Орден для Поводыря

Похожее, но без серебра на ножнах, оружие казаки презентовали и Принтцу. Тот обрадовался и растрогался, полез целоваться к Безсонову. Вроде и выпили всего рюмки по три.

Потом принесли ружья. А следом за загруженными древними карамультуками солдатами прибежали Гилев с Хабаровым. Поздравили, выпили, закусили и стали требовать отдать допотопный огнестрел им. Рассказал им, в качестве анекдота, историю про индейскую национальную избу – фигвам. Они посмеялись, переглянулись, и предложили выкупить трофеи. Не деньгами, так порохом и съестными припасами. И углем пообещали крепость на год обеспечить. Корнилов, на правах офицера, остающегося начальником русского форпоста, согласился.

Уточнил, что одну аркебузу оставлю себе. Ни кто не возражал. Всей честной компанией пошли выбирать. Конечно, не сразу. Купцы показались Баркову отвратительно трезвыми, а Безсонову очень захотелось выпить с Гилевым за победу. Подозреваю, ему все равно было с кем и за что пить. Три или четыре малюсеньких рюмочки не оказали никакого влияния на богатыря, и он этим обстоятельством был всерьез опечален.

– Иди, Василий, выпей со мной, – приказал он купцу. – За нашу славную баталию, и за господ Андрея Густавочича и Германа Густавочича.

Судя по неловкому языку, сотник все-таки недооценил коварство хлебного вина. А за одно, здорово повеселил нас с Принтцем.

Шустрый Хабаров метнулся к импровизированному столу, и набулькал «лекарства». Серебряные походные стаканчики инородца совершенно не впечатлили, и, ничтоже сумняшеся, он выбрал оловянные солдатские кружки. Безсонов даже крякнул в знак согласия.

Солдаты так и стояли, рты по-раскрыв, возле относительно аккуратно сложенных пищалей. Причем, даже пытались принять стойку «смирно». И все потому, что с другой стороны кучи, порозовев от смущения, вытянулся, пожирающий глазами капитана, фельдфебель Цам. А вот сам Принтц на иудейского унтера никакого внимания не обращал.

– Взгляните, Герман Густавович, вот на этот экземпляр, – тыкал кончиком дареных ножен, Андрей Густавович. – Чудная! Не побоюсь этого слова – чудесная схема спускового устройства. Насколько же прихотливо должен действовать разум неведомого китайского мастера, выдумавшего этакую… гм… бесполезную бессмыслицу.

– Зато каков ствол! – уже догадываясь причине заинтересованности томского фельдфебеля, не мог не заметить я. – Это же настоящая ручная пушка! Вы лишь представьте, любезный Андрей Густавович, сколь много в этакую-то мортирку можно пуль шомполом забить!

Я отгадал. Щеки Цама побагровели, а глаза стали из просто грустных – несчастными.

– Тем не менее, Ваше превосходительство, сколько же труда было вложено в украшение этого сомнительной военной ценности приспособления. Полагаю, приобретение сей аркебузы в коллекцию, спасет не одну жизнь. Избави вас, уважаемый Герман Густавович, от попыток выстрелить из этого…

– Ваше благородие, – вклинившись в паузу, пропищал провинившийся унтер-офицер. – Господин штабс-капитан…

Мимо пробежал Артемка с новой порцией жареного мяса. А за ним, дергая казачка за рукав и рассержено шипя – отец Павел. И видимо что-то очень уж интересное священник пытался втолковать отмахивающемуся от приставаний Артемке, что в их разговор немедленно ввязался врач.

– Ну, за фузею-то грех не выпить! – зычно объявил Безсонов, запихивая подмышку выбранный мной экземпляр. – Фадейка, ирод! Где ты там? Господа пищаль выбрать изволили, а ты вина не разлил ищще? А ну как передумают батюшки наши начальники на твое невежество глядючи!?

– Чичяс, чичяс, – засуетился Хабаров.

Между тем, иеромонах оставил в покое моего денщика и направился прямиком к Цаму. К моему удивлению, за ним последовал и Барков.

Пока низкорослый купец разливал, явились мужички. Собрали разложенные на траве ружья и потащили упаковывать добычу для перевозки.

– Василий Алексеевич, – позвал Гилева Принтц. – Поделитесь соображениями. Вам это железо для каких целей понадобилось?

