Три твои клятвы

Лежа в своей старой спальне той ночью, глядя на звезды, которые она наклеила на потолок много лет назад, Эбигейл продолжала думать о том, что сказал ей отец – что она как фейерверк. Доказательство было прямо на потолке, где она в центре галактики написала свое имя. Она была настолько самовлюбленной? Или это была просто уверенность в своем месте в мире? Эбигейл едва ли сомневалась в себе в школьные годы. Она помнила, что была бесстрашной, всегда готовой к драке. Именно так они с Зои стали неразлучными подругами, хотя были такими разными. После танцев в седьмом классе Макс Рафферти распространил слух о том, что Зои сделала ему минет, а на следующий день, подкравшись к Максу сзади, когда тот стоял в очереди в школьной столовой, Эбигейл сдернула с него брюки, прихватив заодно и трусы. Тогда она уже дружила с Зои, но они еще не были лучшими подругами. После этого случая девушки стали неразлучны.

И это был не единственный раз, когда она отомстила.

В первый год учебы в старшей школе Эбигейл услышала, что ее бывшая подруга Кейтлин Остин распространяла слухи о том, что якобы родители Эбигейл – городские извращенцы и что они любят ставить непристойные пьесы. Это было после постановки «Весеннего пробуждения», которая вызвала кратковременный всплеск возмущения среди более консервативной части жителей Боксгроува. Кейтлин Остин растрезвонила всем, будто слышала, что Баскины ставят мюзикл лишь для того, чтобы набрать молодых актеров для секса. Мол, в театре «Боксгроув» каждый год устраиваются оргии. Это утверждение было настолько нелепо, что Эбигейл оно поначалу скорее смешило, чем злило. Однако по их маленькой провинциальной школе поползли слухи.

Примерно в это же время Эбигейл открыла для себя магазины секонд-хенда. В один день она могла облачиться в юбку пятидесятых годов с аппликацией, а на следующий – в кожаную куртку с бахромой. Кейтлин начала называть Эбигейл «чучелом», и это прозвище прилипло к ней как минимум на год. Отчасти ей было наплевать, как ее называют, но тот факт, что этот ярлык навесила на нее Кейтлин, уязвлял. Эбигейл овладела идея мщения. И она отомстила, но не раньше выпускного года. Зная, что Кейтлин и ее семья уехали на выходные по случаю Дня Колумба[6], она незадолго до полуночи прошла через город и проникла к ним в дом через окно, которое они оставили открытым. Пошла прямиком в комнату Кейтлин, обыскала ее и стащила стопку ее дневников. По пути порезала все шины на ее «Субару». Эбигейл до сих пор помнила ощущение пронзающего резину ножа и шипение шин, когда из них выходил воздух.

Той ночью она чувствовала себя омерзительно – и вместе с тем парила от счастья. И никому не рассказывала об этом, даже Зои.

Вспоминая, какой она была в юности, Эбигейл задавалась вопросом: изменилась ли она с тех пор, не стала ли в какой-то момент более пассивной? Она не была уверена в этом. Эбигейл знала, что после колледжа могла бы вернуться в Боксгроув, но вместо этого уехала в Нью-Йорк и устроилась на работу в издательство. Это было больше, чем могли сказать о себе ее школьные подружки. И хотя Эбигейл все еще жила в Нью-Йорке, она чувствовала, что что-то в ней изменилось. Может, причиной тому был ее предстоящий брак с Брюсом. Поскольку он был богат, поскольку он инициировал их отношения, поскольку он был настойчив в своих стремлениях, на фоне его амбиций Эбигейл невольно ощущала себя второй скрипкой. Хотя нет, это было не совсем так. Просто он словно пригласил ее в свою лодку, и теперь эта лодка плыла по реке, а она была просто пассажиркой. Но что в этом плохого? Среди прочих выгод этого брака была и финансовая обеспеченность – у нее будет масса свободного времени, а значит, она сможет закончить свой роман. А написание романа будет ее собственным достижением, никак не связанным с Брюсом.

Начав уставать, Эбигейл перевернулась на бок. Когда она уснула, образ лодки неким образом остался в ее сознании; она легко скользила по бурлящей реке, а в ее ушах стоял шум воды.

* * *

Следующий день она провела с матерью. Они пообедали в городе, в «Боксгроу в-Инн», после чего поехали в модный бутик в соседнем городке, чтобы найти для матери платье, которое та могла бы надеть на свадьбу.

