Королева моды: Нерассказанная история Марии-Антуанетты

Наконец, несмотря на некоторые трудности с бюджетом, роскошная отделка комнаты была завершена, и Мария-Антуанетта разместилась на втором этаже. Прислушавшись к советам матери, она приняла новых невесток с большим радушием. Обе пары молодоженов оживляли ее окружение: она тайком разыгрывала с ними небольшие сценки для единственного зрителя – дофина. Однако их браки также внушали ей тревогу: она боялась, что принцессы забеременеют раньше ее, – и это действительно произошло довольно скоро со второй невесткой. Со своего приезда Мария-Антуанетта коротала время в гостях у трех незамужних дочерей Людовика XV, к которым попадала по тайному коридору и с помощью личного ключа. Ее мать, уверенная, что это удержит дочь вдали от французских соблазнов, настоятельно советовала ей общаться с этими дамами, «исполненными добродетелей и талантов» [26]. Однако компания Мадам была весьма своеобразной: в самом деле, они блестяще музицировали или же мирно читали вслух, но также позволяли себе клеветать, насмешничать и плести интриги. Их лидером была старшая тетушка, 42-летняя мадам Аделаида. Живя взаперти в роскошных покоях со своими сестрами, Викторией и Софией, Аделаида резко осуждала как франко-австрийский союз, так и распутный образ жизни своего обожаемого отца (хотя ее мнения никто не спрашивал). Графиня Дюбарри пыталась расположить к себе эту гордую даму, предлагая изысканные шелка, но встретила лишь бесконечное презрение. Постаревшая и надменная, Аделаида плохо восприняла приезд эрцгерцогини, из-за которого ее собственное положение стало менее престижным, что напомнило ей о собственной довольно заурядной участи. Уверенная в своем величии, она решила стать незаменимой и взяла на себя видную роль наставницы для наивной дофины, пришедшей в замысловатый мир Версаля. Мотивы, не лишенные двусмысленности, были продиктованы скорее самолюбием, чем злым умыслом, – она питала искреннюю привязанность к своему племяннику-дофину и хорошо понимала его характер. Так и не став матерью, Аделаида обожала детей и, несмотря на свою горделивую натуру, не смогла устоять перед обаянием растерянной юной австрийки, приехавшей в Версаль. Взяв под свое крыло молоденькую эрцгерцогиню, она взялась учить ее правилам поведения. Вместе с дамой гардероба, герцогиней де Нарбон (возможно, она была любовницей Людовика XV: одного из ее сыновей считали поразительно похожим на короля), она укрепила Марию-Антуанетту в ее неприязни к фаворитке, рискуя вызвать недовольство короля, стремившегося к спокойной жизни со своей возлюбленной.

Людовику XV пришлось ждать почти два года, прежде чем дофина соизволила обратиться к королевской фаворитке с парой вежливых слов. «Сегодня в Версале много людей», – сухо обронила она, чем король, судя по всему, остался доволен. Тем временем императрица за границей осознавала риск, который представляло такое обхождение: ее дочь могла лишиться благосклонности короля-отца. Она постоянно советовала дочери проявлять снисходительность по отношению к Дюбарри и одновременно призывала ее отстраниться от тетушек.

Странным образом Мария-Антуанетта продолжала держаться за них.

Пыталась ли она таким образом сблизиться с Людовиком-Августом? Вероятно.

Нравилось ли ей слушать их язвительные замечания, полные ревности к мадам Дюбарри? Без сомнения.

Сбегала ли она от противной Мадам Этикет? Безусловно.

Извлекала ли она какую-то выгоду из этого общения? Очевидно, да.

В ноябре 1770 года, при поддержке Аделаиды и несмотря на возражения матери [27], дофина получила от короля разрешение ездить верхом. Прощайте, ослики! Теперь она могла сопровождать королевскую охоту, иногда верхом, а иногда в маленькой коляске. Она не только получала от этого огромное удовольствие, но и сблизилась со своим мужем, который, как и все Бурбоны, питал страсть к этому занятию. На свежем воздухе забывались принужденные манеры, противоречившие ее характеру и воспитанию. На охоте не требовались ни чопорная осанка, ни тесный корсет, ни накрахмаленное платье, а лишь удобный охотничий, почти мальчишеский костюм, который прекрасно дополняла очаровательная треуголка с золотой отделкой, слегка сдвинутая набок. Это возвращало к жизни ту самую энергичную, искреннюю и восторженную девочку из Вены, которая удивляла своей непосредственностью. Некоторым ее манера поведения казалась слишком фамильярной, но ее задорное очарование покоряло многих, включая ее робкого супруга, который до того держался на расстоянии, но наконец нашел с ней общие интересы. Именно эта победа, пусть и небольшая, положила начало их будущей привязанности друг к другу.

