Дочери служанки

Как и большой стол в столовой.

И обивка стульев.

Диваны и кресла.

Ковры.

Пыль покрывала все.

Самое неприятное – в глубине камина, на горке пепла, лежал мертвый кролик. Глаза у него были открыты, а брюхо разодрано.

Донья Инес не решилась войти и осталась вместе с Хайме в патио, где донья Марта запорола до смерти служанку Марию Викторию. Деревянный столб стоял на прежнем месте. Исабела не удержалась и спросила, тот ли это дом, где они жили, действительно ли это резиденция дона Хуана, которую она представляла себе совершенно иной, соответствовавшей славе деда семьи Вальдес. Служанка говорила, что все это ужасный обман. И что, если бы она знала, ее бы силой никто не смог бы вытащить из Пунта до Бико, и что Ренате очень повезло, раз она осталась в замке.

Донья Инес снова почувствовала зависть, но так как для всех остальных у нее всегда наготове были мудрые советы, она попросила Исабелу набраться терпения и быть сдержанной. Она сосредоточилась на Каталине, а после кормления передала ее на руки служанке и ушла в слезах.

Она прошла мимо стойла для волов, мимо курятников и бараков для работников. Мельница хранила следы воровских набегов, плантации уничтожили вредители. Они высохли, словно глотка бедняка, словно ее собственная глотка, и отдавали горечью. Она облизала пересохшие губы. Села на большой валун и, обхватив голову руками, вспомнила одну знахарку, умевшую читать по ладоням рук. Ей было четырнадцать или пятнадцать лет, когда мать, донья Лора, привела дочь к знахарке, чтобы та сказала, выйдет ли девочка замуж и родит ли на острове. Знахарка на все вопросы ответила утвердительно: она видит ее дочь замужней и беременной.

Но больше ничего не уточняла.

Ее звали Антонина Варгас.

«Она тогда была молодая, может, еще жива», – подумала донья Инес.

Знахарка была жива, но когда донья Инес придет к ней, та не станет истолковывать линии, которые змейками извивались на ее ладонях. Она скажет ей правду, о которой до того времени молчала.

Глава 10

Семья Вальдес провела первую ночь в имении на грязных матрасах, которые нашлись в комнатах. Они открыли окна, чтобы свежий воздух наполнил помещение, выбили из матрасов насекомых и вповалку улеглись спать. Все, кроме дона Густаво, который при лунном свете пытался развести огонь в патио для изгнания злых духов. Он вынес из дома сломанное плетеное кресло и уселся напротив огня. Попросил прощения за грехи, собственные и чужие. Он хотел божественного искупления вины и посчитал наступившую нищету чем-то вроде оплаты долга. Его пришедшие в негодность земли были ничем иным, как заслуженным наказанием.

«Что еще, Бог мой, что еще я могу отдать в уплату?» – спрашивал он себя.

Когда рассвело, он пошел по дороге, которая вела из имения на кладбище Сан-Ласаро. Идти было тяжело, голова гудела. Он шел, и его трясло от злости. Вены на руках вздулись, шея распухла, каждый шаг отдавался страхом.

«Куда ты идешь, Густаво?» – спрашивала его совесть.

«Куда ты идешь, парень? – спрашивал его старый дон Херонимо. – Не ходи на это кладбище, оно приносит только несчастья».

Дед ненавидел это кладбище. Несмотря на то, что архитектор, получивший заказ на конструкцию усыпальницы, был другом семьи, славный дон Франсиско Агуадо, который придумал систему колоколов, возвещавших о поступлении покойника. Четыре удара большого колокола, если это был взрослый человек, и четыре удара, а потом еще пятый малого колокола, если это был ребенок.

Так была обставлена смерть в Сан-Ласаро.

Дон Густаво отвлекся, вспоминая тех, кто носил такую же фамилию.

Венансио, его слабоумный дядя, который умер первым.

Его отец Педро и его мать Марта, умершие в 1888 году, когда сотня ударов хлыстом и одна пуля изменили его жизнь.

Дедушка Херонимо и бабушка Соле, умершие в 1897 году, через год после его свадьбы и отъезда в Испанию.

И его брат Хуан, последний в колонии, который казался бессмертным, а умер в возрасте всего лишь двадцати четырех лет.

Остров оказался кладбищем семьи Вальдес.

«А что будет, когда не станет меня?» – спросил он вполголоса.