И только когда они вернулись домой и устроились каждая с чашкой чая в гостиной, Эбигейл спросила мать о разводе.

– Как тебе сказать, – ответила Амелия. – У меня нет ненависти к твоему отцу. Да ты и сама это знаешь. Как я могу его ненавидеть? Просто… просто мы так долго пытались удержать театр на плаву, что на это ушла вся наша энергия. Мне нечего ему дать, и он это знает.

– Но он до сих пор тебе небезразличен?

– Ну конечно! Дело вот в чем, Эбби. Когда я думаю о своей жизни – об оставшейся мне жизни, я имею в виду, – если я не расстанусь с твоим отцом, то точно знаю, какой она будет. Но если мы расстанемся, если у каждого из нас появится еще один шанс, то может произойти нечто неожиданное. Нечто захватывающее.

– Ты хочешь сказать, что еще можешь встретить другого мужчину?

– Не в этом суть, хотя я думала об этом. Просто мне нужно пространство, чтобы быть собой, немного измениться, дать чему-то произойти. Скорее это твой отец первым встретит другую женщину.

– Почему ты так говоришь?

– Скажем так, он слишком влюбчив.

Эбигейл села прямо.

– У папы были интрижки на стороне?

– Не знаю, – ответила Амелия, понизив голос, хотя они были дома одни. – Я не назвала бы это интрижками, но почти каждое лето, когда мы ставили наши спектакли, он влюблялся в кого-то из актрис. Он не умел это скрывать от меня или от них. Помнишь Одру Джонсон?

– Конечно.

– Не думаю, что между ними была сексуальная связь, но определенно была эмоциональная. Это было тяжелое лето.

– Я так и поняла, – сказала Эбигейл и добавила: – А ты никогда?..

– Я? Нет. Я была замужем, мы вели совместный бизнес, так что я была вечно занята, это отнимало все мое время. Вот почему сейчас я хочу сделать перерыв. Те двадцать лет у меня не было и минуты на себя, а теперь как будто… Не знаю, стоило ли это того.

– Мама, – сказала Эбигейл, – оно того стоило. Подумай о том, чего ты достигла, обо всех спектаклях, которые ты поставила, обо всех актерах, которым ты дала работу, обо всех людях, которых ты развлекала, которым давала пищу для ума. Ты создавала искусство.

Даже произнося эти слова, Эбигейл понимала, что попугайничает: она повторяла то, что сказал ей тот мужчина на девичнике. Внезапно она ощутила прилив чувств к этому мужчине, хоть она даже не знала, как его зовут.

– Знаю, – сказала Амелия, ставя кружку на столик. – Я постоянно думаю о том же. И если что-то заканчивается, это вовсе не значит, что оно не имело ценности. Мы с твоим папой… – Она замолчала.

Подождав пару секунд, Эбигейл поняла: мать не собирается заканчивать предложение.

– Думаю, брак – это тяжелая ноша, – сказала она.

– Может, не для всех, дорогая. Может, не для тебя. Нам очень нравится Брюс, ты же знаешь это?

– Знаю, как не знать.

– И ждем не дождемся свадьбы.

– Только обещай, что не будешь плакать, хорошо?

– Постараюсь не плакать слишком сильно. Но за твоего отца не ручаюсь. Что ты хочешь на ужин? Будь я здесь одна, я, наверное, ограничилась бы хлопьями. – Положив руки на колени, она переместилась на край дивана, готовая взяться за домашние хлопоты.

– Хлопья – это замечательно.

Эбигейл ждала, что мать тотчас встанет и пойдет на кухню, но та осталась сидеть еще пару мгновений, а затем сказала:

– Знаешь, Эбби, мы всегда будем семьей, мы трое. Это никогда не изменится.

– Я знаю, мама, – сказала Эбигейл.

Той ночью она проснулась перед рассветом, с трудом стряхнув с себя дурной сон, который ускользнул, как только Эбигейл попыталась его вспомнить. Грудная клетка была как будто сжата обручем, под волосами выступил пот. Какое-то время она лежала неподвижно в надежде снова заснуть, но ее тело слегка покалывало, как будто Эбигейл выпила слишком много кофе. Она смотрела, как окно спальни наполняется серым светом раннего утра, и думала о своих родителях. Никогда еще они не казались ей такими ранимыми, как в эти выходные. Тем не менее ей было ясно: план Брюса финансировать театр «Боксгроув» был обречен на провал. По крайней мере, так ей казалось. Ее мать не горела желанием вновь ступить на этот путь, да и у отца, похоже, не хватит сил.

