Червь-3

Баба моей мечты!

Скорее всего, я сейчас испытывал то, что испытывает охотник, поймавший свою добычу. Я вошёл в комнату. Не было никакого стеснения. Не было никаких неловкостей. Лишь комфорт. Я был как дома.

– Обалденная комната, – говорю я, увидев стены обвешанные плакатами. Тут были все. Все умершие музыканты. И вот теперь эта уютная комнатка больше походила на квадратное кладбище, заставленное не одним десятком надгробий-плакатов. И все эти надгробия-плакаты смотрели точно в центр комнаты. Смотрели на кровать.

Смотрели на мою лисичку, смотревшую на меня жадным взглядом.

– Они тебя не смущают? – спрашивает она.

– Мне плевать.

Я уже здесь. Я иду. Лисичка раздвинула ноги, и тут же с хлопком захлопнула. Но от моего взгляда не скрылся гладко выбритый лобок, теснящийся между бугристых ляжек. Скрывать своё возбуждение я больше не мог. Всё напряглось. Я был готов по всем пунктам.

Прошу дать обратный отчёт до полной стыковки:

5

Я подошёл к кровати.

4

Поставил колено на край.

3

Я уже ползу к ней на четвереньках.

2

Мы уже во всю сосёмся, её халат взмыл в воздух, а затем медленно упал на пол.

Всё трясётся, последний рывок.

1

– Подожди! – кричит она, чуть не откусив мне губу.

БЛЯДЬ! Ну что за облом то!?

Она выскальзывает из моих объятий, как мокрое мыло из ладони. Подползла к тумбе, стоявшей возле кровати. Открыла ящик и запустила руку внутрь.

Мне не хотелось терять время впустую. Нужно использовать каждую секунду. Каждую секунду я вдыхал аромат её вспотевшей кожи, любовался огромными ягодицами, развернувшимися в мою сторону. Смог посчитать складки на рёбрах, пока она шуровала пальцами в ящике. Секунду радости. Секунды счастья.

– Да где же он!

Её рука по локоть погрузилась в ящик. Тумба заходила ходуном. Она вынула руку, а я, увидев в её ладони огромный черный дилдо, малёк прихуел. Он был в полтора раза больше моего поршня. Она положила его на тумбу и снова запустила руку в ящик. Рядом с дилдо легла стальная спица размером с ладонь, тюбик смазки со вкусом клубники, анальная пробка.

Что мать твою происходит!

– Зачем тебе всё это? – спрашиваю я.

– Это не моё…

– Чья это комната?

– Ты не поверишь, – она закряхтела, вытянулась, запустив руку в ящик по плечо, и тут же радостно воскликнула: – Нашла!

Она держит упаковку презервативов с клубничным вкусом. Улыбнувшись, она говорит:

– Это комната брата.

Я всё понимаю, но одна вещь мне не давала покоя, и если я не узнаю, для чего она, день будет запорот.

– Для чего стальная спица?

– Ты, правда, не знаешь?

– Нет.

– Закрой глаза.

Тёплые пальцы обхватили мой член. Медленно его помассировали, а потом крепко зафиксировали. Что-то холодное зашло мне в головку и начало залезать всё глубже и глубже. Я тут же дёрнулся, но она крепко меня держала. Сталь продолжала погружаться в мой пенис. Я раскрыл глаза и проорал на неё:

– ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ!

– Не дёргайся! Только хуже сделаешь…

Мёртвой хваткой она удерживала меня, словно какую-то кастрированную собачонку на поводке. Это не дело! И что значит: “только хуже сделаешь”! Я сейчас кому то сам сделаю худо! Вот сука! Пошла нахуй!

Я хочу ударить её по рукам. Хочу пнуть коленом в живот. Хочу схватить за волосы и повалить на пол. Но… я ничего не мог сделать. Я был рыбкой, попавшийся на крючок. Волком, угодившим в капкан. Ну не отгрызать же себе хозяйство ради жалкой свободы?! Всё что я мог – наблюдать, как пятнадцати сантиметровая игла медленно погружается в мой член.

