Орден для Поводыря

По сути, растянувшийся вдоль на удивление хорошо накатанной грунтовой дороги караван представлял собой три отдельных отряда. Казаки Корнилова и Безсонова отдельно, купеческая часть Гилева со товарищи – отдельно и пехота Казнакова-Цама – отдельно. На ночевках это особенно хорошо было видно – каждая часть моего сводного «батальона» разбивала свой, отличающийся от других лагерь. Случись что – и отбиваться от нападения пришлось бы по-отдельности. Не знаю, почему это обстоятельство ничуть не трогало, ни командиров «рот», ни штабс-капитана Принтца – вполне грамотного и разумного человека. Мне так такая организация совершенно не нравилась.

Слава Богу, я обладал достаточной властью, чтоб иметь возможность настоять на своем. Так что к деревне Муюты подходила регулярная Российская армия, а не «банда Орлика» – вышедшая из Алтайского. Правда, пришлось совершить некоторые перестановки в командовании.

Во-первых, штабс-капитана Андрея Густавовича Принтца, выпускника Академии Генерального Штаба, я временно назначил командиром пехотной роты. Сашенька Геберт только обрадовался, и тут же стал заместителем. Кавалерию я, наоборот, разделил на две части – авангард и арьергард. Корнилов и Безсонов, как вы уже наверняка догадались.

Тридцать гилевских «стражников» составили легкий оборонительный отряд. Купцам, а их в караване обнаружилось аж пять человек, было строго настрого наказано, в случае любой стычки с кем бы то ни было, ни в коем случае не кидаться кого-то спасать. Они должны были остановить лошадей и укрыться. «Стражникам» следовало занять круговую оборону.

– Понял, Василий Алексеевич? – в упор глянул я на Гилева. – Начнут твои стрелки носиться вдоль дороги, да пулять во все, что двигается – брошу и уйду вперед! Будешь с туземцами сам разбираться.

Бийский купчина и не спорил. Спенсерки – конечно оружие прогрессивное, но патронов было неприлично мало. Всего по три магазина на ствол.

– Само-то ружье не больно-то и дорого. По восьмидесяти четырем рублям за штуку. А пульки эти, гадские, прямо – разорительные. Я думал – мне шестьсот штук до конца жизни хватит, а вышло – что это всего ничего. Взяли же за них по два гривенных за штучку. Как зачнут мои охотнички греметь, да рукоятку дергать – прям сердце кровью умывается, – жаловался Гилев. – Прямо вижу, как рублики серебряные в воздух улетают.

Так что для увещевания любителей бабахнуть, торговая часть экспедиции ввели штрафы за неоправданную стрельбу.

Теперь и лагерь стали ставить один. Торговцев окружали со всех сторон палатки солдат или казаков. На опасных направлениях устраивались секреты, а у продуктовых шатров ставились часовые.

Нужно сказать, что наведенный порядок только способствовал притирке согнанных из разных мест людей. И если на купцов, вместе с их коммерческими интересами мне было, в общем-то – плевать, то, как сдружатся Томские евреи с Барнаульскими поляками и казаками – было очень важно. Им еще предстояло построить крепость, а потом и остаться в ней жить. Вне какой-либо связи с относительно цивилизованными землями.

Там же должен был остаться на зимовку и князь Костров. Но за него я не переживал. Его злобные туземные морды вовсе не пугали, а напротив – притягивали. К каждому встреченному на пути улусу он скакал одним из первых. И если бы не припомнился читанный в далеком детстве роман Жюля Верна, и его бессмертный персонаж – рассеянный ученый Паганель, посчитал бы князя простодушным полудурком. А так, его научные изыскания только забавляли.

Организация постоянного военного присутствия Российской Императорской армии в Чуйской степи была лишь одна из моих целей. Причем та, что, в общем-то, не требовала личного присутствия. Ну, да, конечно – триста хорошо вооруженных людей, как конвой для высокого чиновника в его вояже в дикие местности – хороший повод ввести контингент на спорные территории. Но Империя была еще достаточно сильна, чтоб не заниматься пусканием пыли в глаза. В конце концов, майор Суходольский тоже сравнительно высокий чин.

И уж точно я не потащил бы с собой в горы троих выпускников Горного Училища только ради любования лысыми горами почти безжизненной местности. Совсем молодые ребятишки – лет по семнадцать – восемнадцать, мгновенно сдружились с Сашей Гебертом, которому под команду я их в итоге и передал. Пусть привыкают к порядку.