– Так для торговых, ваше благородие, – оскалил зубы прирожденный первопроходец. – Туземные калмыки жену готовы продать за самую плохонькую фузею. Так что знатный торг у нас выйдет!

– Избави Боже, – шутливо перекрестился капитан. – Под страхом смертной казни не решился бы огонь вести из этого… Только и пользы, если в качестве экспоната в музеум.

– Ура! – с чего-то воодушевился сильно охмелевший сотник, поднимая свою кружку.

Выпили. Лук кончился, и как всегда – когда именно его и захотелось. Правда, мяса на бочке было уже так много, что куски стали валиться на землю.

Отец Павел и у томского фельдфебеля своего не добился. Стоял там, огорченно и растеряно хлопая небесно-голубыми глазами, и не знал, кого еще побеспокоить. Да на пьяненьких нас посматривал укоризненно.

– Андрей Густавович, а чего это солдаты тут столбами выстроились? – наконец решился я удовлетворить свое любопытство.

– Солдаты? – деланно удивился капитан. – Где же вы, Ваше превосходительство, здесь солдат видите?

– А эти? В мундирах…

– Только что, в мундирах, – поморщился жестокий командир. – Еще могут ямы рыть. Или тяжести носить. А вот служить… Разве солдат Русской Императорской армии может по горсти пуль в ружье шомполом забить? Так что…

– Да полноте вам, – вступился я за молодых евреев. – И на старуху бывает проруха. Назначили бы им урок, а унтер и исполнит… Пока же, в дозор их, что ли, отправить…

– Кого-то еще ожидаем? – блеснул глазами Принтц.

– Ну… О циньской крепости все размышляю…

– Разумно, – мгновенно понял суть проблемы разведчик. – Цам? Слышал распоряжение господина генерал-майора? Исполнять! Об уроке этим… криворуким, после поговорим.

– Точно так, ваше благородие! – обрадовался фельдфебель. – Спасибо, Ваше превосходительство!

– Отличным офицером мог бы стать, – поморщился Принтц. – В бою голову не теряет, и разумом не обижен. Жаль – иудей. Ему бы учиться…

– Составьте список отличившихся, – посоветовал я. – Постараюсь представить к наградам. Быть может кавалеру будет позволено…

– Непременно, – улыбнулся офицер. – И в своем докладе особо отмечу. Эй, доктор! Что там у вас?

Барков охотно подошел. И попа, чуть ли не силой, притащил.

– Отче вот наш скандалит, – поделился с хитрым прищуром врач. И икнул. – Утверждает, что среди погибших инородцев были христиане.

– Земля им пухом, – всовывая новую рюмку нам с капитаном в руки, прошелестел Хабаров. – За Царствие Небесное!

– И что с того?

– Желал бы обряд совершить. Отпеть, значит.

– И что же ему мешает?

– Так там шаманы туземные камлают. Он опасается, что теленгиты возражать станут. Просит отделить тела христиан…

– Да ну что вы, в самом деле, – всплеснул руками Андрей Густавович. – Честный отче! Их там никак не меньше трех рот. Что же это! Прикажете всех переворошить?!

– Так и я говорю, ваше благородие, – обрадовался Барков. – Говорю, бросьте вы, отец Павел, ерундой-то маяться. Отпевайте всех сразу. Господь Всемогущий и сам агнцев от козлищ отделит!

– И то верно. А казаки присмотрят, чтоб инородцы не посмели вас обидеть.

– А-а-а-хде это наши, мля, боевые товарищи? – заревел обиженным медведем Безсонов, распугав рассевшихся на бастионах ворон. – Хде, итить, доблестные засра… зайсанцы?! Что же это?! Они с нами чашу за победу русского оружия, да за отцов командиров поднять брезгуют?

При этом распоясавшийся сотник размахивал десятикилограммовым фальконетом так, словно это была дирижерская палочка.

– А-а-р-ртемка! А ну тащи этих, союзникав сюды! Счас-то мы их поспр-р-р-ашаем, повыпы-ы-ытывам, че это они, мать, нас игрируют!

Денщик нерешительно взглянул на меня и сорвался с места, только получив утвердительный кивок.

– Полезно, – согласился Принтц. – Весьма, знаете ли, скрепляет дружбу…

– Народов, – хихикнул я, протягивая руку к насыпанной прямо поверх «шашлыка» новой порции луковых перышек. – Во! А это еще что за чучело?

