Убийства и цветочки

– Странно? Как именно странно?

– Ну, вроде как были мокрыми.

– То есть труп искупали? А потом ещё и переодели?

– Да. Возможно, так было сделано, чтобы смыть с тела все посторонние отпечатки.

– И соломенную шляпу трупу там тоже выдали, где его и переодевали? – поинтересовалась Катерина.

– Нет. Шляпка – это собственность самого Роберта Владленовича. Верней, шляпка принадлежала его бывшей жене. Он нацепил её на голову трупа, когда ему пришла в голову идея спрятать от посторонних глаз тело под видом пугала.

Несмотря на то что ситуация была крайне запутанной, Катя не смогла сдержать приступ любопытства.

– А где она сейчас?

– Кто? Шляпа?

– Нет, его жена. Где она?

Вместо того чтобы рассердиться за неуместные расспросы, Светлана ответила неожиданно миролюбиво:

– Вроде бы сбежала. Кто‐то мне говорил, что в разводе они.

– Давно?

– Уже почти год.

– И что же она так без шляпки и ушла от него?

Тут даже терпению Светланы пришёл конец.

– Ну какая тебе разница? В шляпке она удалилась или без шляпки? Ушла и ушла, забудь про неё.

Но Катя не могла забыть.

– Если бы я уходила от мужа, то забрала бы все свои вещи.

– Ты же никогда не была замужем!

Замечание подруги задело Катю.

– Как неделикатно с твоей стороны напоминать мне об этом! – дрожащим от обиды голосом произнесла она. – Можно подумать, что мною вообще никто никогда не интересовался, тогда как ты прекрасно знаешь, что это не так.

– Успокойся. Я знаю и все знают, что ты пользовалась вниманием мужчин.

– И до сих пор им пользуюсь!

– Катя, какое нам дело до чьей‐то там шляпки! Ты бы взяла, а она придерживалась другого взгляда на вещи и оставила шляпку. Может, с этой шляпой у неё были связаны плохие воспоминания. Вот она её и оставила.

– Допустим. А сам Роберт Владленович почему от шляпки своей жены за целый год не избавился? Не нашлось для этого времени?

– Слушай, что ты ко мне с этой шляпой прицепилась? Далась она тебе! У нас дело посерьёзней будет. Мы сейчас идём к Анне Вольфовне. Так что морально соберись и приготовься.

– А к Оле мы когда пойдём?

– Потом, – твёрдо произнесла Светлана. – Сперва сделаем своё дело! Мы с тобой затеяли помочь Оле получить приз. И она его получит. Никакие трупы не встанут у нас на пути!

И они отправились к следующей участнице конкурса, перед встречей с которой Светлана не случайно призывала Катю к мобилизации всех своих ресурсов. Анна Вольфовна была личностью непростой и среди своих соседей в посёлке слыла заядлой чудачкой. Любила она рассуждать о скором наступлении конца света на всём земном шаре вообще и в каждой отдельной его стране в частности. Но как‐то всегда у неё это так складно звучало, что вроде бы и пугаться не стоило. Ну конец света, ну что тут такого особенного? Подумаешь! Наши люди в своей жизни ещё и не такое видывали. Чего-чего, а нас такими пустяками не напугаешь.

– У нас каждый день живёшь как последний, – констатировала Светлана.

Но эти её разговоры были ещё полбеды, хуже было то, что никогда точно нельзя было предугадать, с какой ноги встала эта женщина утром. Если с нужной, то встреча с ней могла пройти благополучно. А вот если нет, тогда можно было ждать любых неожиданностей. И в последнее время это стало актуальным, как никогда раньше. Случалось, что невиннейшее замечание вызывало у Анны Вольфовны выплеск неконтролируемой агрессии, так что она буквально кидалась на людей с кулаками.

Ко всем прочим своим странностям, Анна Вольфовна была адептом «Встречи последнего дня». Так называлась группа единомышленников, некоторые были членами этого общества уже во втором или даже в третьем поколении. То есть их родители, а иногда и дедушки с бабушками тоже усердно готовились к встрече того самого последнего дня. Это тоже, как считали подруги, наложило отпечаток на психику соседки.

Сама Анна Вольфовна в ожидании конца света ничего странного не видела.

– Всё к тому и идёт, – говорила она. – Только слепой не увидит.