Один, с сокрушенным сердцем, приведенный сюда сложившимися обстоятельствами, он дошел до мраморной доски, на которой прочитал одно за другим имена ушедших из жизни в Сан-Ласаро.

Здесь не было креолки, которая вышла замуж за Венансио, и их маленького сына, но он вспомнил, что, хотя семья их отвергла, дед не возражал против захоронения их тел. Он заметил также, что не было и таблички с именем его брата.

Он поговорил с каждым из умерших. Дона Херонимо ему не в чем было упрекнуть, как и бабушку Соле, которая была истинно святой женщиной в их семье. Он поговорил с отцом и да, ему он во всем признался. Выплеснул все, что накопилось внутри. Он поведал ему, что в Испании у него осталась дочь, зачатая в лоне служанки, и обвинил в этом его. «Мне передалось проклятие твоей крови», – сказал он, как будто это могло смягчить вину. Он также посчитал его ответственным за свое раннее сиротство и за то, что имя его матери запачкано кровью и дурной репутацией.

– По твоей вине! – прокричал он.

Души умерших перевернулись в могилах, услышав его крик.

Венансио он не сказал ничего, а для матери припас последнюю жалобу. Он рассказал ей, что стал отцом двоих детей.

– И ты должна знать, что в Испании я оставил еще одну девочку, – выдохнул он слова, идущие из глубины сердца, едва слышным шепотом, исчезнувшим в тишине.

Он упал, как подкошенный, и ударился головой, так и не получив ни единого знака, указывающего на то, что к нему вернулась вера.

На рассвете охранники кладбища нашли его распростертым на мраморной доске с именами его предков. Они пытались привести его в чувство, били по щекам, брызгали на него водой.

Ничего.

Дон Густаво представлял собой кусок неподвижной плоти.

Они решили погрузить его на повозку. Строили догадки. Никто не ложится на имена чужих покойников, так что можно было предположить: это кто-то из Вальдесов, хозяев имения «Диана»; туда они и привезли его, но было еще так рано, что проснулась только Исабела.

– Это наш сеньор! – крикнула она, увидев его.

Втроем они сняли дона Густаво с повозки и устроили на диване в гостиной.

– Я займусь им, – сказала служанка хриплым от страха голосом.

– Пульс у него есть, – подтвердил один из охранников, после чего оба ушли.

Исабела промыла раны дона Густаво и несколько раз ударила его по щекам, пытаясь привести в сознание. Она никогда не видела, чтобы живой человек был так похож на покойника.

Она расстегнула ему воротничок рубашки и пуговицы до середины груди. Мошкара облепила его руки, рассчитывая напиться крови. Исабела хлопнула в ладоши, и комары испуганно разлетелись, покинув человеческое тело, пахнущее крысами и многодневным потом.

Донья Инес проснулась, когда солнце стало светить ей на веки. Она разволновалась, глядя на своих детей, спавших на матрасах, описавшихся, но не проронивших ни одной слезинки, несмотря на то что их давно не кормили. Она была раздета, но не помнила, чтобы снимала с себя одежду. Она надела рубашку и юбку и спустилась по лестнице, мучимая стыдом и страхом, не понимая, что же с ней произошло.

– Исабела! – крикнула она. – Здесь есть кто-нибудь?

В открытые окна лилось пение проснувшихся птиц. Она миновала кухню и через вестибюль прошла в гостиную, где почти тут же едва не упала в обморок, увидев мужа в состоянии, более подходящем беглому каторжнику. Исабела подхватила ее, прислонила к подлокотнику кресла, сняла фартук и стала обмахивать сеньору, пока у той не выровнялось дыхание.

– Его привезли двое мужчин, но больше ничего не знаю, сеньора.

– Что произошло, с кем он подрался, что за ярость поселилась в этом человеке? Будь она проклята! – плакала донья Инес.

И обе женщины разрыдались так безутешно, что горько было их слышать.

– Не беспокойтесь, сеньора, мужчины сказали, пульс у него есть.

Донья Инес оглядела себя с головы до ног: не хватало разве что пучка редьки, чтобы окончательно походить на нищенку.

– Хватит! – воскликнула она и без всяких объяснений бросилась бегом из дома – как была, в старой одежде, непричесанная – на поиски знахарки Варгас.

– Займись детьми! – крикнула она на бегу.

