Червь-2

– Угощаешь?

– Угощаю.

Их глаза блестели в свете огня. Что они имели ввиду – мне не понятно. Может они и педики, ждавшие друг друга с нетерпением, а может и парочка лучших друзей. Какой-то замкнутый круг получается. Тем не мене, прежде чем удалиться (а я думал, что уйду вместе с ними, но не тут-то было), так вот, прежде чем удалиться, Эдгарс повернулся ко мне, протянул переливающуюся серебром монетку, и сказал, что на неё я смогу арендовать на ночь номер в местной гостинице, а утром он меня найдёт. Дурацкий план, но после его слов меня потянуло в сон. И зачем я подумал о мягкой кровати, о мягкой подушке, о цистите, который отпустит меня хотя бы на одну ночку, если я улягусь в сухую кровать.

Монета тёплая. Отчеканенная так криво, что я так и вижу, как на деревянный пень кладут тонкий блинчик серебра и бьют по нему головой местного дурачка. Дважды. После первого удара – по краям отпечатались зубы, после второго – в центре монеты появилась вмятина от носа.

Когда я кладу монету в карман жилетки, старпёры уходят с площади. Тащатся вдоль толпы, и уже там, за кострищем, растворяются, утонув между тел зевак, засмотревшихся на красоту огня.

Огонь действительно был красивым. Ярким, сопровождающимся треском деревяшек и звуками лопающейся кожи. Тела, а их там было штук пять, напоминали куски пережаренного шашлыка, неумело приготовленные, по пьяни, на дешёвом мангале, приобретённом в продуктовом магазине. Как лето, так вонь стоит на весь двор. Прям как сейчас, но много ли людей сможет отличить запах человечины от запаха свинины? Мало.

Когда я уже собирался отправиться на поиски отеля, я услышал плачь. Детский. Рыдал пацан лет семи. Мне бы пройти мимо, не обращать внимание на сопли ребёнка, но я не могу. И почему это? Словно какой-то инстинкт… материнский… только этого мне еще не хватало! Я теперь буду испытывать женские переживания? Ну это уже ни в какие ворота не лезет! О нет, если я пробуду в этом теле пару недель – я застану месячные. Отличное комбо: месячные и цистит. Что там еще может быть?

Снова плачь, и я уже несусь к пацанёнку на всех парах.

Не успел я подойти, как слышу трогающие за душу слова.

– Мама, папа, – рыдает пацан.

Я присаживаюсь возле него на колено. Смотрю на лицо, испачканное сажей. И каждый раз, когда он своим маленькими кулачками вытирает слёзы, его лицо становится еще чернее.

Чернее и чернее. Чернее ночи! Чернее чёрной дыры!

Оранжевый-голубой-красный.

– Что случилось? – спрашиваю я, но, если честно, я уже догадываюсь, в чём тут дело. И эти догадки ой как сильно ударили меня в сердце. Уже прошло сто лет, а я всё никак не могу забыть тот день, вбитый в моё сердце раскалённым гвоздём.

– Мама, папа, – продолжает рыдать пацан.

– Где они?

Его дрожащая рука поднимается в воздух. Указательный палец выпрямляется и, точно стрелка компаса, указывает на ритуальный костёр.

Бедный парень. Бедняга. Жизнь – жестокая штука. Но сейчас я знаю, что может тебя успокоить. Я протягиваю руки, нежно его обхватываю и крепко обнимаю, прижав к своему телу. Он тёплый, он дрожит. Он как бедный щенок, забравшийся к тебе под тёплую куртку холодной зимой. Пищит и ссыт.

Ссыт и пищит.

Плачет и плачет.

Пожалуйста, успокойся! И всё, что я могу ему сказать: всё будет хорошо.

Я чувствую, как он утыкается мне в плечо и его слезы затекают мне под жилетку, быстро впитываясь в рубашку, пахнущую потом. Я сжимаю его крепче. Вроде он начал успокаиваться. Всхлипывает, но рыдать прекратил. Лишь слегка содрогается, как умирающий человек от потери крови. Бедный-бедный пацан. Когда я глажу его по волосам, по грязным сальным волосам, у меня внутри разливается тепло. Я не понимаю, что со мной происходит, но мне это нравится. Мне хочется стать матерью, родить своих детей, любить их…

Да что за нахуй тут происходит! Я так не могу. Я сойду с ума!

