Черная бездна. Том 1. Край неба

– Я жду гарантий, адмирал, – требует она. На ней простое голубое платье под цвет холодных глаз. – Надо немедленно выслать флот Стражи порядка. Перехватить горгантавнов до начала миграции.

– Силы Стражи и без того растянуты, Беатрис, – с мягким акцентом отвечает Гёрнер. – К тому же горгантавны – не моя ответственность.

Беатрис? Я озадаченно хмурюсь. Ах, эта Беатрис! Герцогиня Фрозенвейла, острова к северу от нашего. Она суровая дама, истинная высотница. Безразличная к последним пискам моды, косметике и прочему, на что так охотно размениваются лотчеры моего острова. На ее трости, как и на моей, остались следы восхождения рода.

– Обязанность Стражи – обеспечивать безопасность Скайленда, – говорит она.

– Не надо мне говорить о моих обязанностях, Беатрис. Южные стаи угрожают линиям снабжения близ столицы. Торговля и экономика держатся на Центральных пределах. Если отрезать остров Айронсайд, экономика рухнет везде. Включая Фрозенвейл.

Адмирал сердито разворачивается, готовый идти, но герцогиня хватает его за плечо. Он яростно оборачивается.

– Мой остров бросают на погибель, – говорит Беатрис.

В повисшей напряженной тишине кажется, будто Гёрнер вот-вот ударит ее, однако он лишь выворачивается и оправляет белый мундир.

– Задание отогнать южные стаи горгантавнов получил цех Охоты. Если они преуспеют, я отправлю флот Айронсайда на помощь вашему островку.

– Охотники? – переспрашивает Беатрис. – За шесть лет они так и не очистили Северные пределы. Это неразумно…

– Больше вам надеяться не на что. – Адмирал снова собирается уходить. – На вашем месте я бы на Фрозенвейл не возвращался. Здесь куда безопаснее.

– Адмирал, – обращается к нему Беатрис, – безопасных мест не осталось.

Воздух словно бы становится холоднее, и у меня по телу пробегают мурашки. Горгантавны – ужас небес, они берут что хотят. Они бич Скайленда, его погибель и разорение. Когда эрцгерцогом был мой отец, он часто встречался с лидерами Охоты, делал все, что было в его силах, дабы защитить Холмстэд и прочие острова Севера от хищников.

После смерти отца угроза горгантавнов только усилилась.

Но сейчас у меня есть другие, более важные дела.

Огибаю угол. Сердце колотится так сильно и быстро, что чуть из глотки не выпрыгивает. Передо мной комната Эллы, и вот я, стоя у пурпурной двери, вновь чувствую себя маленьким мальчиком. Вспоминаю времена, когда мы с сестрой шалили, развозя по залам грязь или рисуя на старых портретах рожицы. А сколько окон мы перебили…

«Хоть бы ты была внутри. Ну пожалуйста».

Я закрываю глаза. Проворачиваю ручку и толкаю дверь.

Щурюсь в ожидании, пока глаза привыкнут к свету. Комната изменилась. Никаких игрушек, полы безупречно чисты, книги аккуратно сложены, а стул придвинут к столу. На стенах рядами висят тренировочные трости. Все – в трещинах. Тут я примечаю на деревянной крышке стола золотой кулон.

И, только сделав шаг вперед, вижу тень у кровати.

Страж. Целится из автомушкета прямо мне в голову.

Глава 02

Миг – и меня окружает целый рой охранников. Одному я успеваю рассечь подбородок тростью, но дальше бой складывается не в мою пользу. Гнев уступает слабости изможденных голодом мышц.

Меня тащат куда-то по коридору. В горле жжет, ребра ноют, а мир вращается перед глазами.

Мы спускаемся в недра западного крыла, ниже обогреваемых уровней, и меня швыряют в каземат, конфисковав трость. Сзади захлопывается дверь, и я, со стоном хватаясь за бок, остаюсь практически в полной темноте, нарушаемой светом кристалла.