Грудь была полна молока, но она не думала о том, что оно может вытечь и что ее дочка проснется голодной.

Знахарка уже не жила в своем убежище, которое донья Инес вспоминала с детской наивностью. Прошлое всегда норовят подсластить, даже если оно дурно пахнет. Антонина Варгас вышла замуж за богатого старика, владельца табачной фабрики; он был уродливый, словно буйвол, толстый и c потемневшей от постоянного курения кожей. Она превратилась в женщину, которую ненавидели, а она ненавидела тех, кто правил в Сан-Ласаро. Она была хозяйкой фабрики и огромного дома с тремя балконами на верхнем этаже.

Когда-то только донья Лора уважала ее и защищала от нападок за ее экзорцизмы[19]. Как ее только ни называли: дьявольское отродье, сатанистка, одержимая дьяволом, ведьма.

Донье Инес не составило труда узнать, где она живет. Первый встречный, с которым она столкнулась, указал пальцем на особняк в колониальном стиле.

Двери были из крепкого дерева, с железным кольцом посередине. Она зажала кольцо в руке и ударяла им до тех пор, пока удивленный столь ранним визитом слуга не открыл решетку.

– Я бы хотела видеть сеньору Варгас, – ответила донья Инес, когда он спросил ее, что ей угодно.

– Кто вас прислал?

– Я сама себя прислала.

Слуга, одетый в белое от рубашки до башмаков, провел ее во внутренний двор, где росли красивые кусты, усыпанные красными и фиолетовыми цветами. Донья Инес посмотрела на верхнюю галерею, где резвились несколько детей, белых, как молоко. Горничная, тоже вся в белом и в вышитом переднике, выговаривала им за плохое поведение. В глубине патио, среди вьющихся по стене растений, донья Инес разглядела клетку с желто-зеленым попугаем. Ей не надо было подходить ближе, чтобы понять – это самка, такая же, какие были у ее матери, доньи Лоры. Она отвернулась, оправила свою грязную одежду и стала ждать Антонину Варгас.

Минуты тянулись для нее бесконечно, пока наконец не появилась знахарка в сопровождении слуги. Она ничем не напоминала ту женщину, которую знала донья Инес. Она хромала на правую ногу, а на одном глазу у нее была повязка.

Выразив недовольство по поводу гвалта детских голосов, Антонина Варгас остановилась посреди патио и крикнула горничной, что не время устраивать такой балаган, когда сеньор еще спит, а к ней пришли с визитом.

Она протянула руку донье Инес и извинилась за плохое поведение тех, кто, как она сказала, приходится ей внуками.

– Что с вами произошло? – спросила сеньора Вальдес, указывая на повязку лишь для того, чтобы показаться любезной.

– Сглазили.

Донья Инес испугалась, но знахарка Варгас ответила без обиняков:

– Не беспокойтесь. Он заплатил за это. И хорошо заплатил!

На шее у нее висел кулон размером с сушеный каштан с изображением ориши[20] Йеманья, богини моря и символа материнства. Донья Инес сразу же узнала его и готова была поклясться, что он был на ней, когда она впервые увидела знахарку.

– Так что? – спросила знахарка. – Что привело вас сюда?

– Мне нужно, чтобы вы погадали мне по руке, сеньора Варгас.

– Я этим не занимаюсь.

– О, не может такого быть! – жалобно проговорила донья Инес. – Клянусь вам, вы мне уже гадали. А сейчас мне это нужно, как никогда. Вы многое увидели по моей руке, когда я была еще девочкой, – сказала она, показывая ладони. – Посмотрите же!

Антонина Варгас сделала ей знак следовать за ней в темную, словно логово волка, комнату. Огромные окна были закрашены известью от края до края и защищены от света тяжелыми гардинами, спускавшимися до самого пола. Пахло ладаном. Знахарка зажгла свечу и села за стол, покрытый такой же тканью, что и гардины. Она предложила донье Инес сесть на стул напротив и, глядя ей прямо в глаза, предупредила:

– Я не могу зря терять время, дочка. Я должна заняться мужем, как только он проснется.

Во рту у доньи Инес пересохло и первое, что она попросила, воды из кувшина, где плавали лимонные корочки.