– Так, пацан, – строгим тоном пытаюсь отвлечь его на себя, – твоих родителей не вернуть! Успокойся! У тебя есть бабушка или дедушка?

Глядя мне в глаза, он вытирает слезы и говорит:

– Нет.

– А дядя с тётей?

Он дважды резко вздыхает и говорит:

– Нет.

– Ну а хоть кто-то то есть?

– Нет, – сопит он.

– Ясно.

И что теперь делать? Как быть…

Мальчик прильнул ко мне и обнял крепко-крепко. Шмыгнул носом. А затем, обдав мою шею тёплым дыханием, шепчет мне в ухо:

– Тётя, ну я пошёл?

Все проблемы вдруг сдуло куда-то мне за спину. Вот бы всё так в жизни решалось.

– Ну, иди, – отвечаю я.

А когда он уходит, я ощущаю пустоту. Нет, не в душе. А в кармане жилетки!

Наверное, критическое мышление спокойно почесывало задницу, пока пацан лазил по моим карманам.

Маленький ублюдок!

Я вспыхиваю, как все факелы деревни вместе взятые. Зубы скребут так, что даже мне становиться больно от скрежета, несмотря на то, что я засел глубоко в кишках. Пацан видит, что я всё пронюхал о его грязных делишках, и даёт по педалям. Но прежде, этот мелкий засранец, этот мелкий воришка, пиздюк и плакса кричит:

– ТУПАЯ КОРОВА! – и кладёт мою монетку в карман своих грязных штанов.

Есть и приятный момент: наконец-то мальчик улыбнулся, продемонстрировав мне сантиметровый налёт на зубах, цветом напоминающий скисшую мочу в углу грязного туалета.

Ах ты сука! Только сейчас до меня допёрло, что я остался без денег, без жилья, и без сна в тёплой сухой кровати!

Ну нет, я так это не оставлю! Женские инстинкты быстро разбежались по углам, когда мой гнев разлился по жилам. Сжав кулаки, я побежал следом.

Глава 4

Беги, Форест! Беги!

Но всё равно, ни куда ты, мелкий пиздюк, от меня не убежишь!

Я ныряю в толпу зевак. Задрав голову как можно выше, пробираюсь сквозь плотные ряды людей, не отрывая глаз от паренька. Он недалеко, но его малый рост позволяет ему двигаться сквозь густой лес рук гораздо быстрее, чем я, упирающийся своими хрупкими плечами то в плечо мужчины, то в плечо женщины, имеющую наглость мне что-то предъявить!

Здесь душно. Жарко. И воняет смесью копоти и дорогих духов, словно кусок жаренного мяса макнули в рюмку водки, а затем положили в рот. Жуй. Запивай… Запивай водкой, а не водой!

Когда пацан выбирается из людской массы, я еще на середине. Хитрый малый, рванул к домам и сразу нырнул в узкий переулок.

Еще чуть-чуть. Уже вижу свет в конце туннеля. Ага, извините, а вы идите нахуй, нехера здесь руки распускать! Не прикасайся ко мне!

Вот я выбираюсь из толпы, оставив позади себя рой проклятий и яркий огонь, пожирающий трупы.

Вижу, как малый ныряет за угол кирпичного дома. Хочу рвануть за ним, но мои ступни говорят мне: до свидания.

Мне больно! Ёбаные мозоли! Я не то что бегать не могу, пройти метр спокойным шагом для меня – испытание. Ну нахер эти сандалии.

Я развязываю тонкие кожаные шнурочки, скидываю обувь, и, ощутив прохладный камень своей шершавей ступнёй, даю по газам. Теперь норм. В обуви болели только пальцы и пятки, ступни живы. И вот что я теперь думаю: когда нагоню пиздюка, вначале выбью из него всё дерьмо, и только потом заберу свою монетку, и хер я пойду снимать жалкую комнатушку на ночь. Не-е-е-т! Мне кажется, что на эту монетку я смогу славно оттянуться. Нажраться, покурить. Потом поесть и еще раз нажраться. Попробую местное пиво, сидр или что там еще они готовят. Усну за столом. А если даже и выкинут на улице, мне похуй. Ну что я еще могу здесь подцепить опасного для моего здоровья помимо цистита? Воспаление легких? Да и хрен с ним, тело сменить – это не проблема.