У подпоручика была карта – часть «Топографической карты Алтайского Горного Округа» инженер-полковника Мейерна. Не слишком точная, частью выдуманная, но, тем не менее – это был лучший вариант изо всех, что попадали мне в руки. Чуть желтоватые листы я торжественно передал артиллеристу еще в Бийске с наказом хранить как наивысшую драгоценность. И только Сашеньке дозволено было наносить на нее какие-либо пометки.

Во время того самого совещания на озере Манжерок попались на глаза топографические двухверстки с указанием месторождений всяких полезных из числа ГосРезерва. Значков было много. Большая часть ничего мне не говорила, но уж Ag в кружке – в честь Аргентины – страны серебра, я сразу разглядел. И располагался этот кружок точно к северо-востоку от Кош-Агача. Километрах этак в восьми или десяти. Рядом на карте еще пометка была, что месторождение малое, руда загрязнена свинцом и к разработке не рентабельное. Хотя и расположена жила практически на поверхности.

И ведь они правы были на сто процентов. Серебро в мое время стоило копейки. Дешевле его из арабских стран тоннами ввозить, в обмен на пшеницу, чем на край земли технику тащить и общежития для рабочих строить. Другое дело сейчас, в семидесятых годах девятнадцатого века. Белый металл в цене. Больше того! Курс русского рубля привязан к его стоимости.

Но и это еще не все. Думаю, вряд ли Его Императорское Величество сильно обрадуется перспективе гнать в Чуйскую степь рабочих, инженеров и сильный военный отряд ля охраны. По той же самой причине, по какой отказались от разработки жилы в двадцать первом веке. Дорого. Себестоимость металла приблизится к цене золота. И нафига оно такое нужно?

А вот мне пригодится. Хотя бы уже потому, что в сопредельном Китае есть много чего вкусного, продаваемого за бесценок, но весьма востребованного в Санкт-Петербурге. А еще в Поднебесной наблюдается явный дефицит драгметаллов. Гилев рассказывал, что если покупать товары у китайцев за серебро – цена сразу на треть падает. Так что купец сразу мою идею ухватил, стоило лишь заикнуться. И тут же на иконе поклялся, что не разболтает секрет.

Так вот мы с ним и договорились. Я рудознатцев привезу и место покажу. А он добывать станет, в слитки сплавлять и с соседями торговать. Мужички надежные с нами в караване шли. С прибыли же – треть мне причитается. Рублями. Я же, со своей стороны, от внимания губернской администрации стану наше предприятие беречь. И даже если что-то как-то куда-то просочится, то, опять-таки, я и следствие направлять буду. И даже уже знаю, куда нити преступления меня выведут. Ну конечно на Зыряновский рудник. Откуда же еще неучтенному серебру взяться?!

Богатства Чуи, кстати, купчины без всякого разрешения уже использовали. С дровами в степи совсем плохо, а к северу от выстроенного Васькой лабаза, верстах в трех холм есть. Чуть копни – и уголь бурый руками собирай. Так что было там и на чем серебро плавить и чем дома отапливать.

У штабс-капитана тоже свои задачи были, отличные от моих и от торговых дел. Он ведь при Генеральном Штабе состоял, а в нынешнее время – это вроде военной разведки. Русское Императорское Географическое общество, кстати, под патронажем этой уважаемой организации состоит. Ни на какие мысли не наводит?

О целях вояжа к Китайской границе Андрей Густавович особо не распространялся, но и общего положения дел не скрывал. Я ему сразу письмо Дюгамеля показал. Хотелось получить объяснение необычайного энтузиазма, и даже жесткости, генерал-губернатора, обычно достаточно мягкого и нерешительного господина. Ну и получил целую лекцию, которая в мое студенческое время называлась политинформацией.

А за одно, я капитану помог. Причем, совершенно случайно.