Так и застыл с пучком торчащей изо рта травы, разглядывая нового персонажа на нашей сцене – непонятного дядьку в чудной одежде, которого посланные за князьками казаки притащили «заодно».

– А это, господин генерал, судя по зверятам на… гм… халате, субалтерн-офицер китайской армии, – любезно поделился наблюдениями штабс-капитан. – Тайджин.

– А откуда же он тут взялся?

– Сие мне неведомо, – развел руками мой собеседник. – Но не его ли вы ожидали увидеть?

– Артемка? Ты откуда это чудо-юдо выкопал?

– Так ить, вашество, Герман Густавович, они приехали, да и ну на калмыков наших руками махать. Те и на коленки брякнулися. А туточки и мы с ребятами. Неча, мол, нашенских инородцев сапогами иноземными пихать. На то теперя только у господина губернатора воля. А ихнняя пацанва с вилами наступила. Так мы это…

– Договаривай, чего уж там? – сквозь всеобщий хохот, смог выговорить я. – Живы хоть?

– Дышуть вроде, – сконфузился от повышенного внимания денщик. – Мы их пока там положили, на валу…

– Этих немытых все больше и больше! – собирая глаза в кучу, посетовал сотник. – И, шоб их, все трезвые! Непорядок!

Китайский офицер едва-едва доставал богатырю до груди.

– Пей, на, – всовывая край кружки между зубов пленного, потребовал Степаныч. – За Рассею-матушку!

Незваному гостю не оставалось ничего другого, как глотать обжигающую жидкость.

– Ну-ну, – ласково приговаривал добрый казак. – Не торопись. Подависся еще, в попыхах… Эй, да развяжите ему ручонки-то. Нехай сам посудину держит. Виш, как нравится угощение-то нашенское! Поди, я китаёзу в няньки не нанимался.

Артемка тоненько, и как-то коварно, хихикнул, разрезая накрученные на запястья вражины веревки. И сразу отскочил. А китаец, в тот же миг, оттолкнул солдатскую кружку ото рта, и что-то хрипло проговорив, ударил Безсонова кулаком в грудь.

– Экий ты… Забияка, – обрадовался сотник. И отвесил стоящему в какой-то нелепой позе маньчжуру легкую оплеуху. Конечно – легкую, по его, Степаныча меркам. Гостю этого вполне хватило, чтоб кубарем покатиться прямо под ноги доктора Баркова.

– Что он сказал? – награждая парой солдатских кружек робко подошедших к нашей бочке зайсанов, спросил Принтц.

– Ругался. Называл вашего воина медведем и варваром, – Мангдай оказался полиглотом. – Угрожал. Нужно отрубить ему голову. Или вырвать язык, чтоб он более не смел…

Штабс-капитан не мигая смотрел на разглагольствующего кочевника. Так смотрят на квакающих в пруду лягушек, прежде чем отловить, и всунуть соломинку под хвост. Или на кусок мяса, чтоб решить – жарить целиком, или порубить на фарш.

– Довольно, – наконец выдохнул разведчик. – Пей.

И туземцы тут же припали губами к олову поднесенных чаш.

Безсонов, сидя на траве рядом, с оглушено трясущим головой, китайцем, казался просто глыбой. Взрослым, рядом с подростком. И соответственно к тому относился. Уговаривал ничего не понимающего, с ужасом на лице, озирающегося гостя отведать нашего немудреного угощения, впихнул в рученку кружку с водкой и даже нежно приобнял за плечи.

Само собой, выпили за русско-китайскую дружбу. Очень быстро захмелевший Чулышманский зайсан, осмелел и, паскудно ухмыляясь, переводил сюсуканье сотника. Тайджин рыкал что-то в ответ, но мы уже никогда не узнаем – что именно. Откровенно забавлявшийся Мангдай, похоже, больше фантазировал, чем толмачил.

Дальше, после очередного тоста – уж и неважно за что именно, память сохранила события урывками. А Герочка – гад, весь вечер что-то пытавшийся мне втолковать, от чего чуть голова не пошла кругом, только ржет. Помню, как зажгли костры и зайсаны предложили казачьим офицерам очиститься по телеутским древним традициям. Прыгать, короче, заставили. И сами прыгали, пока это непотребство не прекратил Барков, заявив, что не станет лечить ожоги, коли кто в пламя шлепнется.