Меня наверняка станут морить голодом несколько дней, а после сбросят с острова.

Мама. Я вижу ее как наяву, слышу, как она взывает ко мне слабым голосом. Ей холодно, голодно. И от этих мыслей огнем просыпается остаток сил. Я ковыляю к двери.

Заперто.

Не то чтобы я ожидал чего-то иного. В прошлый раз отшиб себе плечо об эти толстенные доски.

Я оседаю на пол, спрятав голову между коленей, и меня окутывает гулкая тишина.

Дрожащими пальцами достаю из кармана кулон. Эта находка – худшее, что случилось со мной за сегодня. Я ведь дарил его Элле на ее шестой день рождения с обещанием во что бы то ни стало всегда быть с ней. Теперь это символ нашей разлуки. Тонкая цепочка с эмблемой в виде орла Урвинов на медальоне. На обороте оттиснуты наши инициалы: «КиУ» и «ЭиУ». Мы с Эллой собирались вместе возвыситься в этом мире. Как брат и сестра.

Надеваю кулон на шею.

Внезапно дверь открывается. Я с воем прыгаю на того, кто вошел, но мгновением позже падаю, кашляя и хватаясь за горло. Перед моим лицом останавливается пара кожаных сапог. Я бы впился в них зубами, но все мои животные инстинкты замирают, когда голос произносит:

– Жалкое зрелище.

Дядя стоит надо мной – в богатом сером мундире, по-солдатски вытянувшись в струнку. Его образ разжигает во мне пламя гнева. Ульрик из Урвинов. Эрцгерцог.

– Ты все приходишь и приходишь, – говорит он. – А я-то ждал, что из тебя наконец что-то путное выйдет. – Он обходит меня кругом. – Взгляни на себя, Конрад. Ты так и не стал мужчиной. Скорее уж какой-то крысой.

Я скрежещу зубами. Не стану лежать здесь, выслушивая оскорбления от этого человека. Вскакиваю на ноги и бросаюсь на дядю, но он лишь делает шаг в сторону и смотрит, как я ударяюсь о стену.

– Ты доказал ошибочность моей теории, – произносит он.

Я сплевываю кровь:

– Чихал я на твои теории, дядя.

– Прискорбно. Будь моя теория верна, ты бы сейчас уже обрел силу. – Он делает паузу. – Ты получил мое предложение, Конрад? Насчет Отбора. – Окидывает взглядом мои рваные одежды, выпирающие ребра. – Видимо, от скудной пищи твой мозг уже не тот, что прежде. – Подносит запястье к губам и произносит в запонку-коммуникатор: – Несите.

Входит стражник, на подносе у него хрящики и какая-то каша. Пюре, похожее на выплюнутые младенцем овощи.

– Где Элла? – спрашиваю.

– Ешь. Потом и поговорим.

– Это и крыса бы не стала есть.

– Посиди здесь подольше, и не такое проглотишь.

Я отвечаю злобным взглядом, однако меня выдает урчание в желудке.

Дядя улыбается.

Неизвестно, когда он покормит меня в следующий раз, а есть приходилось и нечто похуже. Поэтому, глядя ему в глаза, я заталкиваю овощи в рот.

– Где моя сестра?

Дядя присаживается на табурет и проводит рукой по волосам с проседью.

– Истинный Урвин принял бы мое предложение. Я вот гадаю, правда ли ты сын моего брата. – Он слегка улыбается. – Возможно, твоя мать нашла утешение в объятиях другого…

Кровь в моих жилах моментально вскипает, и я снова прыгаю на дядю, готовый уничтожить того, кто огнем стер мое имя и отнял у меня все.

До сих пор дяде было весело, но вот мой костлявый кулак врезается ему в челюсть. Тут что-то проскальзывает во взгляде его синих глаз, и миг спустя я уже на полу, хватаюсь за живот.

Дядя опускается рядом на корточки.