Я мог только терпеть, глядя в глаза всем этим мертвым звёздам, ушедших из жизни только по своей вине. Стыдливо поглядывать в глаза всем этим легендам, сделавшим моё детство правильным. Воспитавших из меня пацана.

Холодная игла практически полностью пропала из вида. Женские пальчики удерживали кончик, а я боялся сделать лишний вдох.

Странное чувство. Приятное. Игла стала тёплой, я её ощущал. Лисичка пару раз дёрнула мой дрын, и меня тут же скрутило от удовольствия и страха. В этот момент я был похож на пацана со стёртыми коленями об асфальт, чья мама аккуратно наносила зелёнку на ободранную кожу, а ты извиваешься, боясь боли.

Она продолжала дёргать член, а я всё жду, когда же она на него подует.

– Приятно? – спрашивает она.

– Не могу точно сказать…

– Если я продолжу – ты забрызгаешь всю кровать. Понимаешь? Ты в моей власти.

Я даже не успел осознать услышанное, как игла резко покинула мой член, вытянув за собой тонкую леску смазки.

– Понравилось?

– Не могу точно сказать.

Охватившая меня ярость от безысходности быстро сменилась диковинным удовольствием, которое я бы больше не хотел испытывать. Было приятно, я не спорю. Но не каждый день. Попробовал и хватит. Спасибо.

Она убирает спицу в ящик и берет упаковку презервативов. Глаз с меня не спускает. Смотрит с прищуром, игриво, словно заманивая в невидимые силки. Надо признаться – я попался. Отдался на растерзания черной лисе без боя. Но ничего, следующий раунд будет за мной!

Лисичка зажимает зубами фольгированную упаковку, отрывает краешек и тут же его сплёвывает на пол. Я хотел сам надеть резинку, но она протестует. Убирает руки, продолжая игриво улыбаться. И тут я снова попался. Горячая ладонь снова ловит меня за мой конец, сильно сжимает.

– Не дёргайся.

Я успокоился, замер. Хочешь сама надеть? Без проблем.

Резинка нежно легла на конец и быстро расправилась, огородив мой организм от нежелательных заболеваний.

– Иди ко мне, – ложась на кровать, она манит меня пальцем.

Я ощущал себя изголодавшим зверем на привязи, которое долгое время дразнили куском мяса, давая его только понюхать.

Я сорвался с цепи, но торопиться не собирался. Настоящий мужчина думает не только о себе. Облизываю ей ухо. Хочу поцеловать в щёку, но вспоминаю про белый грим. Смотрю ей в глаза и жадно вгрызаюсь в пухлые губы. Кислая помада, горячий язык. Я быстро перехожу к шее, а затем тянусь к самому желанному. Как голодный младенец присасываюсь к груди, носом мну её, чавкаю. Какие же они большие и мягкие. Массирую руками. Нужно срочно кое в чём убедиться! Ага, тут всё в порядке. Пальцами рук понимаю, что моя лисичка готова, вся мокрая. Я опускаюсь ниже, целую живот, бёдра. Мой язык медленно тянется по её коже в сторону самого сокровенного, но она вдруг резко тормозит меня.

– Постой! Не надо…

– Что случилось?

– Я не хочу…

– Не бойся, я буду нежен.

– Нет!

Я смотрю на неё с недоумением. Она ловит мой взгляд, хитро улыбается, после чего говорит:

– Детская травма.

Я только попытался представить, что там могло случиться, как её ладонь хватает мою руку и резко притягивает к себе. Когда я ложусь на неё, её рука обхватывает мой член, начинает его водить из стороны в сторону, а потом вставляет в себя.

Я вошёл моментально. Пропихнул дружка целиком и начал потихоньку разгоняться. Вначале медленно и аккуратно, а потом перешёл на рывки, крутя жопой. Девчонкам нравится это, я точно знаю. Снова схватился за грудь. Какие же они мягкие! Соски тоже требуют внимания. Поигрался языком с ними.

