Лесная обитель

Путешествие прошло довольно-таки бессобытийно: после того, как угрюмых рабочих увели, Гай, у которого оставались еще две недели отпуска, принял приглашение Клотина Альба, подкрепленное нескромными взглядами его дочки, погостить у него несколько дней и поохотиться в окрестных чащах. Здесь Клотин не знал себе равных, и – Гай ничуть не заблуждался на его счет! – был куда как рад принимать у себя сына высокопоставленного римского чиновника. Гай пожал плечами, с удовольствием съездил на охоту – она и впрямь удалась на славу! – и с неменьшим удовольствием наговорил Клотиновой дочке немало сладких небылиц. Не далее как вчера в этих самых лесах он убил оленя, доказав, что управляется с легким копьем не менее ловко, чем бритты со своим оружием, но вот теперь…

Лежа в грязи на дне ямы, Гай отчаянно проклинал и трусливого раба, который предложил показать ему короткий путь от виллы Клотина до римской дороги, уводившей, по словам негодника, прямиком к городу Деве; и свою собственную глупость – не он ли разрешил этому олуху править колесницей? – и зайца – или что уж там за зверек выскочил на дорогу прямо перед ним и перепугал лошадей; и дурня, не сумевшего сдержать плохо обученную упряжку; и тот злополучный миг, когда лошади понесли, сам он от неожиданности потерял равновесие, вылетел на обочину и сильно ударился головой.

От такого удара он, видать, еще и рассудка лишился, иначе сообразил бы остаться на месте; даже такой непроходимый болван, как его возница, рано или поздно справился бы с упряжкой и вернулся за господином. Так что больше всего Гай проклинал собственное безрассудство – он попытался сам отыскать дорогу через лес и сошел с тропы. И, видимо, забрел куда-то очень далеко.

После падения с колесницы в голове у него мешалось, но юноша с тошнотворной ясностью помнил, как внезапно оступился, как провалился настил и заскользили куда-то вниз листья и ветки: он рухнул в яму, и кол вонзился ему в плечо с такой силой, что Гай на какое-то время лишился чувств. Когда он пришел в себя настолько, чтобы оценить серьезность своего положения, полдень давно миновал. Второй кол разодрал ему икру, и вскрылась старая рана. Повреждение было не из опасных, но Гай так сильно ушиб лодыжку, что она распухла до размеров бедра; кость сломана, не иначе. Если бы не раны, юноша, проворный, как кошка, выбрался бы из ямы в мгновение ока; но сейчас он был слишком слаб – и перед глазами все плыло.

Гай знал, что если не истечет кровью до темноты, его непременно учуют дикие звери, и тогда ему конец. Не к месту вспомнились россказни старой няньки про тварей пострашнее, которые приходят на запах крови.

Промозглый холод пробирал до костей; зовя на помощь, юноша давно сорвал голос. Что ж, если ему суждено умереть, по крайней мере он умрет с достоинством, как подобает римлянину. Гай обмотал краем пропитанного кровью плаща лицо, и тут сердце его неистово забилось. Юноша с трудом приподнялся: он услышал голоса.

Из последних сил Гай позвал на помощь, но с губ сорвался не то визг, не то вой. Устыдившись этого крика, так непохожего на человеческий, молодой офицер попытался добавить несколько внятных, осмысленных слов, но горло перехватило. Он вцепился в один из кольев, однако смог лишь, подтянувшись, привстать на одно колено и привалиться к земляной стене.

Последний луч солнца ударил ему в глаза. Гай заморгал – и тут над ним возникла девичья головка в ореоле света.

– Великая Матерь! – звонко вскрикнула девушка. – Как, во имя всех богов, ты умудрился сюда провалиться? Ты разве не видел предостерегающих знаков – они же на всех деревьях начертаны!

Гай словно онемел. Девушка обращалась к нему на характерном диалекте, не вполне ему знакомом. Ну конечно, здесь же владения ордовиков! Юноша задумался, пытаясь перевести про себя эти слова на силурский говор своей матери.

Но не успел он ответить, как прозвучал другой женский голос, грудной и глубокий:

– Вот олух безмозглый, бросить бы его тут как приманку для волков!

Рядом с первой девушкой появилась вторая, похожая на нее как две капли воды. Гай подумал было, что у него двоится в глазах.

– Ну-ка, хватайся за мою руку, думаю, вдвоем мы тебя вытащим, – смилостивилась незнакомка. – Эйлан, помоги! – Она протянула Гаю тонкую, белую кисть; юноша попытался ухватиться за нее здоровой рукой, но сомкнуть пальцы не смог. – Что с тобой? Ты ранен? – спросила девушка уже помягче.