Кукла, которая говорит «нет»

С июля 1770 года в переписке между Марией-Терезией, Марией-Антуанеттой и Мерси-Аржанто неоднократно упоминалась одна любопытная история, связанная с корсетами. 4 августа посол настойчиво писал императрице: «Нет никакой возможности заставить госпожу дофину надеть корсет из китового уса» [28], ссылаясь на слова Мадам Этикет, которая, чтобы повлиять на юную принцессу, утверждала, что ее фигура деформируется, а правое плечо искривляется.

Какой же корсет дофина отвергла? Существовало три вида так называемых обычных корсетов, которые надевали под платья а-ля франсез:

1). укрепленный китовым усом;

2). наполовину укрепленный китовым усом;

3). не содержащий китовый ус (тогда жесткость обеспечивалась бюском – пластиной из дерева, спрятанной в специальный внутренний карман.

Что касается знаменитого официального церемониального наряда, его верхняя часть называлась полной, поскольку была целиком плотно укреплена китовым усом. Этот корсет, напоминающий экзоскелет, подгонял естественную форму тела и изменял силуэт, определяя осанку и манеры. Однако, как объясняет труд «Портновское искусство» (L’Art du tailleur), опубликованный Гарсо в 1769 году, если носить полный корсет было невозможно из-за его жесткости, допускалось заменить его на полукорсет (corps à demi-baleines), который в этом случае называли просто корсетом (corset), чтобы отличить от более жестких видов. Такой корсет носили с мантильей – небольшой кружевной накидкой, прикрывающей плечи и руки, чем-то напоминающей современную испанскую мантилью, которую носят на голове.

Согласно Гарсо, признанным мастером в этой области была мадемуазель Александр. В 1771 году эта известная парижская модистка занималась приданым графини Прованской. Счета, сохранившиеся в Национальных архивах, показывают, что, не считая особенных церемоний, все наряды новой графини Прованской включали не только традиционный корсет с китовым усом, но и дополнительный полукорсет в комплекте с мантильей. Однако мадам де Ноай вряд ли одобрила бы это для дофины, которая обязана была «вынести» традиционный полный корсет, чего бы ей это ни стоило, лишь бы соблюсти приличия. Точно так же невозможно было даже представить, чтобы дофина носила обычные корсеты, частично укрепленные китовым усом или вообще обходящиеся без него. Консервативная мадам де Ноай не прислушивалась к рекомендациям анатомов, возмущавшихся этими пыточными инструментами, которые, «стягивая и сковывая женское тело с самого детства, наносили серьезный вред здоровью» [29]. Корсеты дофины шили в мастерской господина Гаспара Штейна, портного австрийского происхождения. Во Францию он прибыл с волной миграции ремесленников, начавшейся при Людовике XIV. На протяжении 20 лет он служил исключительно покойной королеве, а в апреле 1770-го по приказу Людовика XV был назначен портным дофины. Людовик XVI принял его во французское подданство, и он отошел от дел и скончался в своем доме в квартале для прислуги близ Версаля в 1789 году, ровно через 19 лет после принесения присяги мадам де Ноай [30]. Скованная устаревшим версальским корсетом, как броней, дофина не могла ни прислониться к спинке стула, ни наклониться вперед. От нее требовали быть такой же послушной и чопорной, как фарфоровая кукла, что совершенно не соответствовало ее натуре.