Ее поезд отправлялся из Нортхэмптона в десять утра, и пару минут Эбигейл не была уверена, что хочет возвращаться в Нью-Йорк. Это вовсе не значило, что ей хотелось провести в доме своего детства еще несколько вечеров, утешая родителей. Но внезапно она представила себе, как бы жила здесь, в Боксгроуве, возможно, в милой однокомнатной квартирке недалеко от центра города, с достаточно низкой арендной платой, чтобы не надо было работать полный рабочий день и чтобы у нее было время писать. Она пила бы кофе в закусочной «Рокуэлл дайнер» и вечерами по пятницам ходила бы в таверну при гостинице, где, вероятно, знала бы всех завсегдатаев… Эбигейл подумала о Брюсе и, как ни странно, секунд десять была не в силах представить себе его лицо. Затем оно пришло к ней, и вместе с ним исчезла ее фантазия о возвращении домой.

Глава 8

После того как Эбигейл вернулась в Нью-Йорк, Брюс предложил им провести оставшиеся перед свадьбой ночи раздельно, каждый в своей квартире. Сначала Эбигейл сочла это излишним ограничением, но потом эта идея ей даже понравилась. До свадьбы оставалось всего две недели, и было нечто старомодное и романтичное в том, что после совместного ужина Брюс провожал ее обратно в ее квартиру, и они целовались под уличным фонарем и желали друг другу спокойной ночи. Брюс также предложил посмотреть один и тот же фильм – Эбигейл в ее квартире, он в своей – и позже поговорить о нем. Так они посмотрели «Омен» и «Кэрри» (выбор Эбигейл), затем «Спуск» и «Целуя девушек» (выбор Брюса). После короткого периода жарких сентябрьских дней похолодало, и в городе снова стало терпимо. Эти прогулки домой после ужина, когда она непринужденно держала Брюса под руку, обсуждая, какой фильм посмотреть сегодня вечером, помогли Эбигейл почувствовать, что она снова влюбляется не только в Брюса, но и в Нью-Йорк.

Свадьба была полностью спланирована. Брачная церемония должна была состояться в отреставрированном амбаре в долине реки Гудзон, где располагались ресторан с мишленовской звездой и бутик-отель. Всего девяносто гостей, шестьдесят из которых – друзья и родственники Эбигейл. В некотором смысле планирование свадьбы стало относительно простым делом, поскольку Брюс положительно принимал все решения Эбигейл. Спасало и то, что не надо было переживать из-за денег. Тем не менее Эбигейл позаботилась о том, чтобы, за исключением деревенской роскоши отеля, сама свадьба не была чрезмерно шикарной. Никакой икры на банкете, никакого специально сшитого дизайнерского платья. И никакого диджея, который крутил бы песни Эда Ширана. Она нашла интересную группу, исполняющую каверы французской поп-музыки 1960-х годов.

Брюс пригласил на свадьбу нескольких друзей и совсем немного родственников – только отца плюс сестру отца и ее семью. Мать Брюса была жива, но с его отцом не общалась. «Она знает, что я женюсь, но, честно говоря, свадьбы – это не ее тема. Брак – это не ее тема», – сказал он. Оба родителя Эбигейл были из довольно больших семей, так что на свадьбу съедется куча родственников из ближних и дальних краев. Несмотря на неурядицы, Лоуренс и Амелия Баскин пребывали в восторге, с нетерпением ожидая встречи с родней. Казалось, они с нетерпением ждали выходных, которые отвлекли бы их мысли и от краха их театра, и от краха их брака.

Эбигейл не стала увольняться из издательства, но сократила рабочие часы вдвое, рассудив, что им с Брюсом не нужны ее деньги, а дополнительное время она может использовать на то, чтобы по-настоящему начать работу над романом. Он был задуман как психологический триллер о девочках-близнецах из Нью-Йорка, живущих в старом запущенном многоквартирном кирпичном доме; их родители оба художники, которые отказываются выходить из дома. Одна из близнецов хочет навсегда остаться в доме, другая же хочет уйти. Это все, что было у Эбигейл на данный момент, – определенно недостаточно, чтобы рассказывать кому-то из знакомых, включая Брюса. Но она написала первые девяносто страниц (примерно) и даже получила удовольствие, и теперь ей было интересно посмотреть, куда сюжет ее приведет.

