Червь-3

Мужчины.

Женщины.

Старики.

Рыдающие дети.

Вы знаете…

Да от куда вам это знать! Но, я попробую вам рассказать…

Мы покидали наш город, прячась под макушками высоких деревьев, и чем дальше мы уходили от наших домов, тем реже становился лес. Лысел на глазах, превращаясь в поляну для лесоповала. Люди, облачённые в тяжёлую броню, с автоматами наперевес вели нас к свободе по проторенной дорожке. Они говорили, что мы идём по дороге, устланной лепестками. Тогда с деревьев листья еще не падали, и не росли цветы вдоль дороги. Мы не знали ничего о прекрасных лепестках, умело рассыпанных на нашем пути. Мы ничего не знали и ничего не видели.

Не обращая внимания на сильный ливень, эта женщина говорила солдатам, какая она заботливая мать. Моя мать.

Она их просила.

Она их умоляла.

Её намокшие чёрные волосы слиплись и напоминали острые сосульки, свисающие с подбородка. Пытаясь убрать сосульки за ухо, она упрашивала солдат дать нам возможность покинуть город. Решалась моя судьба. Этой женщине было плевать на себя, плевать на судьбы тысячи человек, оставшихся позади нас волочить свою жизнь среди руин нашего города.

Только моя судьба.

Солдаты в промокшей от дождя форме переглянулись. Начался диалог. Грубый диалог, обильно разбавленный матом и сальными шутками. Но услышав только одно слово, одно, бля, слово, мать обрадовалась. Сказала спасибо. Мне на ухо она тогда шепнула: вертолёт.

Вертолёт – это счастье.

Вертолёт – это надежда.

Вертолёт для нас не только стальная птица питающаяся солярой. Для нас вертолёт – ангел, забирающий наши истерзанные души прочь из этого ада.

Мать взяла меня на руки, а один из вояк натянул на нас полупрозрачный дождевик. Она накинула капюшон, а мне только и оставалось, что сидеть смирно и наслаждаться стуком бьющихся капель о полупрозрачный целлофан зелёного цвета. Противные холодные капли больше не хлестали меня по лицу. Больше не щепали глаза, не оставляли на губах кисловатый привкус серы, появляющийся в облаках из-за густых столбов дыма, что изрыгались из каждого сожжённого дотла здания.

Мы побежали. Хлюпая грязью, мать бежала сломя голову за солдатами.

Я ничего не видел. Я только мог слышать. Мог слышать всё то, что происходило вокруг. И вот слыша всё это, мне хотелось оглохнуть. Я мечтал, чтобы в ушах стоял звон, как после огромного взрыва.

Я вжимаюсь в горячую шею матери как в подушку, закапываю нос поглубже и дышу. Громко, вдыхая запах кислого пота, успевшего смешаться с пресными каплями дождя.

Мне страшно.

Тепло и страшно. Но это ощущение продлилось недолго.

Мы вдруг остановились. Под гогот десятка мужских голосов маме подали руку. Помогли спуститься. Есть слова, от которых вы быстро успокаиваетесь, уходит тревога, вам хочется жить. А есть слова, после которых вам становится страшно. Вам не хочется жить. И сейчас я не мог понять своё состояние. Чувства меня обманывали.

Мужские голоса говорили нам, что сейчас безопасно. Проходила минута, и я слышал – опасно.

Минута – безопасно.

Минута – опасно.

Эти эмоциональные качели любого сведут с ума. И даже на одно “опасно” будет сказано два “безопасно” – легче не станет. Оказавшись в очередной “минуте безопасности” я решился оторвать лицо от материнской шеи. Опустил глаза. Там, внизу, под заляпанными грязью материнскими кроссовками я вижу утопленную в грязь одежду. Вижу множество стреляных гильз от автомата. Их так много, что они вылетают из-под подошвы ботинок бегущих впереди солдат.

Когда наступила “минута опасности” мы замираем. Я продолжаю смотреть, не спуская глаз с земли. Мама стояла на бронежилете. Рядом валялся еще один. Дальше – еще один. И сзади – еще один. И даже когда мы прошли дальше, под ногами продолжали валяться жилеты. Весь окоп, вся эта дорога “жизни” была вымощена бесполезными бронежилетами, в которые вместо бронепластин вставляли пиленые доски. Твёрдая опара, завёрнутая в иллюзию безопасности.

Снова “минута опасности”. Мы замираем, дрожим от холода, а один из вояк начинает нам рассказывать про те самые пресловутые лепестки.

Нам сказали, что мы пойдём медленнее. Нам сказали, что сейчас нельзя торопиться. Я продолжаю смотреть в пол, а мужской голос говорит маме, что Табурет – так они зовут хромого мужчину, на вид прожившего полвека – быстро не умеет ходить. Зато, он быстро находит лепестки, как свинья трюфеля. Все тогда засмеялись. А потом прозвучал взрыв.