В Австрии Мария Терезия, следившая за медицинскими новшествами, следовала рекомендациям врачей в отношении как дочерей, так и самой себя, о чем свидетельствуют несколько портретов с 1760 года. Позже ее сын, император Иосиф II, окончательно запретил использование корсетов с китовым усом в образовательных учреждениях для девушек и издал книгу, которая предупреждала широкую публику «об опасности сдавливания талии у юных девушек» [31]. Англичане давно придерживались той же точки зрения, открыто критиковали то, как французы обращались с детьми. Так, согласно свидетельству 1775 года, из-за такого обращения мадам Елизавета, «сдавленная» в жесткий корсет от старинного платья, была чрезвычайно бледной. Тот же комментатор отмечает «искривления» у дам придворного общества, присутствовавших на представлениях в Королевской опере. В августе 1770 года обеспокоенная императрица поспешила обсудить этот вопрос с дочерью, но, к сожалению, их письма не сохранились: их сожгли, как и многие другие конфиденциальные послания. Однако нам известно о том, что дофина ответила, из письма Марии Терезии послу Мерси-Аржанто. «Так как здесь этого никто не носит, она считает, что и ей это не нужно» [32], – проинформировала императрица посла, не вдаваясь в подробности. В вопросах одежды Мадам Этикет опиралась на помощь придворных дам, в данном случае ее золовки, Амабль-Габриэль де Ноай, герцогини де Виллар, которая с 1742 года также служила покойной королеве. Именно она полностью контролировала гардероб дофины. Эта 64-летняя придворная дама в молодости, по словам Сен-Симона, была «бесподобно набожной и очень искусной интриганкой». Рано перестав жить со своим необычным мужем, она заказала свой портрет в образе святой Агнессы, покровительницы целомудрия и супружеской чистоты, вероятно, чтобы ответить на слухи о том, что родила внебрачную дочь узаконенного сына регента. Важно отметить, что герцогиня придерживалась антиавстрийской позиции и приходилась кузиной герцогу де ла Вогийону, бывшему наставнику дофина. Любопытный выбор для той, кому предстояло служить австрийской 14-летней эрцгерцогине. Ее обязанностью, одновременно почетной и весьма значимой, было распоряжение гардеробом молодой принцессы, при этом мнение самой дофины даже не обсуждалось. Так было заведено при французском дворе на протяжении столетий, и благочестивая и покорная Мария Лещинская никогда не ощущала необходимости поменять сложившийся порядок.

Амабль-Габриэль де Ноай

Амабль-Габриэль де Ноай, внучатая племянница мадам де Ментенон, родилась в феврале 1706 года при дворе «короля-солнца». В 15 лет она вышла замуж за Оноре-Армана, герцога де Виллара, губернатора Прованса. Брак был неудачным, так как, по слухам, герцог имел гомосексуальные предпочтения и его называли «другом мужчин». Их дочь, родившаяся в 1723 году (предположительно, от регента), постриглась в монахини в 1755 году и умерла в монастыре раньше матери, не оставив потомков.

Супруги жили раздельно до самой смерти герцога в Экс-ан-Провансе в мае 1770 года, за несколько дней до прибытия Марии-Антуанетты в Страсбург. Герцогиня де Виллар скончалась в Версале в сентябре 1771 года: значительную часть своей долгой жизни она провела при дворе.

Что касается приданого, оплаченного Марией-Терезией, то герцогиня де Виллар присвоила его себе, едва дофина прибыла в Версаль, мелочно отомстив за дипломатический промах в Страсбурге. Обрадованная неожиданной манной с австрийского неба, святая Агнесса распродала все в свою пользу, что было ее правом. Императрица не предусмотрела подобную непристойную возможность во время брачных переговоров и была ошеломлена, узнав понаслышке и, конечно же, от своей дочери, что стало с изысканным гардеробом. Для нарядов дофины Людовик XV выделил ежегодную сумму 120 000 ливров из средств покойной королевы, но это на самом деле было довольно скромно, так как расходы не пересматривались десятилетиями. Вместе с тем Мария-Антуанетта не имела права голоса, когда оформлялись заказы (у прежних поставщиков). Их дама гардероба утверждала с полной уверенностью в своей власти и с благословения строгой мадам де Ноай.