Я только вошёл во вкус, нащупал темп, как вдруг всё обломалось.

– Постой, – стонет она.

Да что не так?! Мне захотелось заткнуть ей рот ладонью. Захотелось обхватить её шею руками и нежно придушить, продолжая долбить что есть силы. Но, она упирается ладонями мне в живот, и сквозь стон я слышу:

– Постой! Вынь!

Я послушался. Вынул. Не успел конец полностью показаться на свет, как её ладонь тут же его схватила. Пальцы ловко стянули резинку, чему я был приятно удивлён.

– У тебя нет с собой других? – спрашивает она, швыряя презик за кровать.

– А что с этим не так?

– Не знаю, но я словно подмылась борщевиком.

– Со мной у всех там горит.

– У меня аллергия, не обольщайся.

– И как быть?

И только попробуй ответить: никак. Зверь уже сорвался с цепи, он или убьёт хозяина или досыта нажрётся. Понимаешь, какой у нас конфуз…

Её тело оставалось зажатым между моих рук. Она быстро поняла, что деваться ей некуда. И мне даже показалось, что это её завело. Женские глаза забегали по моему лицу, потом стрельнули вниз, уставившись на мой орган.

– Ты ничем не болен?

– А по мне не видно?

Не дожидаясь лишних расспросов, я снова ворвался во влажные джунгли, где умело работал своим мачете, прочищая узкую дорожку.

Мы игриво сосались, балуясь языками. Она скрестила ноги на моём заду, а я ускорился, двигаясь грубыми толчками. Как она стонала… Как она орала… Я не слышал своих мыслей, я не слышал самого себя!

Долбил и долбил!

– Кончи в меня!

Ёбаная сучка!

– Нет!

– Не бойся, – пропыхтела она, – Мне вырезали яичники. Можешь всю меня залить, ничего не выйдет. Я не залётная.

Её рука соскользнула с моей исцарапанной спины. Пальцем она повела по своему телу: провела по груди, по складкам на животе и остановила палец чуть выше лобка. Ни на секунду не останавливаясь, я присмотрелся. Черный ноготь указывал на розовый шрам.

– Вот, если не веришь. Год назад удалили яичники.

Ну, раз просите, получите. Теперь я могу взять от жизни всё. Когда дама просит, джентльмен не вправе отказать.

После нескольких десятков тычков, моё тело скрутила агония экстаза, быстро перекинувшееся на мою подругу. Почувствовав горячую молофью в своём маточной зеве, она завыла громче меня. На весь лес. На всю квартиру. На весь дом.

Что подумают соседи?

Что они скажут?

Откровенно говоря – мне поебать, сегодня я в гостях.

Ещё пару раз дёргаюсь, выдавливая из себя всё до последней капли и устало рушусь рядом с лисичкой. Наши влажные от пота тела безжизненно валялись на кровати под пристальным взглядом наших мёртвых кумиров.

Под песни наших кумиров мы закурили. Горячий пепел сыпался на наши тела и тут же шипел как дворовый кот, затухая в каплях пота.

Такое я испытал впервые.

Так хорошо мне не было ни с одной шалавой. Ни с одной дворовой девкой, усердно ухаживающей за своей кожей.

Я лежал рядом с Богиней. А рядом с ней лежал обычный парень, согласившийся с другом пойти на комикон. Я – ничтожество. Обычный парень, считающий комиксы дерьмом.

Она поворачивает ко мне голову. Смотрит на меня. Улыбается.

– Ты кого хочешь? – спрашивает она.

– Не понял…

– Мальчика или девочку?

Я всё равно нихуя не понимаю.

Глава 3

Мы лежим на кровати её брата. Играет музыка. Со стен на нас смотрят мои кумиры. Всё, что сейчас мне бы хотелось – хорошо затянутся крепкой сигаретой, но вместо этого я лежу в полном оцепенении, не в силах приложить к губам сигарету. А моя лисичка продолжает потягивать папиросу, как ни в чём не бывало.

Она крутится возле меня, словно чего ожидая. Ждёт, когда я с ней заговорю, но я продолжаю молчать.