– Возможно, – говорит он, приподняв мне подбородок и глядя в глаза, – в тебе еще осталось что-то от Урвинов. Просто оно нуждается… в толчке. – Заложив руки за спину, он обходит меня кругом. – Ты ведь помнишь, почему я пощадил тебя столько лет назад? И почему щадил после каждой твоей ничтожной попытки «спасти» сестру?

Я не отвечаю.

– Кровь Урвинов особенная, – говорит он. – Редкая. Возглавить наш род может только сильнейший Урвин. – В его глазах возбужденный блеск. – Я говорил, как тебе отвоевать имя, как снова заслужить место на Стене Урвинов.

«Доказать свою силу и примкнуть к этому человеку? – нахмурившись, прикидываю я. – К тому, кто предал собственного брата? Кто изгнал нас с матерью, бросив гнить в канавах этого острова?»

Дядя подается вперед:

– Пройди Отбор.

Я издаю смех вперемешку с кашлем.

– Если преуспеешь, Конрад, у тебя будут еда, ресурсы. Неоспоримый статус. Все, чего бы ты ни пожелал.

Верно. И еще я могу погибнуть.

Дядя окидывает меня взглядом, а после щелкает пальцем по запонке-коммуникатору. Камень в ней загорается белым.

– Вносите.

Дверь приоткрывается, и стражник швыряет внутрь отцовскую трость. Дядя ловит ее на лету. Зубами стягивает с руки перчатку и проводит пальцами по трещинам. На мгновение задерживает почти тоскливый взгляд на выщербленном орле Урвинов.

– Поразительно, как тебе удалось ее сохранить, – говорит он. – Уверен, низинники на нее покушались.

– Только через мой труп.

Большим пальцем он ласково оглаживает трещинку поновее.

– Ты дрался?

Молчу.

– За лекарство для матери? – Дядя вертит оружие в руках, исследуя отметины пальцами. – Этой тростью ты творил новую историю.

– Присоединился бы ко мне, – отвечаю. – В Низинной яме.

Он заглядывает мне в глаза:

– А, так ты однажды хочешь бросить вызов мне.

– Хочу.

Дядя смеется:

– Ты тупое орудие, Конрад. Хотя, при некоторой закалке, твои края можно и заточить.

Он продолжает изучать истории, которые я добавил к этой трости. Какие-то трещины появились в ночь, когда я сражался с четырьмя низинниками сразу. Чуть ребро тогда не сломал, потерял краешек зуба. А потом два дня кашлял кровью.

Зато вырученного хватило на лекарство, и я смог подарить матери еще немного времени.

– Через дуэли тоже можно возвыситься, – говорит дядя, оглядывая меня. – Ты худой, но жилистый.

Можно, да только дяде восхождения через дуэли было бы мало. Ему в роду нужен кто-то со статусом прошедшего Отбор. Тогда весь мир узнал бы, что могущество Урвинов опирается не только на физическую силу.

На поясе у дяди тоже висит трость. С набалдашником в форме орла Урвинов. Однако, пусть она и покрыта следами дуэлей, ее история даже рядом не стояла с историей моей трости.

– Подумывал оставить эту старинную вещицу себе, – говорит о моем оружии дядя. – Впрочем, я поднимаю род к дальнейшим высотам. Творю новый путь. А то семья наша застоялась на месте. Урвинам уготовано нечто большее, наша сила должна расти.

Я прищуриваюсь, и тут он бросает трость мне.

Мощь моих предков снова со мной. Сила легендарных Урвинов, что оберегала род через это оружие, подняв нас к Вершине, сделав эрцгерцогами и эрцгерцогинями одного из самых могущественных островов Скайленда.

– Конрад, – дядя серьезно смотрит мне в глаза, – это твой шанс спасти мать.

Да я скорее ногу себе отгрызу, чем заключу сделку с ним.

– Где Элла? – спрашиваю.

– В безопасности.

Нас разделяют какие-то сантиметры. Он явно не собирается уточнять, где именно сейчас сестра.