Не успел Гай ответить, как в яму заглянула первая девушка – ее Гай не мог толком рассмотреть, видел лишь, что она совсем юна.

– Ох, вижу – Диэда, он весь в крови! Сбегай приведи Кинрика, пусть он беднягу вытащит.

От накатившего облегчения Гай едва не лишился чувств. Постанывая, он бессильно сполз по стенке вниз – на каждое движение раны отзывались острой болью.

– Не вздумай потерять сознание, – донесся сверху звонкий голос. – Пусть мои слова привязывают тебя к жизни словно крепкая веревка, слышишь?

– Слышу, – прошептал он. – Поговори со мною.

Раны ныли невыносимо – может быть, просто потому, что Гай позволил себе чувствовать боль, зная: помощь уже на подходе. Голос девушки звучал над его головой, но слов юноша уже не понимал. Они журчали как говор ручья, отвлекая от страданий и мýки. Сгустился мрак; Гай подумал было, что у него темнеет в глазах, но тут же понял, что это просто село солнце: среди деревьев замерцали факелы.

Лицо девушки исчезло, и послышался ее оклик:

– Отец, тут в старую кабанью ловушку человек провалился!

– Ну так мы его сейчас вытащим, – ответствовал низкий, глубокий голос. – Хммм… – Гай почувствовал наверху какое-то движение. – Похоже, тут понадобятся носилки. Кинрик, спускайся погляди.

В следующее мгновение на дно ямы соскользнул молодой парень. Он оглядел Гая и весело осведомился:

– Ну и о чем ты только думал? Голова-то на плечах есть или нет? Этой яме уже лет тридцать будет, все здешние про нее знают!

Собрав остатки гордости, Гай собирался уже сказать, что если юнец его вызволит, то может рассчитывать на щедрую награду, – но тут же порадовался, что придержал язык. По мере того, как глаза его постепенно привыкали к свету факелов, римлянин рассмотрел своего дюжего спасителя: молодой великан оказался примерно его ровесником, лет восемнадцати или чуть старше. Светлые кудри бритта рассыпались по плечам, а жизнерадостное безбородое лицо дышало таким благодушием, словно он каждый день только тем и занимался, что вытаскивал из ловчей ямы полумертвых чужаков. На юнце была клетчатая туника и хорошие штаны из крашеной кожи; его вышитый шерстяной плащ скрепляла золотая булавка, украшенная красной эмалью – стилизованным изображением ворона. Такие одежды говорили о принадлежности к знатному дому – да только не одному из тех, что привечал завоевателей и перенимал обычаи Рима.

– Я нездешний, я не знаю ваших меток, – просто отвечал Гай на языке бриттских племен.

– Ладно, не бери в голову, давай-ка сперва тебя вытащим, а там и потолкуем, как тебя угораздило сюда свалиться. – Молодой бритт обхватил Гая рукою за пояс, поддерживая легко, как ребенка. – Мы эту ловушку выкопали на кабанов, медведей и римлян, – безмятежно заявил он. – Не повезло ж тебе в нее угодить! – Он запрокинул голову. – Кинь свою накидку, Диэда; так оно будет проще, чем носилки мастерить. Его-то плащ весь задубел от крови.

Поймав накидку Диэды, светлокудрый великан закрутил узлом один конец вокруг пояса Гая, другим концом обвязался сам, поставил ногу на самый нижний из кольев и предупредил:

– Если будет больно, кричи; я так медведей вытаскиваю – но уже дохлыми, так что они, понятное дело, не жалуются.

Гай, стиснув зубы, уцепился за своего спасителя: когда распухшая лодыжка задела за торчащий корень, от боли он едва не лишился чувств. Кто-то нагнулся сверху, схватил его за руки – и, наконец, молодой римлянин перевалился через край ямы и полежал так с минуту, тяжело дыша, прежде чем нашел в себе силы открыть глаза.

Над ним склонялся мужчина постарше. Он осторожно откинул грязный, запачканный кровью плащ Гая и присвистнул.

– Видать, кто-то из богов благоволит тебе, незнакомец; несколькими дюймами ниже – и кол пробил бы тебе легкие. Кинрик, девочки, посмотрите сюда, – продолжал он. – Там, где плечо все еще кровоточит, кровь темная и сочится медленно – значит, возвращается в сердце; а вот если бы вытекала из сердца, была бы ярко-красная и била бы фонтаном; тогда раненый, верно, испустил бы дух еще до того, как мы его нашли.