Её лицо меняется на глазах, как, собственно и моё. Жадный взгляд, полный разврата сменяется домашней нежностью. Улыбка сладкая и блестящая, как карамель на сочном эклере.

В голове у меня что-то стрельнуло. Тёплый пот сменился холодным. Я смотрю на стену, ища в глазах своих мёртвых кумиров объяснение происходящему.

Что она имеет в виду, Дженис?

Мне не послышалось, Курт?

Джимми, мужик, а ты что думаешь?

Я чувствую, как она приближается ко мне. Упирается локтями в матрас и движется, как паук. Тёплое дыхание, пропитанное никотином, грубо разбивается о мои щеки. Влажные губы припадают к моему уху.

Она шепчет:

– Мне нравиться имя…

– Заткнись!

Кровать больше не кажется мне мягкой и тёплой. Она как зыбучие пески хочет сожрать меня. Сдавливает со всех сторон. Утягивает на дно, где нет будущего! Я пулей вылетаю из кровати.

Я не понимаю её намёков. Она пугает меня!

– О чём ты говоришь? Какое имя? Какой ребёнок, бля?!

– Наш!

Она больше не похожа на лисичку. Она похожа на обычную бабу, жадную и растерянную. Она вся скукоживается. Приподнимает спину, уперевшись локтями о кровать. Усаживается. Колени прижимает к груди, а руками обхватывает ноги, и смотрит на меня, словно я какой-то насильник. Словно я забрал у неё то единственное, то ценное о чем она всю жизнь мечтала!

– Нет никакого ребёнку, – кричу я, – И быть не может! У тебя… у тебя…

Тут я вспоминаю про шрам. Я вспоминаю картинки аппендикса в медицинских учебниках. Я вспоминаю про этот ебучий хвостик кишки, который, иногда, отрезают людям, любящим пожрать всякую хуйню.

Что подумает мама?

Что скажут на работе?

– Я тебя обманула, тупой ты мудень!

Сука! Тварь!

Она начинает рыдать. Чёрная тушь смешивается с остатками белой пудры и серые капли быстро пересекают её искажённое от горя лицо.

Сид, дружище, подскажи, как мне быть?

Я быстро одеваюсь. Не найдя трусов, напяливаю джинсы. Пытаюсь надеть майку, но она такая мокрая, что у меня нихуя не выходит, да и все мысли сейчас в другом месте. Сейчас я надеюсь, что весь тот аморальный образ жизни, все те выпитые литры алкоголя, сожранные килограммы успокоительных и все те холодные ночи, что я провёл в подвалах, сделали меня бесплодным.

– Куда ты собрался? – спрашивает она, изображая из себя заботливую домохозяйку.

– На работу!

– Я люблю тебя, – говорит она, растягивая своё клоунское лицо в жуткой улыбке, – Ты наш кормилец.

Ебанутая пизда. Нужно валить от сюда как можно быстрее!

– Подожди, – говорит она, – я соберу тебе еды с собой.

– Мне ничего не нужно! Заткнись! Пожалуйста. Ничего не говори… Просто заткнись!

Она начинает рыдать еще сильнее. Еще громче, чтобы услышали соседи! Но Курт Кобейн всё равно громче. Он отрабатывает каждую ноту, накидывая на меня невидимое одеяло депрессухи. Ну, вот как я так мог оплошать? Есть одно правило… Всегда, мать его… Надевай резинку сам и не снимай, пока не выжмешь последнюю каплю! Твоя защита – твоя жизнь, твоё спокойствие!

Нахуй я послушал Дрюню?! Нахуй эти новые ощущения! Сука! Я лишь хотел трахнуться и получить порцию нежных чувств.

Джим Моррисон, приятель, как поступить?

Она начинает вылезать из кровати.

– Ты не любишь меня?

Я всё еще пытаюсь надеть майку, но она влажная и намертво прилипла к коже.

– Ты шутишь? Какая мать твою тут любовь?