Дело в том, что 10 июня прошлого, 1863 года, или, как выразился Принтц – седьмого числа пятой луны второго года правления императора Тунчжи династии Цинь, китайское правительство обратилось к поверенному в делах России в Китае, графу Николаю Глинке с просьбой уведомить генерал-губернатора Западной Сибири Александра Осиповича Дюгамеля о незаконности выставления русских караулов в верховьях реки Чуи. Что поверенный, вынужденный следовать международному протоколу, и сделал. Правда, прежде чем отправить генерал-лейтенанту послание, Глинка отписал в Цзунлиямынь – это вроде Министерства Иностранных Дел в Китае, бумагу. «Не нахожу ни малейшего нарушения в том, чтобы наши подданные или даже и пограничные гражданские власти не могли находиться в местностях, – писал граф, – долженствующих отойти к Российской Империи согласно с трактатом». Имелся ввиду Пекинский трактат 1860 года, определивший отношения двух обширных империй, и на основании которого, должна была проведена демаркация границ.

Так вот, представьте теперь степень недоумения Дюгамеля, которому Высочайшим повелением от 17 марта 1862 года назначалось организовать и привести к удовлетворительному результату переговоры с Китайской стороной о разделении земель. Особенно, если учесть, что после экспедиции полковника Радлова на Чую в 1861 году нога русского офицера туда боле не ступала.

А тут я со своими инициативами. Нужно сказать, что, не имея ни малейшего понятия о ведущихся переговорах, и уж тем более об их приостановке в начале осени 1862 года, моя экспедиция оказалась потрясающе к месту. Циньские комиссары требовали от России территориальных уступок, утверждая, будто бы, что на спорных землях расположены их военные пикеты, а русских войск там нет. И мой отряд становился, как бы, противовесом их военному присутствию. Тут уж Дюгамель и пушки не пожалел, тем более, что на это старье времен Наполеоновских войн, желающих больше и не находилось.

И раз уж к моему походу положено было прикрепить офицера Генерального Штаба, то генерал-губернатор попросил Андрея Густавовича, за одно, разобраться на месте с неведомыми «русскими караулами» на Чуе.

– Да какая же это загадка, господин штабс-капитан, – хмыкнул я. Разговор велся на носу медленно ползущего против течения Бии, отчаянно дымящего парохода. До Бийска оставался всего один дневной переход. Неторопливо проползающие мимо однообразные виды берегов южно-сибирской реки изрядно надоели, и мы развлекали друг друга разговорами. – Позапрошлой зимой калмыки Гилевские лабазы на Чуе поломали, да приказчиков побили. Васька в начале лета туда с караваном пришел, да и обиделся шибко. Мужики с ним суровые ходят… Взяли, поди, топоры, да и пошли политику… Империи объяснять.

Принтц, невысокий, сухощавый, очень похожий на Суворова в молодости, как генералиссимуса обычно изображают на картинах, с минуту на меня смотрел, а потом звонко и заразительно засмеялся. Я тоже улыбнулся. Смеяться не мог. Как припоминал в миг заледеневшие серо-стальные глаза Гилева, рассказывавшего о хулиганствах тамошних туземцев, волосы на спине вставали. Такой лютой ненавистью и жестокостью от купца пахнуло.

Мое предположение подтвердилось за ужином в доме Гилева. Купец смущенно пожал плечами, и лаконично рассказал, как наказывал разбойников.

– Там от лабазов в Кош-Агаче на север летнее стойбище зайсана Могилока. Этот, хоть и жаден без меры, но татьбой не забавляется. А вот зайсан Турмек, его юрты к югу, совсем другой. Он синский знак – бирюзовый шарик на шапке носит с перьями. Как объездное начальство из-за хребта приходит, Турмек прямо на пузе перед офицером ползать готов. Китайцу только намекнуть довольно было, чтоб зайсан лавки мои громить кинулся. Так ить и не только мои. И Кузнецовские, и Хабаровские, и Мальцевские, и Шебалиных…

– Так толпой того Турмека по горам и гоняли? – невинно поинтересовался Принтц.

– Какое там, – словно зверь, почувствовав даже не высказанную угрозу, покаялся купец. – Скажете тоже, ваше благородие – гоняли. Нешто его там, в степях, догонишь. Пуганули только. Я, да шестеро охотников…

Такой вот дипломатический инцидент, повлекший за собой целую череду политических демаршей. В апреле 1863 года Азиатским департаментом МИД Дюгамелю было прямо предложено, с одной стороны, не поддаваясь на провокации китайской стороны, установить караулы на землях, которые должны были отойти к Российской Империи, с другой – не торопиться эти самые переговоры продолжать. «Нам следует выказывать совершенное равнодушие к окончанию пограничного вопроса», – указывалось в депеше.