Светловолосый паренек и две девушки по очереди рассмотрели рану. Молодой римлянин лежал молча. Страшное подозрение перерастало в уверенность. Он уже отказался от мысли назваться и предложить этим людям солидное вознаграждение за то, чтобы его отвезли в дом Клотина Альба. Теперь Гай понимал, что спасла его лишь старая бриттская туника, которую он надел утром в дорогу. По небрежному замечанию, уместному в устах многоученого целителя, юноша догадался: перед ним друид. А в следующий миг пострадавшего приподняли с земли, в глазах у него потемнело, и мир исчез.

Очнулся Гай у очага; сверху вниз на него глядело девичье личико. В первое мгновение черты ее словно бы расплывались в огненном ореоле. Девушка была совсем юная и очень хороша собой. Широко расставленные, осененные светлыми ресницами глаза – удивительного оттенка: не то орехово-карие, не то серые. На подбородке – ямочки, но губы поджаты так серьезно, что кажутся старше самой девушки; волосы такие же бледно-золотистые, почти бесцветные, как и ресницы – пламя роняет на них рыжий отблеск. Она провела рукой по лицу раненого, и юноша ощутил прохладное прикосновение: незнакомка только что обмывала его водой.

Гай долго и неотрывно смотрел на девушку, пока ее черты не запечатлелись в его памяти навечно. Тут кто-то сказал:

– Довольно, Эйлан, сдается мне, он очнулся.

И девушка отошла.

Эйлан… Да, где-то он уже слышал это имя. Может, во сне? Какая она красавица!

Гай с трудом приподнялся. Он лежал на лавке в стенной нише. Юноша заозирался, пытаясь понять, куда он попал. Рядом с кроватью стояли Кинрик – тот самый светлокудрый богатырь, что вытащил его из ямы, и пожилой друид, имени которого римлянин пока не знал. Дом был выстроен в старинном кельтском стиле: деревянный каркас венчала круглая куполообразная крыша, оструганные бревна лучами расходились от высокого гребня к приземистым стенам. В таком доме Гай не бывал с тех пор, как мать еще малышом возила его в гости к родне.

На полу плотным слоем лежал тростник; стена, сплетенная из ореховых прутьев, была обмазана и оштукатурена побеленной глиной; такие же плетеные ширмы служили перегородками между кроватями в нишах. Дверью служил откидной кожаный полог. Под здешним кровом Гай вдруг почувствовал себя малым ребенком – как если бы все годы сурового римского воспитания исчезли в никуда.

Гай медленно обвел взглядом дом – и вновь посмотрел на девушку. Она была в платье из красно-бурого льна; в руках она держала медную чашу; она была высока, но младше, чем ему показалось поначалу; под складками платья угадывалась по-детски угловатая фигура. Позади нее в центре комнаты пылал очаг; в светлых волосах играли блики огня.

В свете очага был хорошо виден и мужчина постарше – друид. Гай чуть повернул голову, рассматривая его сквозь ресницы. Друиды славились среди бриттов своей ученостью, но юноше всю жизнь внушали, что все они – одержимые изуверы. Оказаться в доме друида – все равно что проснуться в волчьем логове; и Гай не скрывал от самого себя, как ему страшно.

По крайней мере, услышав, как старик преспокойно рассуждает о циркуляции крови – от отцовского лекаря-грека Гай знал, что это учение доступно лишь жрецам-целителям наивысшего ранга, – у юноши хватило ума не сболтнуть о том, что он – римлянин.

А эти люди даже не думали скрывать, кто они. «Мы эту ловушку выкопали на кабанов, медведей и римлян», – походя сообщил дюжий юнец. Уже одно это должно было сразу подсказать Гаю, как далеко он от маленького защищенного мирка римского владычества. А ведь до расквартированного в Деве легиона всего-то день езды!

Но если он, Гай, угодил в руки врагов, то, по крайней мере, обращаются с ним хорошо. На девушке – добротно сшитое платье; а в ладонях ее – медная чаша тонкой работы; не иначе, как с одного из южных рынков.

В подвесных светильниках, плавая в жиру, горели фитили из сердцевины ситника; постель, на которой устроили раненого, была застлана льняным полотном, соломенный матрас благоухал душистыми травами. После сырой и промозглой ямы в доме было восхитительно тепло. Пожилой друид, руководивший спасением Гая, подошел и присел рядом, и юноша впервые смог как следует рассмотреть своего благодетеля.