В частности, у самой Анны Вольфовны на участке на случай наступления «последнего дня» имелся очаровательный погребок, выкопанный ещё её дедом, а нынче покрытый изумрудным мхом и усаженный какими‐то крохотными белоснежными цветочками, которые цвели с ранней весны и до поздней осени без всякого перерыва на обед, сон и отдых.

В погребок вёл круглый проход, украшенный кружевными занавесочками, которые развевались на ветру, стоило приоткрыть пошире дверь. Там, в тишине погребка, Анна Вольфовна предпочитала отсиживаться в те дни, когда ей на солнце мерещилась очередная буря или магнитное поле земли, по её мнению, слишком уж расходилось в неправильном направлении.

Добрые соседи шептались, что Анна Вольфовна не просто так отдыхает в погребке, а всё больше попивает там свою наливочку, заготовленную ещё её отцом.

– Сливянка, вишнёвка и рябина на коньяке. Иной раз так наклюкается, что до дома с трудом доходит. А иногда так в погребке и ночует. Отсюда все её странности.

Последнее время старушка проводила в погребке вообще большую часть времени, потому что теперь к её обычным переживаниям ещё прибавились страхи по поводу облучения, которое производили вышки сотовой связи. Всех жителей в посёлке радовал быстрый интернет, который наконец‐то позволил им грузить самые мощные игры и длинные фильмы, одна лишь Анна Вольфовна страдала.

– Это облучение делает меня такой свирепой. Иной раз прямо совладать с собой не могу. Отчего такое? Ясно, что облучают!

Также старушка вела непримиримую борьбу с индукционными плитами, инфракрасными обогревателями и микроволновками, которые Анна Вольфовна считала чуть ли не самыми главными своими врагами. С микроволновками она боролась и вовсе без всякой пощады, уничтожая их всюду, где встречала, что вызывало немало претензий и также резко сокращало число людей, готовых принимать у себя в гостях Анну Вольфовну. Также к непримиримым её врагам относились компьютеры, смартфоны и даже пластиковые карты, в чипах которых старушке опять же мерещилась скрытая угроза для всего человечества.

Попытки банковских работников предложить ей хоть в качестве ознакомления банковскую карту доводили её до трясучки.

– Не хочу! Не буду! Не возьму! Ни за что!

Она не стеснялась скандалить и требовала, чтобы всюду, где она отоваривалась, у неё бы принимали оплату наличными. И частенько приходилось видеть картину, когда огромная очередь смиренно ждала, пока Анна Вольфовна отсчитывала из своего хорошенького, украшенного вышитыми мелким бисером цветочками ещё более мелкую мелочь или устраивала грандиозные скандалы, требуя, чтобы ей нашли сдачу с крупной купюры.

– Ну и что с того, что у вас нету сдачи? Найдите мне её! Президент сказал, что наличные деньги в стране никто не отменял! Вот и будьте любезны, приготовьте размен!

Почти исключительно ради неё одной во всех магазинах посёлка хранился запас наличных, чтобы в любой момент иметь возможность обслужить строптивую клиентку. И нельзя сказать, что Анна Вольфовна была такой уж старой. Если она и была старше подруг, то совсем ненамного. Но за последнее время она и впрямь сильно сдала.

В посёлке над старушкой беззлобно посмеивались. Её вспышки праведного негодования вносили определённый привкус в мирную жизнь посёлка. Встреча с ней всегда была сродни играм на минном поле. Повезёт – не повезёт, громыхнёт или на сей раз минует. И все вокруг знали, что единственное, что стопроцентно вызывало у Анны Вольфовны неконтролируемый выплеск её агрессии, было даже вскользь высказанное сомнение о том, что её собачка Крошечка хоть в малейшей степени может быть несовершенна.

Анна Вольфовна ждала комиссию, стоя в воротах, и, судя по нахмуренному лбу, настроена была не слишком дружелюбно.

При виде подруг она и вовсе разразилась громкими криками:

– Наконец‐то! Заявились! А чего только вдвоём? Где ваш главный? Где ваш Николай Трофимович?

Странно, вроде как происшествие с пугалом случилось совсем недалеко отсюда, но Анна Вольфовна ничего ещё о нём не знала. В ответах на свои вопросы Анна Вольфовна тоже не нуждалась. Ей вполне хватало её собственного мнения, которое она полагала единственно правильным и точным.

– Впрочем, оно и к лучшему, что его нету, – продолжала она без всякой передышки. – Никогда мне он не нравился. Ещё мой отец с ним ссорился. Поганый мужик.