Она стояла, чуть согнувшись, громко рыдала и содрогалась, а тем временем, мой взболтанный сок медленно стекает на пол по её бугристым ляжкам.

Я говорю ей:

– Я даже имени твоего не знаю.

– Если тебе это так важно, можешь называть меня как хочешь! Какое имя тебе нравиться? Оксана… Маша… Даша… или…

– Нет! Прошу тебя! Мне плевать. Мне не важно…

– Ты прав, – она громко всхлипывает, – Ты прав. Сейчас важно – какое имя мы дадим нашему ребёнку.

О нет! Баба с прибамбахом! Надо уёбывать отсюда. Немедленно. Майку можно не надевать, дома есть еще с десяток.

– Нет никакого ребёнка!

Я швыряю майку в угол. Лисичка закрывает измалёванное лицо руками. Громко хнычет. Тело содрогается, дрожит.

Где же эти тапки? Куда вы подевались! Еще грибка мне не хватало. Не найдя их, быстро надеваю носки и пулей вылетаю из комнаты.

– Ты – подлец! – кричит она мне в спину.

Прётся за мной, и с каждым шагом призывает меня к совести. Нет, дорогуша, со мной это не прокатит. Я покину квартиру, хлопну дверь и поминай как звали. Так что, успокойся.

Какой же длинный коридор. Бесконечный. Бетонные стены, поклеенные красными обоями, отражают женский голос, словно я спустился в глубокую пещеру и ору во всё горло, призывая высшие силы спасти меня. Пожалуйста! Заткнись! Это невыносимо…

Я уже вижу свои кроссовки – они под огромным овальным зеркалом. Я приближаюсь, делаю шаг и вижу своё отражение. Вижу себя. Напуганным, растерянным… каким-то потерянным. Что она со мной сделал? Прошло минут пять от силы, а видок у меня хуже утреннего говна. Что с нами делают бабы…

Еще шаг и я вижу позади себя ЭТО животное. Намокшие глаза расстреливают мою спину и затылок, а губы непрерывно дёргаются, раскидывая гадости и угрозы во все стороны. Она вскидывает руку. Оттопыривает указательный палец. И тычет им в меня.

Это грязное животное во власти своего инстинкта только и может думать о продление своего рода. Только и может думать, как унизить самца, не сумевшего выполнить свой долг. Ничтожество!

Она дёргает рукой, то разгибая то сжимая локоть, а её палец пронзает воздух словно нож. И тут я слышу:

– Ты – мерзавец! Ты – паразит! Нет, ты хуже паразита! Слышишь меня?

Когда я заталкиваю её обрюзгшее тело обратно в комнату, мои кроссовки уже на мне. Под одобряющие взгляды моих кумиров, я толкаю её на кровать, но она соскакивает с края матраса и валится на пол. Падает туда, где валяется упаковка от презерватива, валится туда, где валяется презерватив, который мог всё это предотвратить, но мы выбрали удовольствие! И чем мы не животные? Она встаёт на четвереньки. Смотрит в пол и вся содрогается. Но я уже ничего не слышу. Может уже и музыка давно не играет, а может и он уже не рыдает? Я не слышу. Слышу лишь нудное шипение, как будто радиоприёмник упорно не хочет ловить нужную мне волну.

Это животное нужно усыпить…

Она обманула меня…

Ни кто…

Ни кто не смеет тыкать в меня пальцем! Я хватаю край наволочки и со всей силой дёргаю его на себя. Подушки и одеяло падают на стоящее у моих ног животное. Бешенное животное. Его необходимо срочно усыпить!

Хлопковая наволочка туго стягивает её шею. Вены на моих руках быстро набухают. Скрипят зубы. Я начинаю душить её с такой силой, что моё тело содрогается.

Ну вот зачем? Зачем ты начинаешь сопротивляться? Успокойся! Дура, оттолкнулась руками от пола и врезалась спиной прямо мне в пах. Схватилась руками за наволочку и громко кряхтит. Наверное, воздуха не хватает. Сейчас я тебя слегка приземлю. Упираюсь коленом ей в спину и давлю.