Александр Осипович, обычно вялый и нерешительный, тут вдруг раздухарился. Уже к началу лета 63-го года были развернуты стационарные заставы на плато Укок и у перевала Бахты в Тарбагатае, по южному и северным берегам озера Зайсан. В Иртыш вошел пароход «Ура» с ротой солдат, прошел спорное озеро, и к осени сумел подняться по Черному Иртышу до урочища Ак-Тюбе. Этим простым ходом Дюгамель продемонстрировал циньским чиновникам возможность быстрой переброски войск из внутренних областей Сибири на Китайскую территорию. В том плавании, кстати, участвовал и штабс-капитан Принтц. Так что известия я получал, так сказать, из первых уст.

В мае прошлого года китайская императорская армия атаковала отправленный для рекогносцировки вдоль будущей границы русский отряд. Капитан Голубев отвел отряд к удобному для обороны перевалу и запросил помощи. Которая немедленно была ему оказана. Усиленный казаками, капитан немедленно перешел в наступление и выдавил противника за реку Борохудзир. После дознания, проведенного еще одним офицером Генерального Штаба, подполковником Турьиным, выяснилось, что некие, неназванные силы, подговаривают переселяемые из центрального Китая племена солонов и сибо. Какие-то люди, явно европейской наружности, утверждают, что Россия хочет отобрать их земли и именно для этого стягивает к границе войска.

– И кто же это может быть? – удивился я.

– Англичане, конечно, – скривился Андрей Густавович. – Наши заклятые друзья. Они же и нападение на наше консульство в Кульдже организовали. Господин Колотовкин, когда ему удалось к нашей заставе пробиться, докладывал, что в толпе китайцев и не было вовсе. Только мусульмане. И по некоторым признакам – выходцы из Афганских провинций.

Герин брат, Мориц, тоже в этих, приграничных стычках отличился. Это я уже от него слышал. Подполковник Лерхе на усиление Голубевской заставы роту пехотинцев привел и сотню казаков. А как исправляющего должность русского консула в Кульдже с документами и казной представительства от погони отбил, так и, в запале боя, границу перешел. Погромщики в китайском форте Борохудзир укрылись. Что, впрочем, не остановило бравого вояку. Одним пограничным пикетом больше, одним меньше – ни кто бы и не заметил. Но неподалеку ошивался пятитысячный корпус генерала Хабцисяня. И когда два сильных отряда встретились у реки Чалкады, случилось настоящее сражение. Четыре сотни русских солдат против пяты тысяч китайских.

Мориц рассказывал, что дым стоял такой, словно туча опустилась на землю. Ветра совсем не было, и стрелять пришлось наугад. Правда, после наших четырех залпов, Хабцисянь благоразумно отступил. Брат так и не смог ответить на вопрос – стреляли китайцы или нет. Потерь среди его подчиненных не оказалось, а циньцы своих, если они и были, унесли с собой.

Осенью российская делегация, по просьбе китайских чиновников, напуганных восстаниями в северо-западных мусульманских провинциях, вернулась за стол переговоров. Но дело так и не стронулось с мертвой точки. Теперь соседи настаивали на том, что Чуйская степь принадлежит все-таки им. К началу зимы наши делегаты вернулись в столицу.

– Можем ли мы ожидать провокаций, Андрей Густавович? – не мог не уточнить я. – И что нам предпринимать, коли английские агенты и тут начнут…

– По нашим сведениям, Герман Густавович, – любезно поделился секретами капитан, – губернатор из Кобдо, амбань по-ихнему, вполне разумный человек. Это не Кульджинский наместник – Чан – Длинный мешок, прозванный так за непомерную жадность и мздоимство. Кобдинский начальник должен понимать, что, когда на западе неспокойно, затевать что-либо на наших границах весьма чревато. Что же касается наших островитян… Их позиции крепки на Ближнем Востоке и в Индии. Афганский эмир их только терпит, а Кокандские и Бухарские беи не воспринимают обещания всерьез. В Китае же англичане – такие же варвары, как и прочие европейцы. Как и мы с вами, Ваше превосходительство. Император Поднебесной всерьез полагает свою страну центром вселенной, единственной державой несущей свет цивилизации отсталым племенам. И ни что не способно его в этом переубедить. Поражение в последней войне с британским экспедиционным корпусом списали на халатность военачальников, и ни каких выводов не сделали… Впрочем, вы, Герман Густавович, имеете возможность самим ознакомиться с состоянием китайской армии. Почти на границе, к югу от купеческих лавок, располагается их постоянный пограничный пикет, который мы просто обязаны посетить.