Этот крепкий, широкоплечий здоровяк обладал недюжинной силой: такой с легкостью опрокинул бы наземь быка. Грубые черты лица словно бы вытесаны из камня; светло-серые глаза смотрят холодно. Волосы щедро тронула седина; Гай прикинул про себя, что хозяин – ровесник его отца: ему, верно, около пятидесяти.

– Ты чудом избежал смерти, юноша, – обронил друид. Гаю показалось, что тот привычен поучать и отчитывать. – Следующий раз гляди в оба. Сейчас я осмотрю твое плечо. Эйлан, – он поманил к себе девушку и шепотом дал ей какие-то указания. Девушка ушла.

– Кому я обязан жизнью, почтеннейший? – спросил Гай. Прежде он и представить себе не мог, что вынужден будет выказать уважение друиду! Гай, как и все прочие римские юноши, вырос на страшных россказнях Цезаря о человеческих жертвоприношениях и на истории войн, которые велись того ради, чтобы искоренить друидический культ в Британии и в Галлии. Но не всех друидов удалось уничтожить. Римские эдикты более-менее успешно ограничивали их власть, однако неприятностей от этих жрецов было не меньше, чем от христиан. Разница заключалась лишь в том, что христиане сеяли недовольство в городах и отказывались поклоняться императору, а друиды могли поднять на кровопролитную войну даже покоренные племена.

Однако ж было в этом человеке нечто, внушающее уважение.

– Меня зовут Бендейгид, – отвечал друид, но сам ни о чем расспрашивать Гая не стал. Молодой римлянин вспомнил, что слышал от родичей матери, будто для кельтов гость священен – по крайней мере, так принято за пределами римских владений. Злейшего врага здесь приютят и накормят – а потом он волен уйти, ничего о себе не рассказав, и никто не задаст ему ни единого вопроса. Гай облегченно выдохнул: в ближайшее время ему ничего не угрожает. В этом доме безопаснее – и мудрее – просить помощи как гостю, нежели требовать ее по праву завоевателя.

Юная Эйлан снова вернулась к нише с небольшим дубовым ларцом, окованным железом, и рогом для питья.

– Отец, это то, что тебе нужно? – робко проговорила она.

Друид коротко кивнул, взял ларец и жестом велел ей передать рог Гаю. Юноша протянул руку – и, к собственному удивлению, осознал, что не в силах удержать рог в ослабевших пальцах.

– Пей, – проговорил друид. Судя по его манере, хозяин привык отдавать приказы – и ждал безоговорочного повиновения. Спустя минуту он добавил: – Тебе это понадобится – к тому времени, как мы с тобой покончим. – Говорил он вполне дружелюбно, но Гай похолодел от страха.

Бендейгид поманил дочь, и она вернулась к изголовью раненого.

Эйлан улыбнулась, пригубила питье, как велит закон гостеприимства, и поднесла рог к губам юноши. Гай попытался приподняться, но мышцы ему не повиновались. Сочувственно вскрикнув, Эйлан подсунула руку ему под голову и чуть приподняла ее на изгибе локтя, чтобы страдалец смог напиться.

Молодой римлянин сделал глоток: это был хмельной мед, к которому подмешали горьковатые, явно целебные пряности.

– Ты едва не ушел в Землю Юности, чужестранец, но ты не умрешь, – прошептала девушка. – Я видела тебя во сне, но ты был старше – и рядом с тобою стоял маленький мальчик.

Гай поднял глаза – на него уже накатывала блаженная сонливость, и слова девушки его нимало не встревожили. При том, что Эйлан была так юна, лежать у нее на груди было все равно что снова оказаться в материнских объятиях. Сейчас, изнывая от боли, Гай с мучительной отчетливостью вспомнил мать – и на глаза его навернулись слезы. Он смутно сознавал, как друид разрезал на нем тунику и как они с молодым Кинриком промыли его раны каким-то настоем: сразу защипало – но не сильнее, чем зелье старика Манлия, которым тот прежде лечил Гаю пострадавшую ногу. Затем рану умастили чем-то липким и жгучим и туго перебинтовали льняными лоскутами. Юноша без особого интереса глядел, как ощупывают его распухшую лодыжку.

– Тут ничего страшного – даже не сломана, – обронил кто-то.

Но Гай разом стряхнул с себя сонную одурь, едва Кинрик сказал:

– Держись, парень! Кол был грязный, но, если рану прижечь, думаю, руку мы тебе спасем.