Давлю и давлю.

Давлю и валю её на пол, продолжая стягивать наволочку на её шее.

Если бы мои кумиры были живы, что бы они сказали? А? Молчите? Нет, так не пойдёт!

Эми, подруга, послушай, я всё понимаю, но не надо смотреть на меня таким осуждающим взглядом! Больного зверя нельзя оставлять в живых. Он испортит природу, погубит лес.

Моя лисичка громко кряхтит. Из её рта, как из пасти бешенной собаки хлещет слюна. Намотав края простынки на кулаки, я тяну их на себя. Тяну со всей силой, отрывая женское тело от пола. Её локти содраны в кровь. И колени тоже, елозит ими по линолеуму, как корова по льду.

Егор, скажи мне, всё идёт по плану? Да! Спасибо!

Больше никаких имен!

Больше никаких детей!

Нахуй любовь!

– Плевал я на твои чувства!

Да, Джон? Ты же меня понимаешь? Ты же никогда не любил Йока Ому?

Слышу шипение. Знакомый голос в голове. Мне кажется?

Плакат Джона Ленона тихо шуршал, обдуваемый тонкой струйкой ветерка, сквозивший в комнату сквозь щель в окне. Плакат молчал. Мои кумиры смотрели на меня молча. Но я же точно что-то слышал! Мне не послышалось! Нет, этого не может быть! Если я слышу голос – значит, я слышу его, и ни как иначе!

– Эй, мужик! – голос раздался откуда-то сбоку, скорее всего, сорвался с какого-то плаката. – Ты какого хуя там устроил?

Я испугался. Оглянулся. Озираясь на плакаты, я готов был увидеть шевелящиеся губы, но вместо этого снова услышал голос. До боли знакомый голос:

– Мужик, ты переигрываешь! Это была шутка! Слышишь! Я обещал тебе новые эмоции, ты их получил! Успокойся! Деваха не подписывалась на такое дерьмо!

Голос прятался где-то на столе. Пошипит на меня и сразу прячется. Я пригляделся. Вот оно! Два динамика, стоявшие по обе стороны монитора. Только сейчас я заметил маленькую коробочку с линзой, спрятанную между клавиатурой и монитором.

Я выпускаю наволочку. Пока лисичка падает на пол, я подбегаю к столу и судорожно дёргаю мышку. Экран монитора медленно оживает. На рабочем столе, усыпанным множеством ярлыков, я замечаю свёрнутую программу с ярлыком в виде объектива камеры. Навожу курсор. Кликаю.

Лисичка так громко кряхтит, что я толком не могу разобрать свои мысли. Я пытаюсь понять, что здесь блядь происходит, но она так громко кашляет, что я и слова не понимаю из того, что пытается сказать мне Дрюня.

В развернувшемся окне программы – лицо моего друга. Весь вспотевший сидит на стуле в своей комнате и смотрит мне в глаза через экран монитора. Взлети. Пролети через весь город, и вот ты уже здесь, в этой комнате глазеешь на меня, в то время как я пытаюсь усмирить взбесившееся животное! Кстати, Дрюнина лисичка сидит у него между ног. Голова с двумя рыжими ушками мирно ходит вверх-вниз, вылизывая Дрюнин дрын.

– Мужик, – говорит Дрюня, положа ладонь на голову своей подруги, – какого хуя ты там устроил?

Его лицо перекошено от страха и удовольствия, непрерывно перемешивающихся в блендере рабочих будней. На его лице – безумие экстаза. И вот именно это безумие экстаза я вижу сейчас. Сейчас, сидя в штаб квартире “Кожагонов”, держа в руках высушенную голову командира “Труперсов” я чётко вижу черты лица моего корефана. Это была голова Дрюни. Его лицо, его оскал. Его нос. Перекошенные губы, оплывшие щёки, острый подбородок, ставший подставкой, когда я ставлю голову на барную стойку.