– Ну так дай мне лекарство, – грозно требую я.

По коварному лицу дяди расползается улыбка.

– Значит, ты наконец проглотишь свою гордость и пройдешь испытание?

Гордость? Он что, думает, будто я его предложение из гордости отвергал?

– Дело было вообще не в принципах, – говорю, вставая, а палец мой опасно тянется к кнопке, которая раскладывает трость. – Думаешь, я вот так возьму и забуду, как ты продырявил череп моему отцу, а нас с матерью обрек на страдания? Как убил моих бабку с дедом? Нет, дядя, я не стану твоим подопытным. Не стану доказывать теорию, будто всем Урвинам уготовано возвышение. Лучше в Низине с голоду помру.

Он со вздохом качает головой:

– И обречешь родную мать на смерть?

– Это ты обрек ее на смерть, вышвырнув нас! Мы в Низине, дядя, где ветром в дома загоняет кислотные тучи. Мать харкает черной слизью, у нее гниют легкие! Своего наследника заделать не можешь, вот и забрал к себе Эллу. Теперь ждешь, что я докажу свое право находиться подле тебя? Я знаю, что за кровь течет в моих жилах, и ни черта не стану доказывать убийце и предателю.

Меня переполняет отцовский гнев. Все драки в Низине готовили меня к этому моменту. Дядя ощутит на себе мою ярость.

Выбросив трость вперед, я нападаю.

Дядя останавливает меня тычком в живот, а потом добавляет удар наотмашь по затылку.

Я мешком падаю на пол. Дядя вырывает у меня из руки оружие и дважды бьет по ребрам. Я задыхаюсь.

Глаза слезятся. Все болит.

Дядя смотрит на меня свысока и разочарованно покачивает головой, потом разворачивается на месте и уходит. Дверь с грохотом захлопывается, а меня посещает зловещее предчувствие, что говорили мы последний раз.

⁂

Странное чувство, когда тебя тащат на смерть под безмятежным ночным небом.

В глазах темнеет, легкие болят. Меня за ногу волокут вниз по крыльцу. Спина скребет по каменным ступеням, затылок бьется о них. С каждым шагом, с каждым ударом у меня трещат ребра. Не спасает даже слой мягкого снега.

Здоровенный охранник идет широким шагом, целеустремленно. Его потная лысина блестит в лунном свете. Воротник-стойка его мундира трепещет на ветру; на поясе болтается трость моего отца.

Наконец поверхность выравнивается. Мне в раны набивается льдистая грязь. Вдали остаются огни поместья, отражающиеся в подогретом пруду, который мы миновали. Ветер разносит звуки оркестра.

– Глупый крысеныш, – ворчит охранник. – Тебя предупреждали, что этим кончится, и все равно ты вернулся. В который раз.

Этот охранник мне незнаком, помню только, что он не отходит от дяди. У того всегда была своя охрана, а прежнюю разогнали.

– Отпусти, – говорю.

– Чтобы меня самого сбросили? – фыркает охранник. – Ну-ну.

И восходит на дощатый причал. Внутри все сжимается от ужаса. Вот сейчас меня поднимут и швырнут за край острова. Я полечу вниз, в кислотные облака, и они растворят мою плоть.

Я цепляюсь обеими руками за деревянный столб. Тогда охранник отпускает мою ногу.

– Глупый низинник, – бурчит он.

Я встаю, вдыхая морозный воздух. Можно бежать, но далеко ли получится уйти, прежде чем охранник оповестит остальных? Лучше уж остаться и биться. Вырубить его, пока он не вызвал подмогу.

– Ну так давай, – говорю, жестом подзывая его. – Давай, дерьмо ты крачье!

Охранник сердито надвигается. Я бью его в грудь и тянусь за тростью отца, но он перехватывает мою руку и так стискивает ее, что от боли глаза лезут на лоб. Падаю на колени.

Охранник бьет меня тростью по лицу. Я плюю ему в глаза, за что получаю еще удар.