В Версале гардероб королев и принцесс обновлялся трижды в год, причем летние наряды носили до осени. После обновления одежда становилась личной собственностью дамы гардероба, которая продавала ее в свою пользу. Этот контрактный натуральный бонус, называемый «правом реформы», составлял весьма существенный дополнительный доход. Когда Мария-Антуанетта прибыла во Францию, не только упростились конструкции корсетов, но и сами платья также претерпевали изменения. Хотя церемониальный наряд все еще оставался обязательным, туалеты для остальных случаев были не столь регламентированы: ткани становились легче, украшения – более утонченными, и в целом наряды тяготели к относительной простоте, в соответствии с духом времени. Тетушки дофина, несмотря на свой возраст, внимательно следили за модой, особенно Аделаида, чьи расходы иногда превышали затраты будущей королевы. Избегая жестких старомодных нарядов, три сестры привыкли чувствовать себя свободно в уединении собственных покоев. Они были не одиноки в своих предпочтениях: мадам Дюбарри, например, превратила изысканные неформальные наряды в свою особенность, предпочитая более современные платья, лишенные традиционных условностей. Однако ради приличия тетушки строго соблюдали этикет, когда приветствовали короля-отца, возвращавшегося с ежедневной охоты. Они наспех надевали кринолин под свои домашние платья, за доли секунды прикрепляли обязательный шлейф и скрывали отсутствие традиционного корсета под мантильей [33]. Но в глазах Мадам Этикет наряды, приемлемые для фаворитки или пожилых принцесс, были совершенно недопустимы для дофины, которой предстояло стать королевой. По ее мнению, Мария-Антуанетта должна была носить исключительно «готические» платья, как их называли модницы того времени. Настаивая на своем, упрямая мадам де Ноай обратилась к послу Мерси-Аржанто, напрямую обвинив тетушек в том, что они подают плохой пример и настраивают Марию-Антуанетту против нее. Тетушки вполне справедливо критиковали мадам де Ноай. Они указывали на небрежность молодой дофины, которая, находясь у них, полностью пренебрегала своим внешним видом, и даже, по слухам, довели это до короля. Ранние портреты Марии-Антуанетты, написанные в Версале, действительно резко контрастируют с выгодным пастельным портретом работы Дюкруа, отправленным из Вены. На них юная эрцгерцогиня, такая очаровательная и величественная в своем шелковом бело-голубом платье а-ля франсез, выглядит потухшей, лишенной характера, словно пассивная куколка в пресных нарядах. А ведь ее описывали как «полную грации, достоинства и жизни, отчего загорались глаза». Пока Мария-Терезия грезила о гордом образе эрцгерцогини, которой суждено править Францией, версальская картинка складывалась куда более невзрачная.

Хотя официально сместить даму гардероба было невозможно, Аделаида попыталась устроить так, чтобы на место герцогини де Виллар назначили мадам Тьерри (супругу камердинера дофина), известную своим превосходным вкусом. Возмущенная таким кощунством, мадам де Ноай наотрез отказалась сотрудничать с женщиной столь низкого происхождения и решительно выразила свое недовольство [34]. Первоначально Мерси-Аржанто в переписке с Марией Терезией высказывался в пользу фрейлины, предпочитая приуменьшать проблемы с гардеробом. Однако, опираясь на поддержку тетушек, Мария-Антуанетта набралась смелости и попросила короля об уступке, которую он с радостью предоставил, надеясь таким образом устранить неприятный конфликт, носивший как бытовой, так и политический характер. Тем не менее проблема осталась нерешенной. После долгих обсуждений Мерси-Аржанто наконец признал перед императрицей: «Это правда, что ее высочество не одета к лицу, но вина за это целиком лежит на придворной даме, которая в этом плохо разбирается и уделяет этому вопросу недостаточное внимание» [35]. И без того разгневанная из-за расхищенного приданого (чего она не смогла предусмотреть), Мария Терезия начала подозревать, что дама гардероба не только алчна, но и явно небрежна, возможно даже, затевает заговор. Несмотря на отчеты Мерси-Аржанто, не придававшего возникшей проблеме большого значения, императрица продолжала тщательно следить за ситуацией через их переписку. Напомним свидетельство герцогини Нортумберленд, отметившей, что корсаж свадебного наряда был слишком тесным. Эта деталь (но не единственная) неизбежно дошла до императрицы Марии-Терезии, окончательно убедив ее, что протест ее дочери обоснован. Упомянутая англичанка, пережившая кораблекрушение в Ла-Манше, не смогла присутствовать на церемониях в Вене, где проживал ее сын. Однако 6 мая она вновь отправилась в путь, чтобы посетить торжества в Версале. Едва прибыв в Париж, она была немедленно приглашена супругой маршала де Мирпуа, которая любезно предложила облегчить ее визит при дворе. Людовик XV, умышленно оплативший все долги услужливой де Мирпуа, как всегда, рассчитывал на ее посредничество в интересах своей фаворитки. Весь клан Дюбарри развернул перед именитой британкой красную дорожку. В надежде на ее рассказы о пребывании при французском дворе придворные старались сделать ее визит незабываемым, стремясь опровергнуть слухи, приравнивавшие королевскую фаворитку к простой куртизанке.