– Вы так давно знакомы? И в чём же причина ссоры?

– Из-за дневника поссорились.

– Дневника наблюдений за природой?

– Обычного школьного дневника. Его сын, Лёшка, учился со мной в одном классе. Вся их семейка с придурью, а уж Лёшка вообще дурак был. Как его в нормальную школу приняли, я не знаю. По факту ему спецшкола светила. Но родители как‐то исхитрились и на лапу директору нашему сунули, вот Лёшку в наш класс и приняли.

– Не может быть!

– Что же вы считаете, что я вру? – свирепо насупилась пенсионерка.

– Ни в коем случае!

– То‐то же! Так вот, Лёшка, дурак, мой дневник схватил и в туалет для мальчиков с ним убежал. А мне туда за ним и не войти. Кружу возле двери, а внутрь зайти стесняюсь. Я снаружи стою, плачу, а он изнутри хохочет. Потом выходит и говорит, что дневник мой в унитазе утопил.

– Да что вы!

– Может, и впрямь утопил, я не проверяла. Только отец мой спускать дело на тормозах не захотел, пошёл к родителям Лёшки и устроил им выговор. Сказал, чтобы Лёшка передо мной извинился и чтобы они стоимость дневника нам бы возместили.

– И как? Извинился?

– Не тут‐то было. Лёшка заявил, что ничего не было, что я всё выдумываю и на него наговариваю. Ещё меня же лгуньей выставил. С тех пор мы с ними не разговариваем. Ну, то есть сейчас‐то уже не осталось никого, кроме меня и Николая Трофимовича. Мой отец умер. Лёшка где‐то далеко живёт. Только Николай Трофимович иногда и мелькает. А здороваться мы с ним так и не здороваемся. Я даже в конкурсе не хотела участвовать, потому что пришлось бы с ним контактировать.

– Сейчас Николай Трофимович занят. Он не придёт.

– Вот и хорошо.

– Не возражаете, если мы без него всё осмотрим.

Анна Вольфовна окинула подруг цепким взглядом. Выглядела она не ахти. Волос сохранилось мало, а морщин, наоборот, было много. И самое худшее, что взгляд у неё был взглядом больного человека. Она была не сильно их и старше, но жизнь в постоянном ожидании конца света кого угодно состарит раньше времени.

– Не возражаю, – сказала она наконец. – Заходите.

Подруги прошли на участок. И женщина принялась показывать им свои достижения. Садик у Анны Вольфовны оказался неожиданно очень милым, и было заметно, что за ним любовно ухаживают. Конечно, тут не было такой пышности, как в саду у Оли. И такой выверенной математической точности, как в саду у Роберта Владленовича. Но в целом клумбы выглядели очень славно. И побороться за второе-третье место Анна Вольфовна вполне могла.

Особенно подругам понравилась та клумба, которая украшала собой вход в погребок. Было заметно, что за ней ухаживают тщательней всего.

– Ну как вам?

– Замечательно! Вы точно войдёте в число призёров!

Анна Вольфовна расцвела. И попыталась угостить подруг киселём.

– Ещё папины запасы. Отличный концентрат в СССР делали. Его хоть сухим ешь, хоть кисель из него вари, всё вкусно. Мой любимый сегодня, клюквенный.

Подсчитав время, которое прошло с момента, как данный продукт поступил на прилавки магазина и был приобретён отцом Анны Вольфовны, подруги сочли за благо отказаться от угощения.

– Не можем. Это может быть расценено как подкуп членов жюри конкурса.

– Ну, напрасно. Никто бы и не узнал.

– Мы сами бы знали, – с достоинством отозвалась Светлана. – Для нас этого достаточно.

Перед подобной принципиальностью Анна Вольфовна вынуждена была отступить. Проходя мимо погребка, Катя не удержалась и заглянула туда. Вглубь уходила деревянная лесенка, стены были обшиты деревянными панелями. Внутри было сухо и очень уютно, настоящая норка домовитого хоббита. Сходства с последними увеличилось за счёт многочисленных припасов, выставленных на длинных полках старинных деревянных шкафов.

Пол в погребке был выложен гладким полированным камнем, а чтобы не приходилось ногам на нём скользить да и для тепла, он был застелен паласами и домоткаными дорожками. На стенах всюду, где не стояли банки с запасами, висели узорчатые ковры. Гобелены перекрывали переходы из одного помещения в другое, не позволяя холодному воздуху циркулировать по погребку как ему заблагорассудится и вставая у него на пути надёжным и очень красивым заслоном.