Кудрявый, он же Борис, складывает руки на груди и начинает пялиться на меня с неприкрытым подозрением. Его кривое лицо кричит недоумением. Он выпускает порцию густого дыма через ноздри и спрашивает:

– Что с тобой? Ты как будто увидела призрака.

– Так и есть.

– Как тебя понимать?

– Ни как. Я сама ничего не понимаю.

Здесь, на этой базе “Кожагонов”, среди уставших мужчин и женщин, облаченных в кожаные доспехи, в свете сотни свечей я сидел на деревянном стуле и ничего не понимал. Кудрявый продолжает на меня смотреть. Сверлит взглядом, выпытывая ответы.

– Наверно, – говорю я, – мне показалось.

Моё лицо с трудом оттеняет неуверенность, но если Кудрявый надавит, я могу и сплоховать. Он делает вид, что ничего не замечает. Показалось так показалось.

Затушив сигарету, он берёт голову Дрюни и убирает обратно в деревянный ящик. Зачем вообще её хранить? Для чего она ему? Трофей? Средство запугивания детишек? Кудрявый читает моё лицо как раскрытую книгу на любимой странице. И снова перечитав её, он спрашивает:

– Хочешь узнать, для чего я её храню?

– Нет…

– Ты можешь обмануть здесь любого, даже можешь попробовать обмануть себя, но обмануть меня у тебя не получиться.

Он громко хлопает ладонью по крышке коробки. Хлопок услышали все. И все тут же обернулись, кинув на кудрявого пристальные взгляды. Публика в ожидании.

Окинув всех взглядом, кудрявый говорит:

– Я сделаю себе шлем.

– Шлем?

– Да, шлем. Я вычешу всё дерьмо из этой башки и сделаю себе шлем.

Он говорит:

– Мне не нравиться его лицо, страшное, а вот твоя маска подойдёт сюда идеально.

Я ничего не понимаю. Какой-то день абсурда! Все, что ли, прикалываются?

Здесь, в прокуренном до самого потолка помещении, где всё пропахло скисшим пивом и пахнет густым потом, нет ни одного плаката моего кумира. Здесь нет никого, кто смог бы объяснить мне, какого хуя тут происходит и что мне со всем этим делать!

– Эдгарс подготовит голову, – говорит Борис. – Уберёт лишнее и заменит это гадкое лицо твоей прекрасной маской.

– Но маска моя!

– Я и говорю: твоей маской. Её никто у тебя не забирает. Ты должна кое-что уяснить, Инга…

– Что?

– Пока мы не покончим с “Труперсами” твои вещи принадлежат нашему братству. Пока ты не отработаешь свой долг, я буду использовать ТВОИ вещи и ТВОЙ дар.

Снова всё повторяется. Снова я слышу эту хуйню про отработку. Я проклят. Моё тело, моя душа, мой разум были созданы для вечного рабства. Для вечного обрабатывания гребанных долгов.

Так жить нельзя.

Так нельзя жить никому!

Борис спрашивает меня:

– Ты чем-то недовольна?

Он улыбается. Ублюдок сидит с довольной рожей, прекрасно понимая, что поимел меня.

Меня все поимели.

Имеют и имеют!

Мимо нас проходят мужчины и женщины с лицами изуродованными шрамами. Они подходят к нам. Встают по обе стороны и заказывают местное пойло. Кто-то постукивает кудрявого по плечу, а кто-то смотрит на меня с подозрением, с желанием поиметь где-нибудь за углом.

Мы с кудрявым сидим на деревянных стульях напротив друг друга, глядя друг другу в глаза. Мой стакан успел опустеть, а голова продолжала наполняться всяким дерьмом, мешающим мне думать рационально. Я думаю… думаю… Но меня обуревают нерациональные мысли. Мне хочется врезать кудрявому в грудь. Засадить кулаком прямиком в заживающую дыру, оставленную грязным кабаньим клыком. Мне хочется заставить кудрявого извиняться передо мной на коленях, сплёвывая на пол кровь. Хочу, чтобы он кряхтел, задыхался и молил меня о пощаде. Но он профессионал, ни одна деталь от него не ускользнёт.