувствовал – смех стал тише. Как будто даже дети это чувствовали: в воздухе сгущалось что-то ещё.
Лес вокруг был слишком неподвижным. И огонь, который вот-вот должны были зажечь, казался не просто костром, а чем-то вроде оберега – слабого, но единственного.
Огонь разгорался медленно. Сначала с треском загорелись тонкие щепки, потом в костёр легли поленья, и в небо рванул дым – густой, пахнущий смолой. Дети сидели вокруг, кто на бревне, кто прямо на траве, протягивали руки к теплу, хотя вечер ещё не успел стать холодным.
Сначала пели вполголоса – «Взвейтесь кострами, синие ночи», потом перешли на «Катюшу», которую так не хотел слушать Мишка. Гитара в руках Валеры дрожала, струны фальшивили, но всё равно получалось как-то по-особенному волшебно. Вокруг костра, в круге света, все были будто равны – даже те, кто днём командовал – Ангелина и Лёша, сейчас сидели плечом к плечу, хохотали, перебивая друг друга.
Лёша сидел чуть в стороне, чуть обняв колени, и тоже улыбался. Иногда подбрасывал в костёр ветки, следил, чтобы огонь не затухал. Ангелина сидела рядом с ним, её волосы в рыжих отблесках огня казались ещё светлее, и Лёша шутливо дёргал её за локон, когда думал, что никто не смотрит. Девчонки сразу это подмечали и шептались с хитрыми, но добрыми улыбками.
– А давайте страшилки! – выкрикнул кто-то, когда песни стихли.
– Да ну! – протянул Мишка. – Мы же дети ещё. Я не хочу. Давайте лучше про космос! Это куда интереснее!
– Какие дети? Какой космос?! – не согласился Валера. – Нам по двенадцать-тринадцать! Уже взрослые! Хочу про вурдалаков послушать!
Все засмеялись. Кто-то предложил рассказать про чёрную руку, кто-то – про безголового пионера, бродящего по лагерям. Смеялись ещё громче, перекрикивали друг друга.
Но когда Костя поднял голос и сказал: – А давайте… давайте попробуем призвать Пиковую даму! – тишина повисла мгновенно.
Треск огня вдруг стал слишком отчётливым. Листья на деревьях вокруг словно перестали шуршать. Сева почувствовал, как внутри холодок расползается, хотя совсем недавно они хохотали так беззаботно.
– Да ну тебя, – махнула рукой Ангелина. – Глупости детские.
– А ты боишься? – ухмыльнулся Костя, и в его очках отразилось пламя.
Несколько девочек прыснули смехом, но уже тише, осторожнее. Лёша нахмурился, хотел что-то сказать, но передумал – только вкинул в огонь новую ветку.
– Чтобы её вызвать, – продолжал Костя с каким-то странным азартом, – нужно зеркало. И свечу. И сказать три раза…
– Хватит, – резко сказал Лёша. Голос прозвучал непривычно твёрдо. – Это сказки. Мы сюда приехали отдыхать, а не глупостями заниматься.
Дети затихли. Кто-то хмыкнул, кто-то поёрзал.
И только Сева не мог отвести глаз от огня. Вспомнил пятно на стене над своей кроватью. Вспомнил шаги ночью. Вспомнил холодок у озера.
И вдруг ему показалось: в языках пламени, в самом их центре, мелькнуло лицо. Бледное, женское. С чёрными провалами вместо глаз.
Он моргнул – и исчезло. Только костёр, только искры, поднимающиеся в небо.
– Эй, Сева, чего застыл? – пихнул его Мишка в бок. – Испугался, что ли?
Сева хотел ответить, но слова застряли в горле.
Они пели ещё, шутили, хрустели хлебом с вареньем, которое принесли из столовой. Но когда костёр начал гаснуть, и круг света сузился, каждый ребёнок невольно стал сидеть ближе к соседу. И каждый раз, когда ветер колыхал ветви, казалось, что в темноте между стволами кто-то стоит и смотрит.
Ночь лагерь приняла целиком – и будто больше не хотела отпускать.
И такой, что волосы на затылке у Севы встали дыбом. Огонь догорал, угли краснели, и казалось, что ночь придвинулась вплотную к кругу детей. Вдруг – с той стороны лагеря, где за деревьями темнели корпуса, раздался крик. Дикий. Не детский. Мужской.
Крик рвался, захлёбывался, переходил в сипение и вдруг обрывался, будто глотку зажали. Дети подскочили на ноги, кто-то вскрикнул, девочки вцепились друг другу в руки.