– Эйлан, ступай отсюда, – коротко скомандовал старик, – юным девушкам такое видеть не пристало.

– Я его подержу, Эйлан; а ты иди, – поддержал Кинрик.

– Я останусь, отец. Может, я смогу помочь. – Она накрыла ладонью кисть Гая, и старик проворчал:

– Как знаешь, только не вздумай визжать или падать в обморок.

В следующую минуту Гай почувствовал, как чьи-то сильные руки – наверное, Кинрика? – крепко притиснули его к матрасу. Пальцы Эйлан по-прежнему переплетались с его пальцами, но вот они чуть дрогнули; молодой римлянин отвернулся, зажмурился и сжал зубы, сдерживая позорный крик. Резко запахло раскаленным железом – и все его тело словно взорвалось страшной болью.

Губы его искривились в немом вопле, но наружу вырвался только сдавленный хрип. Грубая хватка разжалась, теперь Гай чувствовал только нежные руки девушки. Он с трудом разлепил глаза: друид глядел на юношу сверху вниз, в седеющей бороде затаилась хмурая улыбка. Бледный как смерть Кинрик все еще склонялся над раненым; Гай видел похожее выражение на лицах зеленых юнцов, впервые побывавших в бою.

– Что ж, парень, одно могу сказать: ты не трус, – сдавленно проговорил Кинрик.

– Спасибочки, – не к месту ответствовал Гай. И потерял сознание.

Глава 2

Когда Гай снова пришел в себя, светильники уже догорели: по-видимому, он очень долго провалялся без чувств. Тускло мерцали угли в очаге; в этом неверном свете юноша смутно различил рядом с собою силуэт юной Эйлан: она дремала сидя. Гай чувствовал себя совсем разбитым, предплечье пульсировало болью, хотелось пить. Где-то рядом слышались женские голоса. Плечо было туго перетянуто льняными повязками – Гаю казалось, он запеленут как новорожденный младенец. Рану умастили какой-то густой маслянистой мазью, от полотна пахло жиром и бальзамом.

Девушка молча сидела у постели на трехногой табуретке, бледная и хрупкая, как молодая березка. Мягкие и тонкие волосы, гладко зачесанные за уши, чуть вились, упрямо отказываясь лежать ровно. На шее у нее поблескивала золоченая цепочка с каким-то амулетом. Гай знал: бриттские девушки созревают поздно; ей, вероятно, лет пятнадцать. Еще не женщина, но со всей очевидностью уже не ребенок.

Раздался грохот, словно кто-то выронил ведро, и послышался вопль:

– Тогда иди сама их и дои, если угодно!

– А с коровницей что не так? – резко возразил женский голос постарше.

– Да она все вопит и стенает словно банши[3], никак не утешится – римские душегубы забрали ее мужа на рудники вместе с прочими, а она осталась с тремя малыми детьми, – отвечал первый голос, – а теперь за ними ушел и мой Родри.

– Проклятье Танароса на головы всех этих римлян… – Гай узнал голос Кинрика, но женщина постарше оборвала его на полуслове.

– А ну тише. Майри, накрывай на стол, нечего тут стоять и кричать на парней. Я схожу поговорю с бедняжкой – скажу, пусть принесет малышей сюда, в дом, но нынче вечером коров подоить все равно надо, даже если римляне уведут всех мужчин Британии до единого.

– Доброе у тебя сердце, приемная матушка, – промолвил Кинрик, и голоса снова поутихли до невнятного гула. Девушка глянула на Гая – и поднялась с табуретки.

– Ой, да ты проснулся! – воскликнула она. – Есть хочешь?

– Я бы слопал коня вместе с колесницей и, клацая зубами, гнался бы за возницей до самой Венты, – очень серьезно ответствовал Гай. Девушка недоуменно поглядела на него, затем глаза ее расширились, и она хихикнула.

– Пойду проверю, не найдется ли на кухне коня с колесницей, – поддразнила она. И тут свет позади нее сделался ярче: в дверном проеме появилась женщина. В комнату, к вящему изумлению Гая, хлынуло солнце.

– Как, уже день? – потрясенно выпалил он. Женщина рассмеялась и, полуобернувшись, отдернула полог из конской шкуры, одним привычным движением закрепив его на крючке и загасив мерцающий огонек светильника.

– Эйлан не позволяла тебя тревожить даже того ради, чтобы накормить, – объяснила женщина. – Она твердила, что покой тебе нужнее еды. Думается, она была права, но сейчас ты, верно, умираешь от голода. Прошу прощения за то, что сама не приветила тебя под нашим кровом: меня позвали к больной на один из наших хуторов. Надеюсь, Эйлан хорошо о тебе заботится.