Любопытствуя о явлении, которое обсуждала вся Европа, проницательная англичанка решила сыграть в эту игру, проводя время с мадам Дюбарри как на публике, так и в частной обстановке в течение всего своего визита. Притягивая к себе внимание, она, однако, не питала иллюзий и не стеснялась выражать свои мысли в дневнике. С присущей ей любовью к описаниям она оценила графиню как миловидную, но не красивую, отметив ее пышную грудь, густые светлые волосы, ровные зубы, очаровательный алый рот, капризный взгляд голубых глаз и, наконец, самодовольное выражение лица, выдававшее ее скандальное прошлое. Аристократка составила очень точный, саркастически сокрушительный портрет той, которая изливала дурное настроение на свое окружение, несмотря на его бесконечные старания угодить. Ни привилегия близкого общения с угрюмым Людовиком XV, ни скромные бриллианты, вплетенные в светлые волосы графини, ни утонченность ее белого платья из чинца, лишь слегка украшенного золотом, не снискали одобрения герцогини Нортумберленд. В ее глазах Дюбарри как была куртизанкой, так ей и осталась.

Вернемся к Марии-Терезии, которой как в буквальном, так и в переносном смысле предстояло разобраться с проблемой фигуры своей дочери. По счастливой случайности графиня Виндиш-Грец, одна из доверенных дам, сопровождавшая дофину до Страсбурга, 17 августа оказалась в Версале [36], в идеальный момент, чтобы лично убедиться в серьезности ситуации. Стремглав вернувшись в Австрию, она подтвердила подозрения императрицы. Благодаря своим связям Мария-Терезия узнала из письма неизвестного автора из Брюсселя, что дофина была «очень плохо одета и ее фигура выглядела непропорциональной» [37]. Следует помнить, что слово «фигура» в то время означало не только талию, но и весь торс, включая плечи и грудь. Специальные портные занимались созданием корсажей и корсетов[7]. Отказывалась ли дофина носить неподходящие наряды, которые ей навязывала по меньшей мере некомпетентная (а в худшем случае – злонамеренная) дама гардероба, заручившись поддержкой упрямой и глупой придворной дамы? На протяжении трех месяцев императрица перебирала все возможные гипотезы. Неужели ее миниатюрная дочь, такая очаровательная в платьях из собственного приданого, так скоро растолстела? Оказывали ли тетушки настолько пагубное влияние? Или занятия верховой ездой портили фигуру юной дофины? Могла ли эта Виллар не просто присвоить себе приданое, но и действительно пренебрегать своими обязанностями? Императрица понимала, что нужно вмешиваться, поскольку она знала, что, справедливо возмущенная, Мария-Антуанетта ни за что не уступит. Вопрос был серьезным: положение и без того было сложным, так как молодые супруги до сих пор не консумировали брак, а теперь дофина рисковала еще больше отдалиться от своего необъяснимо холодного супруга. Время поджимало, особенно в свете приближавшейся угрозы в лице Марии-Жозефины Савойской, о ее союзе с графом Прованским в то время велись переговоры.

В результате размышлений 1 ноября «всевидящее око» Вены взяло перо и написало своей дочери длинное письмо с двойным смыслом. С бесконечной осторожностью, чтобы не оттолкнуть упрямую девочку, императрица затронула деликатную тему материнским тоном, сочетая нежность, твердость и советы, при этом добавив легкие упреки для порядка, – настоящий урок дипломатии. Сначала она сосредоточилась на тетушках: «Прошу вас как друг и как ваша нежная мать, говорящая по опыту, не предавайтесь небрежности ни в отношении вашей внешности, ни в отношении мыслей […] В этом вопросе не следуйте ни примеру, ни советам вашей семьи. Именно вы должны задавать тон в Версале».