Потом вроде бы пели. Краснов вызвал на луг дюжину голосистых дядек, и те залихватски выдали:

Шел казак на побывку домой

Шел вдоль речки тропинкой веселОй

Подломилась доска, подвела казака

Искупался в воде ледяной

Знал, что песня старая. Мои дед с бабкой здорово ее пели, и ругались на нас с отцом, ни слухом ни голосом не обладающими, когда пытались подтягивать. А тогда, ктож рискнул бы мне перечить? Так что мог подвывать в свое удовольствие…

Он взошел на крутой бережок

И костер над рекою разжег

Мимо девушка шла, к казаку подошла,

Что с тобою случилось, дружок?

Наш зарубежный гость, принуждаемый любвеобильным сотником, тоже пытался петь. Хотя бы гласные тянуть. Только слов, в отличие от меня, он не знал, так что получалось забавно.

Отвечал ей казак молодой

Осетра я ловил под водой

Буйна речка быстра, не поймал осетра

Зачерпнул я воды ледяной

Еще смешнее стало, когда Мангдай стал переводить субалтерну смысл того, чему тот пытался подпевать. Наверняка, ни до, ни после этого дня, тайджин никогда боле не пел песню о русском казаке. То-то у него глаза квадратными сделались.

Говорила казачка ему

Не коптись, дорогой, на дыму

Уходить не спеши, сапоги просуши

Разведешь ты огонь на дому

Хотя, черт его знает. Чужая душа – потемки. Тем более что наш доктор утверждал – у монголоидов вообще души может и не быть.

Был казак тот еще молодой

Да к тому же еще холостой

Эх, дощечка, доска. Подвела казака

Не дошел он до дому весной.

Тут Безсонов заплакал. Это помню. И даже знаю почему. Наверное – дом вспомнил. А китаец принялся что-то хлюпающему носом гиганту втолковывать. И, похоже, сотник даже его понимал…

Принтц сцепился языком с Барковым. Спорили до хрипоты о Божьем Промысле в свете расового вопроса. Корнилов торговал водкой с зайсанами. После бесславной гибели Турмека и большей части его «эскадрона» огромные земельные угодья остались без хозяина. Мангдай с Могалоком уже мысленно прибрали бесхозное, а тут коварный хорунжий с бочонком спиртного. Гилев с Хабаровым что-то тихонько обсуждали с Костровым у костра. А Артемка кормил остывшим мясом казачий хор. И только мне совершенно нечем было заняться. Или я просто не помню?

Просыпался долго, и как-то – трудно, раздельно. Сначала глаза открылись, потом мозг. И то – с помощью матерящегося Германа. Нашел себя на толстенной, пахнущей каким-то животным, кошме, в бревенчатом пороховом складе.

Похмельный синдром во всей его красе. В голове – бяка, во рту – кака. По телу словно бульдозер пол ночи катался, и слабость такая, будто бы вторую половину темного времени суток я тот механизм сам и толкал.

Слава Богу, взрослым людям не нужно изобретать лекарство от этой, одной из самых распространенных в Сибири, хвори. Всего-то и делов – встать, пройти пару сотен шагов до края оборонительного вала к нашему лугу, и там отыскать хотя бы грамм тридцать того отвратительного самогона, что мы глыкали вчера. Обычный житейский подвиг с достойной наградой.

Труднее всего – встать. Мир качается, внутри организма кто-то завелся и пытается вылезти через рот. Еще и дерется, лупит, гад, по черепу. Как ему только мозги не мешают? А вот это ты, Герочка, врешь! Есть у меня мозг. Где-то ведь ты, тварь глумливая, прячешься…

Труднее всего – идти. Земля что ли, какая-то пьяная попалась? Чего это она покачивается? Землетрясение? А что, может и так. В начале двадцать первого века эти места так тряхануло, что асфальт на Чуйском тракте буграми и трещинами пошел. Больше семи балов по какой-то там шкале. Были бы тут постройки капитальные – одни руины бы остались…

Останавливаться – легко. Топ ногой, и все. Стоим, на валяющегося у высокого колеса орудийного лафета китайского офицера смотрим. И сами над собой прикалываемся. Смотри, гость, блин, из будущего, на свою страшную китайскую армию. Ждал целый полк? Так вот он весь. Белый, боящийся пошевелиться маленький тайджин, да еще где-то в погребе четыре его отважных, избитых и связанных, солдата. А ты чего ожидал, носатый варвар? Что для разборок к черту на кулички, на самый край огромной империи, тебе армию из Пекина пришлют? Этот, безымянный богатырь и без этого страху на местных князьков нагнать сумел. То-то Мангдай потом над ним измывался, за пережитый ужас рассчитывался.