Эбигейл также взяла в издательстве двухмесячный отпуск за свой счет, который начинался за неделю до свадьбы. Она целых два дня обучала временного сотрудника, который должен был заменить ее в ее отсутствие, а затем в последний день перед отпуском отправилась выпить с коллегами по этому поводу. Они пошли в любимый бар Эбигейл в Ист-Виллидж, и именно там она столкнулась со своим бывшим бойфрендом, Беном Пересом, который в одиночку завалился туда в полночь. На какой-то короткий момент Эбигейл подумала, что он пришел, чтобы выяснить с ней отношения, но затем, заметив удивление на его лице, поняла, что это случайное совпадение. Они поздоровались; Бен был пьян и все время говорил ей, что только что был с друзьями-писателями и перед тем, как отправиться домой, заглянул сюда пропустить напоследок еще один стаканчик. Эбигейл купила ему «Бурбон сауэр» и сказала, что выходит замуж.

– Да, я в курсе, – сказал Бен. – Я постоянно натыкаюсь на твоих подружек.

– Это на кого же?

– Например, на Кайру. Она сказала, что ты выходишь замуж за миллиардера и что, по ее мнению, ты делаешь это исключительно ради денег.

– Она так сказала?

– Ну, как-то так…

Эбигейл уже приходило в голову, что, когда выходишь замуж за кого-то столь явно богатого, люди непременно будут перемывать тебе косточки. Тем не менее, услышав, что Кайра сказала нечто настолько ехидное, она почувствовала, как у нее защемило в груди.

– Я выхожу за него замуж не потому, что он богат, – сказала Эбигейл – и мгновенно разозлилась на себя за то, что оправдывается перед Беном.

– Я этого не говорил. Это ее слова.

Ее коллеги по работе начали надевать пальто и оплачивать счета, и Эбигейл, не желая припоздниться, вспоминая прошлое с Беном, ушла вместе с ними. На следующий день она чуть было не позвонила Кайре, чтобы поговорить с ней, но вместо этого позвонила Брюсу. Эбигейл опасалась, что он обидится из-за того, что накануне вечером она поговорила со своим бывшим парнем, с которым встречалась шесть лет, но он, похоже, воспринял это спокойно.

– Я уверен, Кайра не единственная, кто высказал свое мнение, – сказал Брюс. – Люди странно относятся к деньгам. После того как мы поженимся, ты потеряешь как минимум одну подругу – ту, которая просто не сможет этого пережить. Я тоже потерял друга, когда разбогател. Уж поверь мне. Скорее всего, это изначально не была настоящая дружба.

– Хорошо, спасибо, – сказала Эбигейл, сразу почувствовав себя лучше.

После этого разговора она перестала переживать по поводу Кайры и того, что другие ее подруги могут подумать о Брюсе. У нее были другие заботы, в основном связанные с тем, кого поселить в гостинице «Блю Барн Инн», где было всего двадцать пять номеров, а кого – в гостевом доме в полумиле[7] от ресторана и должны ли они предложить этим гостям какой-то трансфер туда и обратно, чтобы людям не нужно было беспокоиться о том, что они сядут за руль нетрезвыми. А ей надо было побеспокоиться о собственной квартире. Эбигейл уведомила владельцев, что съезжает, и теперь ей оставалось только упаковать вещи, в основном книги, и придумать, что делать с немногочисленной мебелью, бо́льшая часть которой не переезжала с ней в квартиру Брюса. Она также беспокоилась из-за Зои, которая все еще жила в Боксгроуве. У той недавно случилась очередная крупная ссора с парнем, с которым она встречалась семь лет, и теперь Зои не хотела, чтобы он был на свадьбе. Она была скалой – вернее, была скалой для Эбигейл, – но, когда с Дэном все шло наперекосяк, поручиться за ее состояние было невозможно.

С приближением свадьбы это были главные заботы Эбигейл, и она поняла, что, учитывая обстоятельства, все же находится в довольно хорошей форме. Воспоминание о незнакомце с виноградника в Калифорнии казалось теперь смутным, нереальным сном, чем-то таким, что случилось с ней либо очень давно, либо не случалось вовсе. В каком-то смысле это даже помогло Эбигейл осознать, как сильно ей хочется выйти замуж за Брюса. Интригующий и романтичный, тот вечер еще больше распалил в ней жажду прочности и уюта брака. Все будет хорошо.

А потом она увидела Скотти в той кофейне.