– Как у вас тут симпатично! – воскликнула Катя. – Знайте, если у вас не получится победить в сегодняшнем конкурсе, то я берусь настоять на том, что нужно придумать соревнование на лучший погребок в нашем посёлке. Уверена, что у вас тогда вовсе не будет конкурентов.

Анна Вольфовна расцвела в улыбке, помолодев лет на пятьдесят и сделавшись похожей на ту очаровательную кудрявую девчушку, которую когда‐то обожал отец и баловала мать. Похвала мигом растопила её доброе в сущности сердце. И пылкая Анна Вольфовна уже была готова считать заглянувших к ней гостий своими закадычными подругами.

– Знаете, что я вам скажу! – заговорщицки прошептала она. – В нашем посёлке творится что‐то неладное. Сегодня ночью я слышала жуткие крики. Было полное впечатление, что кого‐то убивают.

Катя встревоженно взглянула на Светлану, которая тоже нахмурилась.

– А где кричали?

– Мне показалось, что на Маленьком озере.

В посёлке имелось целых два водоёма, пригодных как для купания и прочих летних развлечений, так и для рыбалки. На Большом озере, которое ещё называли озером Морской Царевны, ловилась преимущественно уклейка и вездесущий окунь, которых гоняла щука. А вот на Маленьком озере, которое называли озером Садко, кроме рыбы ловились ещё и раки. Также кто‐то умудрился запустить туда живую форель.

По легенде, рыба-матриарх, прародительница всего нынешнего озёрного поголовья форелей была куплена кем‐то из жителей посёлка для личного потребления. Рыбу планировали закоптить на выходных, когда ждали гостей, но пока в течение недели форель жила в доме, плавала в ванне, она так успела полюбиться детям, что те и слышать не хотели о том, чтобы скушать свою любимицу. Когда форель извлекли из ванны, дети подняли такой отчаянный рёв, что их родителям не оставалось ничего другого, как торжественно дать рыбе свободу.

Выпущенная на свободу форель оказалась с икрой, и ей, и её потомству так понравилось на новом месте, что красная рыба расплодилась в Маленьком озере с невероятной силой и скоростью. Постепенно количество её сделалось столь велико, что теперь на берегу Маленького озера ежегодно проходили соревнования по рыбной ловле.

Участнику, доставшему самую увесистую рыбу, полагался памятный приз – кепка или кружка с изображением форели. Рыбу затем полагалось отпускать обратно в озеро. А вот для её отлова и личного потребления требовалось приобрести лицензию в правлении посёлка. Иначе рыбалка считалась браконьерской и каралась строго вплоть до изгнания провинившегося из числа жителей посёлка.

Но вряд ли услышанный Анной Вольфовной крик мог издать кто‐то из рыбаков. Ведь конкурс рыболовов проводился в июне. Да и для купальщиков было ещё слишком рано. Май в этом году выдался прохладным.

– В самом дальнем конце кричали. Где островок имеется. Но уж так кричали, что я сама чуть богу душу не отдала от страха. Мы с Крошечкой не знали, как нам живыми домой вернуться. Я её на руки схватила и бегом оттуда!

Крошечкой звали маленькую беленькую собачку неопределённой породы, которая обладала всеми особенностями характера своей хозяйки. Сегодня могла повилять вам хвостиком, а завтра могла кинуться на того же человека с оскаленными зубками. Хорошо ещё, что зубки у неё были совсем крошечные и никому серьёзного урона нанести не могли.

– Крошечка, бедняжечка моя, от диких криков так впечатлилась, что сегодня вообще из дома не выходит.

– И кто же кричал? Вы не разобрали? Мужчина был или женщина?

– Голос был мужской. Неужели думаете, если бы женщина кричала и звала на помощь, то я бы ушла, ничего не предприняв?

– Нет?

– Конечно же нет! Но кричал мужчина. И я подумала, мало ли, по какой причине он вопит? Может, пьяный и ему приснилось чего. Станешь вмешиваться, ещё тебе же и достанется. Подхватила Крошечку на руки и ходу оттуда!

– И никого не видели?

– На обратном пути натолкнулась на двух мальчиков. Ну, как мальчиков, по виду старшеклассники. Они прыгали и кувыркались на обрыве и снимали свои ужимки на телефоны. Были так поглощены своим занятием, что криков, по-моему, даже не слышали. И на меня не обратили никакого внимания. Даже не поздоровались.