Затем, немного отвлекая внимание, она снова вернулась к главной теме: «Виндиш-Грец, которая вчера благополучно вернулась сюда, хотя и сильно устала, подтвердила, что вы очаровательны и привлекательны, когда хотите быть таковой […], но, не имея возможности не ответить на мои вопросы правдиво, она призналась, что вы совсем не следите за собой, даже в отношении чистоты зубов. А ведь это очень важно, как и фигура, которая, как она сочла, испортилась».

Наконец, она перешла к решающему удару, сместив его на даму гардероба и одновременно тонко намекая на пропавшую одежду: «Она также добавила, что вы плохо одеты и что осмелилась сказать об этом вашим дамам. Вы мне писали, что иногда носите наряды из вашего приданого: какие именно у вас остались?» Подтекст: я поняла, что если бы они у вас действительно были, то дело не дошло бы до такого. В завершение она предложила самой разобраться с проблемой: «Я подумала, если вы пришлете мне точные мерки, сделать для вас здесь корсажи или корсеты. Говорят, что парижские слишком жесткие; я отправлю их вам» [38].

Иными словами, императрица полностью поддержала свою дочь в ее отказе носить старомодные корсеты (а ее заставляли). Можно предположить, что Мария-Антуанетта, уловив суть послания, передала его в нужной форме или позволила ему «просочиться». Хотя нам неизвестны последующие события, их очень легко вообразить. Как послушной дочери ей оставалось только наивно попросить Мадам Этикет, чтобы та сняла «точные мерки» и поскорее отправила дорогой маме. Это, без сомнения, произвело эффект разорвавшейся бомбы, а отголоски этого взрыва неминуемо дошли до слуха Людовика XV через его дочерей.

Каким образом это было передано, неизвестно, но королю пришлось прекратить эту небольшую внутреннюю войну, в которую так ловко вмешалась императрица. Так или иначе, всем участникам пришлось проглотить свою гордость, а мятежная дофина в результате стала постепенно уделять больше внимания своей внешности и нарядам по мере того, как ей предоставляли дополнительные средства на гардероб. Облегченно вздохнув, Мерси-Аржанто с удовольствием сообщил Марии Терезии в феврале, что благодаря регулярному ношению правильно подобранных корсажей фигура Ее Высочества теперь приведена в идеальный порядок. Инцидент был исчерпан, и именно благодаря вмешательству матери Мария-Антуанетта одержала вторую победу, ведь в последующие месяцы ее супруг наконец стал по отношеню к ней «галантным и предупредительным» [39].

Чтобы убедиться, что ситуация полностью под контролем, в январе 1771 года императрица отправила в Версаль врача Ингенхауза, который ранее прививал ее семью от оспы. Возмущенное таким вмешательством Австрии во французские дела, окружение дофины старалось тайно воспрепятствовать его визиту, но врач, проявив, вероятно, недюжинную дипломатичность, сумел выполнить свою деликатную миссию. Он полностью успокоил Марию Терезию относительно здоровья и внешности ее дочери; о корсетах и чистоте больше не говорили. Тем не менее кажется, что это дело стало отправной точкой легенды о «горбатой» Марии-Антуанетте, которая долгое время вызывала вопросы у историков. Все указывает на то, что эта история была выдумана и поддерживалась на основе более старых слухов.

«Кривое плечо»

В 1802 году был опубликован труд Жана-Жозефа-Алексиса Русселя под названием «Дворец Тюильри, или Рассказ о том, что произошло с момента его строительства до 18 брюмера VIII года». В его первой части, изданной в Париже у печатника и книготорговца Леружа, рассказывается необычная история. Автор утверждает, что посетил Тюильри вместе с герцогом Бедфордом на следующий день после захвата дворца в августе 1792 года. Британский герцог надеялся найти там доказательства, что у Марии-Антуанетты одно плечо было выше другого. Попав в гардеробные покои, он якобы обнаружил корсет, одна сторона которого была подбита несколькими слоями ткани. Полагая, что сможет выиграть пари, если доставит этот корсет в Англию, герцог намеревался приобрести его на предстоящих торгах. Руссель не добавляет больше подробностей, отмечая лишь, что удивился упоминанию продажи, которая на тот момент еще даже не планировалась.