Весь тот день ей казалось, что перед ней разверзлась бездна, огромная черная дыра, из которой она была бессильна выбраться. Он приехал за ней – через всю страну – и был намерен разрушить ее жизнь. В каком-то смысле ей стало легче из-за его электронного письма. Это дало ей возможность ответить ему, попытаться положить всему конец, пока не стало хуже. После того как Эбигейл отправила ему ответ, ей действительно на время стало лучше, но в ту ночь она не находила себе места. Ее нервы сдали: разум был заполнен образами из Калифорнии, по коже бегали мурашки. Просто чтобы прекратить все это и попытаться расслабиться, Эбигейл перевернулась на живот и принялась мастурбировать, чувствуя наполовину возбуждение, наполовину омерзение от мыслей, которые продолжали лезть ей в голову. Заставила себя кончить, после чего, измученная и опустошенная, по крайней мере почувствовала, что, пожалуй, сможет немного поспать.

Но эта дыра, черная и бездонная, осталась, и Эбигейл не могла полностью выбросить ее из своего разума.

Глава 9

Горстка замужних подруг рассказывали ей, что плохо помнят свои свадьбы: все прошло как в тумане. Мол, у тебя нет возможности толком поесть, не говоря уже о том, чтобы сделать это с удовольствием, и тебе крупно повезет, если ты сможешь хоть миг побыть наедине со своим супругом. Бо́льшая часть сказанного оказалась для Эбигейл в день ее свадьбы правдой, но она все равно была на седьмом небе от счастья.

Проходившая на верхнем этаже старого амбара церемония была похожа на сказку. Помещение освещали белые свечи. Помня несколько своих школьных выступлений на сцене, Эбигейл думала, что будет нервничать. Но с ней все было в порядке. Разве что оказалась чуть более взволнована, чем предполагала, осознавая всю значимость этого момента: она на всю оставшуюся жизнь посвящает себя одному человеку. В свадебном платье Эбигейл чувствовала себя великолепно. Она никогда не относилась к числу девушек, которые мечтают надеть на свадьбу идеально белое платье, и даже подумывала надеть черное, просто чтобы быть не такой, как все. Но затем нашла сайт, где продавались винтажные свадебные платья, и влюбилась в одно – сороковых годов, из органзы кремового цвета. Платье было простым – лиф без рукавов и юбка А-силуэта, – зато расшито бисером и пайетками. И, что важно, юбка была достаточно длинной, чтобы скрыть ее единственную татуировку – бесплодное дерево, тянувшееся от бедра почти до самого колена. Когда Эбигейл увидела себя в платье, с макияжем и прической (она дала парикмахеру фотографии Одри Хепберн из «Римских каникул» в качестве референса), ей показалось, что она смотрит на незнакомку, что теперь она – вымышленный персонаж, самозванка. Эбигейл сказала себе, что это естественное чувство, которое наверняка испытывает каждая невеста, хотя на самом деле она не была в этом уверена. Чувство отчуждения было неким образом связано с тем, что произошло в Калифорнии (Скотти, слава богу, не ответил на ее электронное письмо), но оно также было связано и с Брюсом. Кто этот богатый и заботливый мужчина? И кто она такая, что выходит за него замуж? Дело было не только в том, что Брюс был незнакомцем, но и в том, что порой она сама чувствовала себя незнакомкой. Как будто все, что она сейчас делала, готовясь к этой свадьбе, происходило автоматически. Эбигейл проходила все этапы как бы механически, и в целом ей это нравилось. Просто все казалось таким странным… Кто она такая? Девушка с художественным вкусом, уехавшая в большой город, чтобы стать писательницей? Или же провинциалка, девушка из маленького городка, как Зои? Как оказалось, Эбигейл не была ни той, ни другой. Она собиралась стать женой очень богатого человека. Что представлялось ей столь же странным, как и все остальное в жизни.

На Брюсе был элегантный классический смокинг от «Брунелло Кучинелли». Эбигейл поймала себя на мысли, что раньше ни разу не видела его в костюме. Он был спокоен и красив, а простуда, с которой он боролся последние несколько дней, прошла.

Отец Брюса, с которым до этого Эбигейл встречалась только раз, сидел рядом с ее родителями; выглядело все так, словно им удалось найти общий язык. Билл Лэм, водитель грузовика на пенсии, являлся более жесткой версией своего сына. Ему явно было неуютно в костюме, который купил ему Брюс. Однако он продолжал утверждать, что это лучший день в его жизни, и он даже танцевал позже вечером – несколько раз с матерью Эбигейл, а в какой-то момент со всеми подружками невесты.