– А как вы оказались так далеко от посёлка? Да ещё ночью?

– Мне не спалось. Ночи светлые уже, вот я и пошла прогуляться. А что такого? Имею право!

Но Анна Вольфовна казалась слишком взволнованной своим рассказом. И что‐то заставило Катю думать, что женщина сказала ей далеко не всю правду. Впрочем, в случае с Анной Вольфовной никогда нельзя было ничего утверждать точно. Оставалось лишь поверить ей на слово или искать подтверждения её слов.

Глава 4

Следующим участником, к которому требовалось заглянуть, следуя списку конкурсантов, был некий Пётр Филиппович. Им оказался благообразный старичок с густой снежно-белой бородой, из которой торчал его красный нос. Был старичок невысокого росточка и до такой степени напоминал доброго лесного гнома, что подруги так и прозвали его между собой: гном Пётр Филиппович.

– Дорогие мои барышни! – засуетился он при виде гостий. – Как же я рад, что вы до меня добрались самостоятельно без Николая Трофимовича.

Пётр Филиппович готовился отметить в следующем году свой девяностолетний юбилей. Но всё ещё пылал восхищением в отношении противоположного пола. Вокруг своих гостий он порхал, словно мотылёк, украшая их многочисленными комплиментами и через слово радуясь тому, что тут нету Николая Трофимовича, их третьего спутника.

– Вы его так не любите?

– Престарелый болтун не дал бы мне никакой возможности поухаживать за моими прелестными дамами. Вечно он перетягивает на себя всё внимание. Слова не даёт никому вставить.

Николая Трофимовича и впрямь отличала любовь к продолжительным монологам.

– Он часто к вам заходит?

– Вовсе нет. Что ему тут делать? Но мы знакомы с ним не первый год, так что я его повадки изучил хорошо.

К сожалению, та клумба, которую гном Пётр Филиппович представил на конкурс, подруг разочаровала. Ни размером, ни живописностью она никак не могла претендовать ни на одно из призовых мест. Несколько красных тюльпанчиков, несколько простеньких нарциссов, да еще в ногах лужица синеньких мускариков, которые выглядели очень мило, но никак не могли спасти положение.

Видимо, разочарование слишком явственно отразилось на лицах у подруг, потому что Пётр Филиппович взмахнул своими сухонькими ручками-прутиками.

– Я всё понимаю, мои дорогие. Скромно. Может быть, утешительный приз? Мне очень надо.

– Почему вам так необходимо получить приз?

– Всему виной Анечка, прелестная малютка. Она уговорила меня поучаствовать в нашем конкурсе. Я дал ей слово, что буду стараться. С тех пор мы каждый день обсуждали наши планы, верней, она делилась со мной своими, а я молча любовался ею.

Надо же, девяносто лет, а туда же. Анечку какую‐то себе нашёл.

– До чего же она была хороша! – продолжал восторгаться Пётр Филиппович. – Чистый ангел! А эта её очаровательная собачка Крошечка! Что за чудесное существо.

Анечка и собачка Крошечка. Подруг одновременно и внезапно озарила догадка.

– Погодите, мы сейчас с вами про Анну Вольфовну говорим?

– Она самая! Похитительница мужских сердец!

Представить себе в этом амплуа седую и лохматую Анну Вольфовну, которую они не раз видели с безумным видом, ругающей на чём свет стоит снегоуборочную машину, было трудно. Особенно когда Анна Вольфовна громко требовала, чтобы снег от её забора отодвинули, а водитель сопротивлялся и возражал, за что и получил от Анны Вольфовны прилюдно лопатой по голове. Хорошо ещё, что лопата у неё была лёгкой, а сам удар пришёлся по шапке, которая смягчила удар.

После того случая Анну Вольфовну и стали считать дамой с чудинкой. А после и вовсе заговорили о том, что у неё не все дома и хорошо бы направить к ней доктора соответствующей специализации.

Но Пётр Филиппович думал иначе. И ничего ужасного в поведении своей избранницы не наблюдал.