Это ты мне и пытался еще вчера объяснить, Герочка? А оно мне вчера зачем было? Что бы я с этим делал? Братался с нарушителем Государственной границы? Или расстрелял его, оккупанта? Я и сейчас-то не знаю, как поступить. По-хорошему бы снять пушки с бастионов, да снести этот пресловутый караул Коктон Табатты. А потом и пикеты за границу выдавить. Чтоб не таскались по русской земле невесть кто.

Только, боюсь, купцы этому совсем не рады будут. Им с кем торговать то останется? С теленгитами? Так их тут тысячи полторы и осталось всего. И то, включая древних старцев и новорожденных детей. Гилеву с товарищами китайские купцы нужны и монгольские князья. Те, кто много покупает и еще больше продает. И если я тут резвиться начну, поедут сюда торговые люди? Вот и я думаю – вряд ли.

Но и спуску маньчжурам давать нельзя. Каким бы там ни был этот самый караул, но стоит он на моей земле. А в нем иноземные солдаты.

Как же громко топает часовой на наблюдательной вышке. Прямо по мозгам сапогами – топ-топ-топ, топ-топ-топ. Будто в барабан бьет. Китаец вот и уши пытается ладошками прикрывать, а все равно достает этот грохот.

Побрел дальше. Еще и старался спину прямо держать. Положение обязывает. Не дай Бог, кто увидит, какая развалина вместо бравого губернатора из сарая выползла. Болтать всякое начнут…

Зря понарыли тут всяких валов. Нормальному чиновнику ни пройти не проехать. Лестницу бы хоть что ли устроили…

Кое-как спустился. Нашел обломок копья и с его помощью…

Вся честна компания была уже в сборе. Подбежал Артемка с рюмкой и кусочком лепешки. Затараторил.

– А мы-то вас будить не стали, Вашество. Все ужо с рассвету туточки, лечацца…

Дрогнувшей рукой, пролив несколько капель на траву, взял лекарство. Поморщился от ядреного сивушного духа, но таки уговорил себя принять микстуру. Выдохнул, глотнул, потянулся к хлебу. Пойло, огненной волной, обрушилось в отравленный организм. Стал считать. Как всегда, на девяти подобное вылечило подобное.

Совсем уже другой походкой подошел к остальным командирам экспедиции. Поздоровался. Посетовал, что нет лимона.

– К чему вам сей фрукт, Ваше превосходительство? – удивился Миша Корнилов.

– Восполнить в теле дефицит витамина Цэ, конечно, – еще больше удивился я. Неужели опять вперед прогресса тороплюсь, и они о витаминах еще ничего не знают?

– Что, простите? – тут же заинтересовался Барков.

– Александр Александрович, – укоризненно протянул я. – Уж кому как не вам знать, что спирт вытесняет из клеток тела витамин и воду. От того с похмелья этакая-то жажда.

– Как вы сказали, Ваше превосходительство? Витамин Цэ? Что же это за зверь такой?

– Аскорбиновая кислота. Витамин Цэ. Вы бы, доктор, поменьше всякими глупостями нерусских графов увлекались, а больше труды современных ученых изучали. Кислота сия и жар в теле усмиряет, и за обмен воды в теле ответственна. Недостаток же ее в организме и к цинге привести может.

– И что же, по-вашему, цингу лимоном можно исцелить?

– Лимоном, или луком, или вот хотя бы капустой квашенной…

– Ой, – пискнул Артемка. – А Астафий Степаныч как ушел к купцам за капусткой, так и застрял где-нито…

– Хорошо бы сейчас капустки, – мечтательно выдохнул хорунжий. Принтц промолчал, но, как впрочем, и я, сглотнул обильную слюну. Стоило только представить кисленький вкус на языке…

– Позвольте, Герман Густавович, я запишу имя этого великого ученого, – приготовив обрывок какой-то бумажки и карандаш, снова принялся домогаться до меня врач. – Того, что открыл эту… кислоту и ее влияние на жизненные процессы.

– Аскорбиновую, господин Барков. А имени я, к сожалению, не помню. Плохо запоминаю имена. Но вы можете сами проверить мною прочитанное. Кислота эта и в хвое молодой содержится и в лесных ягодах.