– Я не отниму у вас много времени…

Для начала сеньора решила оживить память знахарки, которая, не мигая, смотрела на нее единственным глазом и внимательно слушала. Она рассказала, кто она такая, из какой семьи. Она убеждала знахарку, что та должна была помнить донью Лору, вышедшую замуж за Ласарьего.

– Вы нас не помните? – спросила она.

Антонина Варгас и бровью не повела.

– Продолжайте. Продолжайте, дочка, – приказала она.

Донья Инес продолжила свой беспорядочный, хаотичный рассказ, смешивая даты, семьи и несчастья. Она поведала о судьбе своих сестер, которые вышли замуж в другие страны. О своем отце, да хранит Господь его в благодати, и даже о попугаях, что приносят дурные вести. Рассказала она и о донье Марте, и еще о том о сем.

– Вы упомянули донью Марту?

– Да, сеньора.

– Ту, что убивала слуг?

– Да, но на самом деле…

– Вы произнесли имя, запрещенное в этом доме. Я догадываюсь, кто вы.

– О чем вы, Антонина? Я сказала что-то не то?

– Продолжай! – приказала та, впервые обратившись к ней на «ты».

Донья Инес рассказала о свадьбе с доном Густаво, о переезде в Испанию, о своей жизни в Пунта до Бико, о лесопильной фабрике, восстановленном замке, о красоте той земли, которую ей суждено было узнать. Она сказала, у нее есть сын Хайме и вот наконец появилась девочка.

– Густаво и как дальше?

– Что вы хотите знать? – спросила донья Инес.

– Его фамилию.

– Вальдес. Густаво Вальдес. Как я могла вам этого не говорить, если я рассказала вам всю свою жизнь?

При этих словах знахарку так сильно передернуло, что пламя свечи заколебалось.

– Убирайся! Убирайся вон отсюда!

– Антонина, ради Бога!

Донья Инес испуганно встала со стула.

– Я не хочу видеть тебя в своем доме! – закричала знахарка вне себя от гнева.

Она встала со стула, продолжая кричать, будто в нее вселился дьявол.

– Убирайся! И скажи мужу, чтобы остерегался разорения в ближайшие годы.

– Что вы такое говорите, женщина?!

Донью Инес охватила дрожь.

– Густаво Вальдес заплатит за то, что его семья сделала с моей дочерью, Марией Викторией. Наконец пришел час вырвать острый шип, исколовший мне душу.

Донья Инес поверить не могла своим ушам.

– Моя дочь стыдилась меня по вашей вине, из-за таких вот богатеев, владельцев плантаций, которые называли меня ведьмой и одержимой.

– Моя мать никогда вас так не называла, сеньора Варгас. Она вас высоко ценила.

– Твоя мать была единственная, кто относился ко мне с уважением. Она была хорошая женщина. Я против нее ничего не имею! И потому не стану читать, что написано на твоих ладонях, а просто расскажу тебе о твоей судьбе.

– Не говорите ничего, умоляю вас. Я не хочу этого знать! – ответила донья Инес в слезах.

– У тебя есть дочь, но ты не скоро ее узнаешь.

– Замолчи, проклятая! – умоляла донья Инес.

– Ты ее родила, но пока не знаешь, кто она.

Донья Инес в страхе выбежала из дома Антонины Варгас; она дрожала всем телом, у нее беспрерывно лились слезы. Она добежала до имения «Диана» с такой болью в груди, от которой, казалось, вот-вот остановится сердце. Ноги были грязные до колен и расцарапанные жесткой травой, потому что сначала она бежала по пыльной дороге, а потом по узкой тропинке.

Когда она появилась в имении, грязная и непричесанная, дон Густаво уже ждал ее с мрачным видом.

Пока ее не было, слуга-негр появился в главном особняке, ни у кого не спрашивая разрешения, и рассказал сеньору Вальдесу, почему на мраморной доске на кладбище Сан-Ласаро нет имени его брата. Говорил он быстро, как говорится, без точек и запятых.

То есть очень торопился и без пауз.

Вот что он сказал.

Дон Хуан решил умереть после того, как увидел, что сделал с его владениями ураган Мальпико, терзавший провинцию трое суток и днем и темной ночью.

Ветры и без того добивали его, но вдобавок разносили вредителей, и он уже несколько месяцев жил в печали, потому что они иссушили всю плодородную землю.

Мерзкие насекомые начали с живой изгороди кладбища, затем перекинулись на восточную межу, дошли до середины плантаций, а там уже покончили и со всем остальным.