– Ипполита! – восхищённо восклицал он. – Валькирия! И при том нежная и трепетная лань. Восхищался ею, но робел, словно школьник, и не смел подойти. Но мы с ней так славно сблизились на почве цветоводства. Боюсь, если она узнает, сколь мало сил приложил я к тому, чтобы победить в конкурсе, то будет мной жестоко разочарована. Ведь даже этот маленький цветник, который я представил сегодня вам на суд, и тот соорудила моя младшая невестка ещё пару лет назад. И с тех пор я тут ничего не менял. Милая девочка, хотела меня порадовать. Ей было невдомёк, что цветы не производят на меня ровным счётом никакого впечатления. Что они есть, что их нету. Боюсь, что цветовод из меня совсем никудышный.

– Но вы столько времени проводите в саду.

– О да! Но моя специализация – это овощи. Если вы спросите меня, как растёт моя капуста, то я дам вам самые подробные описания и рекомендации. И поверьте, только разновидностей капусты у меня на участке растёт больше десяти.

– Да что вы!

– А ну! Посчитайте!

И он принялся перечислять:

– Цветная, брокколи, краснокочанная, брюссельская, кольраби, пак-чой, белокочанная ранняя для летних салатов и поздняя для квашения, а также пекинская и савойская. А цветы… Нет, никогда ими не занимался.

– Но у вас их довольно много.

– И ни один из них я сам не сажал! Кусты пионов – это подарок моей младшей невестки. Многочисленные лилейники привезла мне средняя. А старшая в своё время посадила гортензии. Все эти цветы являются многолетниками. Уход за ними не особенно сложен. Порыхлить у корней, удобрить, полить. Ни пересаживать, ни возиться с рассадой, ничего такого от меня не требуется. С годами они разрастаются, их можно поделить или подрезать. Рядовой уход, на это я способен, хотя сердце моё молчит. Но Анечка со свойственной её нежному женскому сердцу склонностью к красоте увидела у меня в садике какой‐то особенно полюбившийся ей пион. И попросила у меня отросток. Конечно, я ей не отказал. С этого и началось наше с ней приятное знакомство.

– Думаю, что узнай она правду, отнюдь не будет разочарована тем, что цветы – это не совсем ваше.

– Вы совсем её не знаете. Она будет чувствовать себя униженной. Сочтёт, что я водил её за нос и обманывал. Ах она так ранима. Так нежна и трогательна. Я не могу её подвести. Не могу разочаровать её доверчивое нежное сердечко.

Вряд ли Анну Вольфовну можно было смутить подобным пустяком. Или вообще хоть чем‐то. Но Пётр Филиппович выглядел таким опечаленным, что подругам сделалось не по себе. Человеку скоро девяносто лет стукнет, неизвестно, дотянет ли он до следующего конкурса, а они ему хотят зажать какой‐то там несчастный приз.

– Конечно, мы добьёмся, вы получите приз!

– Правда?

– Обязательно!

Пётр Филиппович просиял. И зачем‐то убежал в дом.

– Что ты говоришь? – спросила Катя у Светланы. – Как мы раздобудем ему приз?

– Не важно! Понадобится, я принесу ему тюльпанов из собственного сада! Посажу и выдам за его творение.

– Ну, если так… То и я не откажусь помочь. Я знаю неподалёку от нас одну улочку, на которой тюльпаны растут просто сами по себе, прямо возле канавы их целая полянка. Видимо, кто‐то выбросил излишек луковиц, а они не пропали, а, наоборот, принялись и проросли. Их там столько! Хватит украсить весь участок Петру Филипповичу.

– Так чего же мы ждём? Прямо сейчас и пошли!

Катя замялась. Хоть идея принадлежала ей, но она видела в ней один существенный изъян.

– Подождём до вечера, – предложила она. – А ещё лучше до ночи.

– Поработаем тайным Купидоном. Поможем влюблённым старичкам.

Обсуждая свои планы, они двинулись к выходу. Но тут из дома появился сам счастливый влюблённый.

– Постойте! Куда же вы! У меня есть для вас подарочек.

В руках он держал коробку, которая была так велика, что Пётр Филиппович еле удерживал её своими ручками-прутиками. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, подарок просто роскошен. Сама упаковка говорила о том, что внутри её кроется нечто по-настоящему ценное. Белоснежная упаковка с тиснённым золотом рисунком, широкая алая лента, завязанная изысканным бантом, ну и сам размер.

– Прислала моя младшая невестка, а я шоколад в последнее время не ем. И Анечке моей здоровье больше не позволяет шоколадом лакомиться. Вы же девочки молодые, вам ещё можно себя порадовать.