От допроса с пристрастием меня избавило явление потерявшегося Безсонова. Он поставил бочонок у ног моего денщика и, склонив голову, подошел ко мне.

– Виноват я, Герман Густавович, – прогудел он. – Грех на душу взял. Китаёза-то трофейный представился вчерась…

– Да-а-а?

– Сидел вродя, как все, песни с ним пели. Разговоры разговаривали. А то он вдруг побелел весь, обвис… Прямо на руках у меня… Да и окочурился, парнишка. Моя в том вина. Штоб мне дурню мозгой не раскинуть, что мальчишечке много хмельного во вред, поди, пойдет…

– Перестаньте, сотник, – чувствуя, что еще вот-вот и богатырь вовсе расклеится, рыкнул я. Хотя был соблазн его еще помучить. В конце концов, мы в ответе за того, кого приручили. Пожалел. В первую очередь – китайца. – Если ваш подопечный умер, тогда кто на бастионе у пушки сидит и шевельнуться боится? Немедленно отправляйтесь его лечить. После, приведете сюда. Приказ ясен?

– Так точно, Ваше превосходительство, – гаркнул казак и рысью перескочил оказавшийся непреодолимым для воинов Турмека вал.

– Что с этим пленным делать, ума не приложу, – поделился я проблемой с Андреем Густавовичем. – Тем более, послезавтра начинается ярмарка…

– Понимаю, – кивнул Принтц. – С одной стороны, никакой пользы от циньского караула для нас нет, с другой – не спугнуть бы торговцев.

– Вот именно. К тому, мы еще так и не выяснили, что за птица попала в наши сети. Не может же это быть сам командир гарнизона.

– Скорее всего – нет. По чину, ему пикетом командовать с полуротой пехотинцев.

– Тогда что он здесь делал?

– Допросим, вызнаем, – пожал плечами разведчик, извинился, и пошел искать Гилева. Васильев, мелкий купчик, а по совместительству – штатный экспедиционный переводчик представлялся нам с капитаном более надежным человеком, чем Мангдай.

Ближе к обеду отправились, наконец-таки, в Кош-Агач. Сок из бочки с квашенной капусты сделал свое доброе дело, и чувствовал я себя не то чтоб идеально, но хотя бы – не плохо. Только отчего-то все тело чесалось. Раздражало ощущение немытого тела и вид мятой, измазанной сажей одежды. Казалось, что и дух от меня идет не лучший, чем от потеющей на жаре лошади. Поэтому я все подгонял и подгонял свою Принцессу, пока, за версту до купеческого поселка, и вовсе на галоп не перешел.

Так и влетели, с десятком конвоя и пленным китайцем, в узкие переулки неряшливо застроенного сезонного поселения.

К чести наших купцов, одной из первых построек на месте будущего села, стала баня. Все-таки есть что-то еще в наших людях от тех, древних язычников. Даже маленькую часовенку срубить не догадались, а банька – вот она. Прямо на берегу Чаганки – невеликой речки, курице по колено. Однако и тут без антропогенного фактора не обошлось. Прямо у мостков в русле ручья была выкопана яма, обложенная смолистыми листвиничными жердями.

Велел Апанасу собрать чистую одежду, сбросил прямо в шатре сапоги, и босиком пошлепал мыться. Запах запаренных березовых веников подгонял.

И час спустя почувствовал себя, наконец, человеком. Жаль, пива никто не догадался собой взять. Или кваса, хотя бы. Хорошо было бы кваску испить после баньки-то. Чай – черный, терпкий, ароматный, с травами – тоже хорошо, но все-таки – немного не то.

Сколько уже раз убеждался, что хорошие мысли висят в воздухе. И сходным образом мыслящие люди их ловят практически одновременно. А как иначе объяснить явление Степаныча со своим нерусским подопечным? Правда, компанию им еще Андрей Густавович с Васильевым составляли, но эти явно из корыстных побуждений в логово банника шли. А Безсонов – чисто от широты душевной.

Субалтерна, кстати, Цинджабаном Дондугоном звали. Дал же Господь имечко. Хотя наши Анаксимандры Фауктистовичи с Клеспидами Гермогеновнами тоже те еще языковыворачиватели. Только у наших людей этакое выражение лица – словно на казнь лютую идет – на пороге бани не отыщешь. А у Циндоши – как его ласково величал сотник, от страха даже глаза растопырились.