Негр не знал, как сказать брату о том, что дон Хуан из-за всего этого взял да и повесился.

– Из-за этой напасти у него даже все веревки растрепались, – сказал он, указывая пальцем на веревку. – Его снимали трое мулатов. И не верьте тому, что говорят в Сан-Ласаро, будто бы родные бросили его, чего только не скажут. Все это вранье, сеньор Вальдес. Единственные, кто его покинул, были его животные, они исчезли, один за другим, пошли к реке, и больше о них никто ничего не знает.

Однако слов было недостаточно, чтобы объяснить все произошедшее, так что негр протянул ему два письма.

– Это, – сказал он, подавая один конверт, – для нас. Его дон Хуан написал собственной рукой; тут указания, как его похоронить: в деревянном гробу, в рабочей одежде, с фотографией покойного деда и четками из оливкового дерева, которые вложат ему в руки после того, как он уйдет из жизни.

Негр помолчал.

– Второе письмо он оставил на ваше имя. Мы его не вскрывали. Ваш брат знал, что вы вернетесь в имение «Диана» и прочтете его.

Слуга отдал конверт дону Густаво и теперь уже надолго умолк под взглядом Исабелы, которая ни на секунду не переставала плакать, а ведь она даже не знала дона Хуана, никогда не видела его и была возмущена состоянием полнейшего свинства, в котором находилось его последнее жилище.

– Где похоронен мой брат? – наконец произнес сеньор Вальдес.

– Я вас отведу.

Они взяли направление на север и дошли до песчаного холма, где кто-то установил крест из деревянных кольев и написал от руки имя Хуана Вальдеса.

– Он выбрал для себя эту землю, и теперь он в этой земле.

Глава 11

Несколько недель донья Инес пролежала в горячке и в бреду, и высокая температура никак не хотела снижаться. Она никому не рассказывала о том, что у нее произошло со знахаркой Варгас, и ни словом не обмолвилась о разговоре мужа со слугой. Прошло много дней, прежде чем ее пульс пришел в норму. Но несмотря на это, у нее так сильно болела голова, что она бы не поверила, если бы кто-то сказал, что такое возможно.

В те дни ее муж занимался похоронами брата в фамильном пантеоне. Он поручил выбить его имя на мраморной доске и в полном одиночестве молился за упокой его души. Даже Исабеле не разрешалось сопровождать сеньора. У нее и так было достаточно забот: она занималась малышом и новорожденной девочкой. Кладбищенские охранники, которые много дней назад нашли дона Густаво полумертвым, теперь старались облегчить ему возвращение в имение «Диана» – уж как могли – и получали щедрые чаевые.

Письмо, которое передал ему слуга, состояло из нескольких листов, исписанных доном Хуаном: он подробно пояснял, где находятся деньги, которые он вложил, и что нужно сделать, чтобы их получить. А также где хранятся драгоценности доньи Марты и бабушки Соле. Кроме того, он указал несколько имен собственников, которые в свое время интересовались имением, поскольку лучше бы его продать. Весьма поверхностно он описал ураган и нашествие насекомых. Он решил не придавать этому слишком большого значения, чтобы не вызвать у Густаво тревогу. Напротив, он посвятил несколько строк тому, чтобы какие-нибудь ветры принесли брата обратно на остров, где он сотворил бы империю.

Слова младшего брата были наполнены такой любовью, что тронули Густаво так сильно, как только это вообще возможно. Хуан никогда не был женат, не знал женщин, и единственной его страстью были земля и книги, которые он собирал тщательно и со всей душой и которые ураганные ветры и дожди разметали во все стороны, будто их никогда и не было.

Начиная с того дня, дон Густаво стал делать то, что должен был делать, и ничего другого. Он перестал заниматься кубинскими и испанскими счетами и посвятил всего себя – и тело, и душу – имению «Диана». Донья Инес сомневалась, стоит ли вкладывать в него все деньги, которые они привезли из Испании, и хорошая ли это мысль, но муж никогда не интересовался ее мнением. Он все также не садился за один стол с ней и детьми. Завтракал, обедал и ужинал в одиночестве за каменным столом в кухне и всегда с открытыми окнами; говорил, что не хочет делиться теплом со злыми духами.