– О да, – подтвердил Гай. Он сморгнул; что-то в манерах хозяйки мучительно напомнило ему мать.

Женщина глядела на него сверху вниз. Эта бриттка была настоящей красавицей – и так походила на Эйлан, что об их родстве можно было догадаться еще до того, как девушка сказала: «Мама…» – и, засмущавшись, умолкла. У матери, как и у дочери, волосы были светлые, а глаза – темные, серо-карие. Она, по-видимому, занималась стряпней вместе со служанками – тунику из тонкой шерсти припорошила мука, но из-под туники выглядывала белая, вышитая по краю сорочка – более тонкого льна Гай во всей Британии не видывал. Башмаки были из добротной крашеной кожи; платье скрепляла роскошная золотая фибула в виде спирали.

– Надеюсь, тебе лучше, – приветливо произнесла она.

Гай приподнялся на здоровой руке.

– Гораздо лучше, госпожа, и я бесконечно признателен тебе и твоему дому.

Хозяйка небрежно отмахнулась: мол, пустяки.

– Ты из Девы?

– Я гостил под Девой, – отвечал он. Легкий латинский акцент тем легче будет объяснить, если хозяйка решит, что он приехал из римского города.

– Раз ты пришел в себя, я пришлю Кинрика помочь тебе умыться и одеться.

– Ополоснуться было бы славно, – проговорил Гай, натянув на себя одеяло: он вдруг осознал, что из одежды на нем нет ничего, кроме повязок.

Женщина проследила направление его взгляда.

– Кинрик подыщет тебе какую-никакую одежку: его платье тебе, верно, будет великовато, но на первое время сгодится. Если хочешь полежать и отдохнуть – пожалуйста; но если силы есть, выходи к нам, мы будем только рады.

Гай на минуту задумался. Все мышцы тела ныли, как будто его отдубасили дубинками; но молодому римлянину было любопытно познакомиться с этой семьей; кроме того, хозяева ни в коем случае не должны заподозрить, будто гость пренебрегает их обществом. Юноша привык считать, что бритты, не являющиеся союзниками Рима, в большинстве своем дикари, но в этом доме не было ничего грубого и дикого.

– Я охотно выйду к вам, – промолвил он и провел ладонью по лицу, ужаснувшись неопрятной щетине. – Но мне бы хотелось умыться – и, пожалуй, побриться.

– Что до бритья, не утруждайся – во всяком случае, не ради нас, – возразила хозяйка, – а вот умыться Кинрик тебе поможет. Эйлан, сбегай отыщи брата, скажи, что нужна его помощь.

Девушка выскользнула за порог. Хозяйка собралась было последовать за нею, но обернулась – теперь, когда спальную нишу заливал солнечный свет, ей удалось рассмотреть гостя получше. Взгляд ее смягчился: прежде она улыбалась просто учтиво, а теперь в глазах ее появилась подлинная теплота. Когда-то, давным-давно, так глядела на Гая мать.

– Да ты же еще совсем мальчик, – произнесла она.

В первый момент Гай почувствовал себя уязвленным – не он ли вот уже три года выполняет работу взрослого мужчины? – но не успел он придумать какой-нибудь учтивый ответ, как раздался насмешливый юный голос:

– Если это мальчик, приемная матушка, тогда, выходит, я – младенчик в свивальнике! Ну что, неуклюжий ты увалень, по медвежьим ямам соскучился? Тут вокруг их еще много!

В комнату вошел Кинрик. И снова Гай поразился его гигантскому росту: лет парню немного, но из этакого великана можно выкроить двоих таких, как Гай!

– Ну что ж, вижу, старикан, увозящий на тот свет дурней да пьянчуг, тебя в свою телегу вряд ли подберет, – расхохотался молодой бритт. – Давай-ка сюда ногу: посмотрим, сможешь ли ты стоять на своих двоих. – Кинрик ощупал могучими ручищами раненую лодыжку – на удивление осторожно и бережно, а закончив, снова рассмеялся.

– Всем бы нам такие ноги, как у тебя! Тут по большей части просто ушиб; ты о кол, небось, ударился? Так я и думал. Другой сломал бы кость в трех местах и до конца жизни хромал бы; а ты, везунчик, легко отделался! Вот плечо – дело другое. Придется тебе погостить у нас еще дней семь: отправиться в путь раньше ты никак не сможешь.