– Ульрик просил передать вот это. – Он сует мне трость под рубашку, потом хватает за руки и тащит.

В живот впиваются занозы. У самого края пирса охранник замирает, встает поудобнее и берет меня за оба запястья одной рукой.

Я кричу. Пытаюсь вырваться. Но он все равно поднимает меня в воздух. Поверить не могу, что все так закончится. Какая же глупая смерть…

Однако сбросить он меня не успевает – раздается жуткий скрежет. От ужаса у меня по всему телу пробегают мурашки и сердце начинает бешено колотиться.

– Быть не может, – бормочет охранник. – Стаи ведь не…

Его взгляд наполняется ужасом. Он роняет меня. Я падаю на причал, и трость вываливается из-под одежды на доски.

– Горгантавны! – орет охранник в запонку-коммуникатор. – ГОРГАНТАВНЫ!

Мир вращается перед глазами. Все тело болит, но я подхватываю отцовскую трость и, уперев ее в доски, пытаюсь подняться.

Воздух снова наполняется пронзительным скрежетом. Я резко оборачиваюсь к облакам, и сердце мое уходит в пятки.

Нет.

Вопят тревожные сирены. По всему городу гаснут кристаллы-светильники, а на бледном фоне луны, как на холсте, возникает дюжина летающих змеев. Извиваясь, они плывут по воздуху в нашу сторону. Сверкают стальной чешуей и золотыми глазами, сулящими смерть.

Глава 03

Я бреду вниз по одной из улиц Средины, точно рыба, плывущая против течения.

Мимо проталкиваются охваченные паникой люди. Они высыпали из домов и спешат к Вершине. А над нами, ближе к поместьям богатеев, антигравитационные пушки палят в небо разрывными снарядами. Небо озаряется голубым пламенем, подсвечивающим силуэты змеев, что кружат в высоте.

Верещит горгантавн. Мы падаем на колени, зажав уши.

Ревут дети. Никто не остановится помочь им. Нет смерти ужасней, чем живым угодить в брюхо небесного монстра.

По ногам поднимаются волны боли. Адреналин и трость не дают мне упасть, но на большее сил просто нет.

На меня вдруг налетает какой-то срединник. Падаю. Тону в живом потоке людей. Мне наступают на пальцы. Оттаптывают руки и ноги. Я кричу. При помощи трости опрокидываю одного человека, пока он окончательно не переломал мне кости, и заползаю по слякоти в переулок.

Левый мизинец торчит в сторону. Рывком вправляю его, и боль пронизывает всю руку, но у меня нет времени на то, чтобы оправиться. Надо вернуться к матери. Хромая, тащусь переулками. Стоит обогнуть угол, как над головой проплывает серебристое подбрюшье горгантавна.

Вот же дьявол, какой он огромный! Возможно, четвертого класса[1], а это больше ста двадцати метров в длину. Тело чудовища все тянется и тянется, и я глазею на него, разинув рот в благоговейном ужасе. Это живая исполинская волна стальных чешуек.

Горгантавн разворачивается к острову и открывает пасть. Его челюсть будто ковшом проходится по району низинников, сгребает домишки и вопящих людей.

Не успевает монстр вернуться за добавкой, как ему в бок ударяет залп антигравитационных разрядов. Раздаются взрывы, и по воздуху расходятся волны жара.

Я срываюсь на бег, стиснув зубы от боли. Один, как дурак, бегу не в ту сторону. На острове дома срединников и высотников связаны аварийной системой. Стоит сработать тревоге, и в них моментально гаснет свет. Зато Низина с этой системой не связана. Наши дома согревает огонь, а свет дают свечи. Теперь жилища объяты пожарами. Слетается еще больше горгантавнов, привлеченных заревом.

За следующим поворотом я останавливаюсь на вершине склона и в ужасе взираю на то, что творится внизу. Низина превратилась в полыхающие развалины, а горгантавны заглатывают целые улицы. Взрывают землю стальными челюстями, жуткими зубищами крошат дома. Слышен треск дерева и крики, которые быстро смолкают.