Он проникся идеей восстановить прежний водопровод. Нанял рабочих в Сан-Ласаро, и они явились на рассвете, поскольку разнесся слух, что последний Вальдес хорошо платил. Он работал наравне со всей бригадой, перерыв делал только, чтобы попить воды, отрастил бороду, на лице у него пролегли морщины. Он голыми руками вырывал сорняки и оставлял землю под парами в надежде, что настанет день, когда она снова будет плодоносить.

А по другую строну океана, в Пунта до Бико, как и каждый день, начинало смеркаться. Рената заперла скотину в стойлах, закрыла на клин сенник и привязала собак. Доминго вот уже несколько дней не подавал признаков жизни. Ушел в кабак и не вернулся. Кто его знает, может, после пьянки валяется полумертвый где-нибудь на песке или в постели у женщины. Ренату не слишком волновало, что происходит с мужем. Сказать по правде, не волновало совсем. Более того, она просила тех святых, в которых верила, чтобы они принесли его труп к воротам замка. Она будет оплакивать его и притворится скорбящей. Потом похоронит – и дело с концом.

Раз в неделю Фермин, управляющий лесопильной фабрикой, заходил ее поприветствовать. Рената знала, он приставлен за ней следить, и показывала ему малышку Клару, которая росла среди грязи, собачьей мочи и галисийских дождей. «Господь дает детей тем, кому не стоило бы их давать», – думал мужчина, сочувствуя бедному созданию, и молился, чтобы девочка не заболела.

Кроме Фермина, в замке появлялась Маринья, приносила кости для собак, и иногда заглядывал доктор Кубедо. Он относился к девочке с нежностью.

Ночами, в полнолуние, Рената укладывала ее в плетеную корзинку и оставляла посреди имения так, чтобы ей был виден фамильный герб, чтобы она привыкала к северным ветрам и к течению времени.

– Тебе нужно учиться переносить холод, дочка. Надо привыкать к такой погоде. Я это делаю ради твоего же блага.

Ребенок плакал, но никто ее не слышал в эти безлюдные часы.

Рената выходила мало, но когда появлялась на ярмарках по продаже скота, то покупала картофель и каштаны, чтобы потом пожарить. Она кивала соседям в качестве приветствия, и все видели, что она жива и лучше оставить ее в покое до следующего появления.

Она перестала надеяться на будущее. Исчез блеск в глазах, взгляд стал темным, словно она тоже начала расплачиваться в этой жизни, не имея другой, за то, что натворила. Иногда она приходила на берег моря и ждала, что какой-нибудь корабль, возвращаясь с другой стороны мира, вернет ей дочь. Она закрывала глаза, а открыв их, надеялась увидеть ее на палубе, подросшей за эти годы, но все равно похожей на ту, которую она помнила.

Но ничего такого не происходило.

И постепенно ее начал подводить рассудок. Болезненное состояние было вызвано совершенным злодеянием, его нельзя было ни исправить, ни вылечить.

В один прекрасный день она получила письмо; на обратной стороне конверта она, читавшая с грехом пополам, разобрала имя доньи Инес. Руки у нее задрожали, ладони вспотели, а внутри все сжалось.

Она разорвала конверт, достала листок бумаги, исписанный от руки, и стала искать имя Каталина. Она просматривала строчку за строчкой и нашла имя на середине страницы. Там же было имя Клара.

«Кларита», – написала сеньора.

Служанка вышла из дома. Как обычно, шел дождь, небо было серое и затянутое тучами, сквозь которые едва проглядывал солнечный свет. Она побежала к церкви. Только дон Кастор мог расшифровать все эти загадочные слова. Она широко, словно кобыла, шагала по грязной дороге. Ей не хватало воздуха, а сердце сильно билось в груди. Священник, увидев ее в таком состоянии, подумал, что она бежала, боясь опоздать на мессу, и поспешил успокоить, хотя его слова ничего не значили для Ренаты.

– Нет, сеньор Кастор, я пришла, чтобы вы прочитали мне письмо от доньи Инес.

Священник надел очки для близоруких, сел на каменную скамью в глубине центрального нефа и стал читать монотонно, словно проповедь:

Дорогие Рената и Доминго, пишут вам супруги Вальдес из Сан-Ласаро, восточной провинции Кубы.

Мы прибыли на остров в хорошем состоянии после путешествия, в котором нас измучили бури и волнения на море. К счастью, плавание с успехом закончилось, и мы устроились в имении «Диана».