Любимой частью свадьбы Эбигейл был коктейльный прием. Она не была суеверной, а потому не переживала из-за того, что жених увидит ее платье до церемонии, так что фотограф сделал снимки заранее, и после того, как их объявили мужем и женой, все смогли сразу пойти на прием. Тот был устроен на покатой лужайке, откуда открывался вид на реку Гудзон. На всякий случай там было установлено несколько палаток, но они не понадобились. Небо было ясным, температура – в районе пятнадцати градусов по Цельсию. Идеальное сочетание. Фирменным коктейлем был «Сайдкар», подаваемый в бокале для шампанского. Произносились тосты, гудел устричный бар, и когда каблук Эбигейл застрял в газоне и она едва не упала, Брюс успел вовремя ее поймать.

Ужин действительно прошел как в тумане, но, возможно, дело было в двух коктейлях. Эбигейл сумела съесть половину своего морского окуня с петрушкой и сливочным соусом и даже поразилась, что тот, несмотря на два часа на подогреваемом подносе, сохранил свой вкус.

Было произнесено еще больше тостов, включая тост от актера Мартина Пилкингема. Тот вогнал Эбигейл в краску, перечислив всех актеров «Боксгроува», в которых она когда-то была влюблена, включая Закари Мейсона, с которым Эбигейл потеряла девственность. На протяжение всего ужина Зои сидела рядом с ней и выглядела счастливой, хотя все еще не помирилась с Дэном. Она была любительницей хорошо и много покушать, но за весь вечер съела всего три стебля спаржи и выпила полбутылки вина и была первой на танцполе после окончания традиционных танцев. Во время второго выступления аккомпанирующей группы Зои поскользнулась и рухнула на пол, и когда шафер Брюса, Дэррил Чо, женатый программист из Калифорнии, помог ей подняться, она отблагодарила его поцелуем в губы. Другие подружки невесты помогли Зои дойти до ее номера, а затем доложили Эбигейл, что им удалось снять с нее платье, прежде чем она отключилась на кровати.

Ближе к концу вечера Эбигейл заметила родителей, сидевших вместе за столиком на краю танцпола. До этого оба танцевали и теперь выглядели потными и уставшими. Эбигейл подошла к ним и села рядом.

– Баскины оригинальным составом, – сказал Лоуренс. – Снова все вместе.

– Надеюсь, вам весело? – поинтересовалась Эбигейл.

– Боже мой, да, – ответила Амелия. – Ты видела тетю Мэри на танцполе?

– Как я могла ее пропустить?

– Брюс был очень мил, – сказала Лоуренс. – Он представился всем в нашей семье и вел себя так, будто все мы нормальные.

– И он пригласил нас на спектакль в Нью-Йорке, когда вы вернетесь с медового месяца, – добавила мать.

Слегка подвыпившая Эбигейл внезапно сказала:

– Он хочет поговорить с вами о театре. Он хочет возродить его к жизни.

– О каком театре? – спросила Амелия. – Нашем театре?

– Да. О каком же еще?

– Боже, пожалуйста, отговори его… Боюсь, мне это уже не по силам.

– А ты что скажешь, папа?

– Он хочет инвестировать в театр и возродить его к жизни?

– Хочет. Еще как хочет. Можно сказать, мечтает.

Отец сокрушенно вздохнул.

– Два года назад я готов был отдать свою правую руку за инвестора. Но что прошло, то прошло.

– Вы хотя бы выслушайте его. Ему так хочется поговорить с вами…

После этого разговора, возвращаясь на танцпол, когда группа заиграла свинговую версию песни Friday I’m in Love группы «Кьюэ», Эбигейл мельком увидела своих родителей. Те с улыбкой склонились друг к другу. Внезапно она поняла: это вовсе не значит, что они собираются снова быть вместе; наоборот, они совершенно точно не собираются. Им было слишком хорошо и комфортно, когда каждый жил своей жизнью. Они остались друзьями, и не более того.

Последний танец вечера был под Every Breath You Take, песню группы «Полис», исполненную в стиле босса-нова. Они с Брюсом танцевали так близко друг к другу, что, когда он шепотом подпевал слова, Эбигейл чувствовала его дыхание на впадине своего горла. Не в первый раз ей подумалось, какие жуткие на самом деле слова у этой песни.