Страх и инстинкты велят мне бежать обратно к Вершине, но, глядя на гибнущие районы, я вдруг замечаю таверну Макгилла. И желтый огонек в комнате, где спит моя мама.

Зря я оставил ее!

Зависший прямо над таверной горгантавн первого класса опускает голову. Устремляется вниз всем своим тридцатиметровым телом…

Я кричу. Хватаю крышки мусорных баков и колочу ими друг о друга. Прыгаю на месте, размахиваю руками. Но ничего не работает.

К глазам подступают слезы.

– Мама!

Зверь уже готов проглотить таверну целиком, но тут к Низине устремляется черная тень. Она пролетает так близко к земле, что воздушной волной опрокидывает несколько хижин, а меня сбивает с ног.

Это «Голиас»! Линейный крейсер адмирала Гёрнера мчится черной стрелой и палит на ходу из огромных пушек с двадцатиметровыми стволами. От выстрелов словно раскалывается само небо. Ударная волна такой силы, что меня швыряет на ящики.

По чешуе горгантавна будто течет жадное пламя, его бок раскаляется докрасна, и монстр мечется из стороны в сторону. Охваченные огнем чешуйки разлетаются по городу десятками рдеющих металлических дисков. На «Голиас» оборачиваются остальные горгантавны. Их золотые глаза горят ненавистью.

Это битва титанов.

Я пытаюсь встать, но рука соскальзывает с трости. Тело так слабо, что даже адреналин больше не помогает.

Еще один горгантавн, вереща, кидается вслед «Голиасу». По переулку прямо на меня скользит хвост зверя, острый, как сабля. Проходит мимо, вспарывая землю, а потом одним яростным движением рассекает надвое кирпичный домик у меня за спиной.

Строение со стоном разваливается.

Меня накрывает дождем из кирпичей. Один даже бьет в спину, и я, оглушенный, падаю. Обернувшись, вижу, как кренится целая стена. Еще миг – и расплющит.

Внезапно меня хватают за плечи и волокут прочь, вниз по обледенелому переулку. Стена же падает на то место, где секунду назад лежал я.

Голова идет кругом, я кашляю.

Из облака пыли выходит девушка примерно одних со мной лет. Ее светлые волосы стоят торчком, словно язычки белого пламени, а взгляд синих глаз дикий, точно воды реки Холмстэд. Облаченная в чистую серую форму, она явно не из низинников.

– Кто ты? – хрипло спрашиваю я.

Однако девушка убегает, скрывшись в клубах дыма.

– Эй! – кричу вслед.

Она не останавливается.

К тому времени, как я добираюсь до Низины, пожар уже раскинулся. Снег тает. Дым ест легкие, сколько ни прячу лицо в рукав.

«Голиас», такой крошечный на фоне окруживших его змеев, получает удар в бок. Раздается грохот. Флагман Стражи порядка крутится, паля во все стороны. Какие-то выстрелы приходятся по Низине. Однако добить крейсер стая не успевает – выровнявшись, «Голиас» уносится к горизонту. Уводит за собой всех змеев от острова.

Спасает нас.

А я даже не чувствую облегчения. Каждый шаг отдается острой болью в боку. Глаза слезятся и хочется кашлять.

Я быстро иду по улицам. Люди тушат свои дома, заливая огонь водой из ведер. Зовут любимых. Другие посреди этого хаоса сидят на земле, устремив в пустоту невидящий взгляд; их лица не выражают ничего.

Пропали целые районы. Их раздавило; из земли, подобно ребрам, торчат деревянные опоры.

Обогнув угол, я потрясенно застываю. Смотрю на обломки и беспорядок. Это была моя улица. Стуча тростью по земле, в ужасе ковыляю дальше. Мимо ветхой каменной стены, мимо маленького рынка, на котором порой выменивал трофеи на хлеб. Останавливаюсь у дымящихся останков таверны. Кожу покалывает от ужаса.