– Конечно, – хихикнул я. – Это будет весьма любопытно.

– И полезно, – совершенно серьезно кивнул Принтц.

«Полезно» – оказалось любимым словом офицера Генерального Штаба. Очень серьезно относясь к своему, хоть и временному, назначению командиром пехотно-артиллерийской роты, он, тем не менее, управлял унтер-офицерами скорее с помощью собственного авторитета, чем криками и руганью. «Полезно» – говорил он, выслушав доклад о размещении караулов и секретов вокруг вставшего на ночной отдых каравана. И Цам отходил разрумянившийся, словно его похвалили. Или, молча, качал головой, наблюдая шумную ссору томского и барнаульского солдат, и фельдфебель Казнаков, крякнув, в смущении бежал наводить порядок. Каждый раз я поражался этакому таланту. И каждый раз думал, что бы я делал, не случись в моей экспедиции этого спокойного, образованного и опытного офицера.

Но во всей полноте скрытые прежде способности штабс-капитана раскрылись уже на берегу, у переправы.

По широкой долине Урсула – одной из самых красивых, неожиданно голубой, рек Алтая, мы спустились до малого Ульгеменя. Верст через десять, перевалив большой Ульгемень, прямо по гребню хребта поехали до бирюзовой царевны Горного Алтая – Катуни.

В селе Муюта, или, как ее называли туземцы – Мыюта – кончилась накатанная телегами колея. Там стояли лагерем целых четыре дня – перекладывали грузы, разбирали пушечные лафеты.

Дальше шли медленнее, лошади быстро уставали и отказывались тащить непомерный груз. Шестнадцать верст до деревни Шебалина заняли целый дневной переход. Потом, правда, приспособились. Вошли в ритм. Восемьдесят верст до Онгудая – неряшливого поселения, замечательного только тем, что там располагался самый южный стан Алтайской Православной миссии, преодолели за четыре дня.

В длинной, узкой, но богатой травами и веселыми скачущими по камням ручьями долине, отдыхали два дня. И, честно говоря, когда караван таки тронулся – испытал облегчение. Уж очень приставучим оказался протоирей Стефан Ландышев – руководитель миссии. Ни на минуту меня в покое не оставлял – все трындел о миссии цивилизованного человека, о христианском долге и благодарных потомках. Думал, у меня стойкий и абсолютный иммунитет к любым видам рекламы. Ан нет. Когда ходит за тобой бородатый хмырь в рясе, и поминутно дергает за рукав, поневоле обратишь внимание.

Пришлось клятвенно пообещать заложить в новой крепости храм. Стефан кивнул и через полчаса привел молоденького иеромонаха. Представил двадцатилетнего парнишку с широко распахнутыми, блестящими, голубыми глазами – отцом Павлом, и исчез. Больше я Ландышева и не видел. А Павлик, в миру Павел Морозов, отправился с нами.

Пару раз порывался на привалах пригласить черного монашка в священничьем сане к своему костру, да выпытать, что же подвигло-то его, молодого и жизни не видевшего, на служение. Да так как-то и не вышло. Все что-то другое занимало.

В Хабаровку – вотчинную деревеньку инородческой купеческой семьи Хабаровых пришли к обеду. И снова остановиться на сутки пришлось. Пока на многострадальные спины лошадей примеряли новый груз – тщательно упакованные в кожи маральи панты, лакомились медом. Алтай стал слегка более похожим на ту волшебную страну, которую я помнил по прошлой жизни.

Предложили искупаться в бочке наполненной кровью. Отказался, хотя Гилев и утверждал, что это очень полезно для здоровья. Как представил себя всего в… в этом, даже передернулся. Отшутился, что лютеранская вера не позволяет. Принтц удивился, но ничего не сказал. Гера-злыдень еще полдня ржал, гад.

После Хабаровки широкая, хоть и не пригодная для повозок дорога превратилась в узкую тропку. Отряд растянулся так, что Безсоновским казакам можно было спать лишних часа три, пока наступала их очередь выдвигаться. Каменистая ниточка вилась и изгибалась, обходя препятствия. Случалось, что авангард мог свободно переговариваться с пушкарями, находясь, тем не менее, верстах в трех впереди. Так продолжалось два дня, пока тропа не вывела нас на берег Катуни, к переправе.