Ее нет.

Уронив трость, кидаюсь вперед, бегу по горячему пеплу и углям. Падаю на колени и роюсь среди обугленных досок, режусь о битое стекло. Наконец вижу сквозь слезы мамин матрас, прогоревший до ржавых пружин, и… больше ничего. Все пропало.

Пропало.

Спотыкаясь, отхожу назад; словно со стороны слышу собственные крик и плач. Осознав вдруг, что я не дышу, снова делаю вдох.

Мама.

Встаю, падаю и снова поднимаюсь. Кое-как дойдя до тротуара, сажусь. Чувство, что вот-вот вырвет от омерзения к самому себе – за то, что меня не было здесь, когда все случилось. Нарушил обещание: беречь мать.

Она не могла погибнуть… не могла!

Но постепенно приходит осознание. Мне становится холодно, будто по спине сползает кусок льда, и я проваливаюсь в бездну ужасной пустоты. Что успела сказать мне напоследок мама? Она хотела, чтобы я стал лучше. Не отнимал чужого. Таково было последнее желание Элис из рода Хейлов.

Я уже хочу подняться и бежать, больше никогда не останавливаться, но тут мне на плечо ложится чья-то ладонь. Надо мной возвышается сильнейшая женщина из всех, кого я когда-либо знал. Однако это уже не хрупкая больная, которой я подтыкал одеяло ночами. Это уже не та женщина, которую я кормил с ложки чуть теплым супом. Нет, она снова стала благородной леди Холмстэда. Той, что когда-то повелевала ветрами так же легко, как и сердцем моего отца.

Она улыбается. Вот только… мне это кажется.

На меня смотрит Макгилл.

– Я… не успел к ней, – говорит он, протягивая мне трость.

Опустив голову, я думаю, что же теперь со мной будет.

⁂

Останки таверны покрывает слой свежего снега вперемешку с пеплом, а восходящее солнце топит снежную шапку на моей голове. В онемевшее тело словно впиваются иглы. Зубы стучат. Мне бы двигаться, подыскать укрытие, но, куда бы я ни пошел, мне не уйти от ужасного чувства вины, что петлей затянулось на сердце.

Я должен был быть здесь.

На улицах города смерть и разрушение. Осиротевшие дети. Мужья, что в отчаянии ищут жен. Матери, в слезах склонившиеся над безжизненными телами близких. Таковы беды Низины. Мы принимаем удар, дабы высотники могли и дальше жить беззаботно. И, страдая, остаемся слабыми; у нас нет сил бросить вызов тем, кто засел наверху.

У меня по щеке сбегает слеза. Мама умерла напрасно! А вернуть Эллу надежды все равно не было. Даже если бы сестра и узнала меня, я бы не смог предложить ей ничего из того, что дает дядя.

Опускаю голову.

Вдали солнце выглядывает из-за кораблей в доках Низины. В порт зашло несколько судов старой конструкции: они из дерева, с мачтами, без двигателей на кристаллах. Матросы взирают на разрушения. Некоторые спрыгивают с кораблей и бегут на поиски близких.

Ко мне подходит Макгилл. Вчера он предлагал остаться с ним и его семьей в районе близ Средины. Они бы потеснились, уступив мне место на полу, но я не мог вновь оставить маму.

– Говорят, заставы прорвали, – сообщает Макгилл. – Горгантавны налетели внезапно. Никто и опомниться не успел. Вот мы и…

– Приняли на себя удар.

Он чешет морщинистый заросший подбородок:

– Знаю, время не самое подходящее, но… твоя мать дала мне вот это, когда еще только захворала. На случай, если… в общем…

Он откидывает полу грязной куртки, показывая мне старый, покрытый трещинами ларец прямоугольной формы. Опускает мне его на колени. Крышка украшена серебряным гербом Урвинов: орел, выпроставший когти.