На берегу буйной реки жил хитрый русский мужичек. Ловил рыбку, ковырялся в огородике, держал несколько ульев. А еще – владел двумя лодками. Возможно, самыми большими по размеру плавсредствами от Бийска до Пенджаба.

Не знаю, где в этих неприветливых горах, нашел этот предприимчивый дядька два столь толстых бревна, но размеры выдолбленных суденышек действительно впечатляли. По семь или восемь метров длинной, и не меньше полутора – шириной. Только я плохо себе представлял мою нервную кобылку, пересекающую Катунь на шаткой посудине.

Гилева занимали совсем другие мысли. На первую ярмарку в верховье Чуи мы уже опоздали, она прошла в первых числах июня. До начала второй – с середины июля до середины августа – оставалось три недели, а путь впереди еще лежал долгий. Одна только переправа через неприветливую и жутко холодную реку почти тысячи человек и вдвое большего числа груженых лошадей могла растянуться минимум на пару недель.

У Бийского купца был вариант – в первую очередь перевезти торговый караван, и, не дожидаясь отягощенного пушками и запасами провианта воинского отряда, рвануться к Кош-Агачу. Этим своим планом он и поделился с нами у костра в разбитом на берегу лагере. Пришлось Принтцу приоткрыть завесу секретности и поведать отважному первооткрывателю о возможном нападении подконтрольных китайцам племенах аборигенов. И снова были упомянуты английские эмиссары, как потенциальные виновники.

– И чего им на своем острове не сидится! – в сердцах, брякнул я, даже не потрудившись задуматься.

– Торговля, – пожал плечами штабс-капитан, вычерчивая что-то прутиком на песке. – Как у всех. Мы в Коканд тоже не пустынями любоваться вторглись. Купцы генералам гешефт сделали и о сильной потребности в хлопке намекнули.

– Хлопок, это да, – легко согласился я. – Стратегическое сырье.

– Как вы сказали? – удивился разведчик. – Простите, Герман Густавович. Вы сказали – стратегическое? Отчего же?

Черт меня что ли за язык дернул. Пришлось выпутываться.

– У меня в присутствии господин Менделеев служит. Брат известного химика из Санкт-Петербургского университета. Так вот, мой чиновник утверждает, что сейчас ведутся опыты по созданию пороха на основе хлопка. От того и сказал – стратегическое сырье.

– Интересно. Очень интересно. О таком аспекте нашей среднеазиатской компании я не задумывался. Спасибо, Ваше превосходительство.

– Да, пожалуйста, – отмахнулся я. – Вы, Андрей Густавович, лучше поясните вашу мысль. Причем тут наши заклятые друзья и торговля в Монголии.

– Монголии? О! Прошу меня простить, Герман Густавович. Одну секунду, – и, повернувшись к купцам, жадно ловящим каждое наше слово, совершенно по-военному приказал:

– Организуйте людей. Мне нужно три дюжины хороших бревен в пять сажен длинной. Если есть возможность, отыщите бочки. Хотя бы десяток десятиведерных. И соберите по каравану веревки. Чем больше, тем лучше.

– Никак мост строить зачнем, ваше благородие? – обрадовался кто-то из компаньонов Гилева.

– Мост? – прищурился офицер. – Нет. Мост – это дело будущего. Сейчас займемся паромной переправой. Коли все нужное сыщется – послезавтра начнем переправляться. Дня в три управимся.

– Благодетель, – забавно глотая окончания слов, вскричал узкоглазый Хабаров, и перекрестился. – Год молить Господа за вас стану!

– Перестаньте, Фадей Аргалыкович. Идите готовить бревна. Общее дело делаем.

Василий Алексеевич, как начальник над купеческой братией, быстренько раздал каждому указания, и обрадованные перспективой торговцы, убежали исполнять. Сам Гилев остался у костра, продолжая чутко вслушиваться в наш с офицером Генерального Штаба негромкий разговор. Казалось, даже уши любопытствующего бийчанина по-волчьи шевелились.

– Знаете ли вы, Герман Густавович, что пекинские мандарины исчисляют подданных китайского императора никак не менее чем в четыреста миллионов душ?