А самый прикол заключается в том, что я впервые в жизни буду бухать за чужой счёт. Точнее – за счёт мужика. Эдгарс сказал, что найдёт меня утром – ну так пусть и ищет, а если не найдёт – то и хуй с ним. Спрошу у местных куда ушли “Кровокожи”, да и двину следом. Дело в то.

Забегаю в тёмный переулок. Слышу стук обуви, вглядываюсь, и вижу вдалеке пробежавшую по каменной стене тень. Снова даю по газам. Несусь сквозь треугольники света, падающие на дорогу с крыш домов. Мимо мелькают окна, за которыми тени людей готовятся ко сну. Зарычав, мне в ноги с подоконника прыгнул кот. Вот зараза! И зачем? Дом охраняешь? Сволочь. Он быстро улетает в тень, получив пяткой по морде.

Продолжаю нестись как угорелый. Стараюсь не оглядываться. И думаю только о деньгах.

Деньги – это иллюзий свободы, даже в таком чахлом месте. Заснуть здесь, по среди улицы, на холодных камнях – равносильно смерти, медленно убивающей твои органы час за часом.

Снова ныряю за угол – а там никого! Тишина. Но дорога тут одна, никуда не денешься, засранец!

Забегаю за угол очередного дома. Под ногами хлюпает вода, всюду разбросаны очистки от овощей, словно крысы тут кутили целый день. Блядь! И всё-таки я наступил на скользкий ломтик то ли картошки, то ли сгнившего помидора. Меня кинуло в сторону, приложив руками о кирпичную стену соседнего дома. Посмотрев под ноги, вижу возле ступни отрубленную рыбью голову и крохотные белые кишки, торчащие из-под пальцев ног.

Ну не мудачьё здесь проживает? Неблагодарные свиньи, выкидывающие мусор на улицу. Убил бы всех!

Я огляделся. Куда? Куда убежал пацан? Зараза! Я потерял след…

– Беги сюда…

Испугавшись, я закрутил головой. Никого. Голос словно из тумана, вышел из соседнего угла, и пролетел сквозь мою голову, оставив свист в ушах.

– Беги сюда…

– Хорошо-хорошо!

Я последовал за голосом. Забежал за угол и снова чуть не пизданулся, наступив на какого-то бомжа, лежавшего в луже собственной мочи (а может и не собственной). Я с трудом устоял на ногах. Вот честно, был бы у меня нож, всадил бы не задумываясь! Развалился тут, пидр вонючий.

– Ты меня звал? – спрашиваю я его.

Сволочь даже не посмотрела в мою сторону. Облачённый в рваную рубашку и штаны, он перевернулся на бок, к стеночке, и смачно пёрднул, громко кряхтя.

– Беги сюда…

Я повернулся на странный голос, показавшийся мне нечеловеческим, словно ветер говорил со мной через трубку мобильного телефона. Там, куда я смотрел, на дороге снова мелькнула тень, юркнувшая за угол.

Бегу за тенью. Деваться некуда. Остановлюсь – проиграю. Боюсь, что могу заблудиться, но на секунду оглянувшись, вижу небо, освещённое ярким пожаром, – оно и будет служить мне ориентиром.

Ладно, в сторону плохие мысли, сейчас надо думать о хорошем! Но как тут думать о хорошем, когда ступни ног горят от боли! Да и мышцы ног словно охвачены огнём. Всё тело ломит. Еще минут пять бега и мои лёгкие вылезут наружу, напоминая пару лопнувших гандонов, после многократного применения.

Приближаюсь к углу, пытаюсь затормозить, но быстро не выходит. Инерция тянет меня вперёд, и я маленькими прыжками вываливаюсь из-за угла и вижу пацана, стоящего в конце улицы у огромной двери двухэтажного каменного дома с огромным балконом.

– Открывайте! – пищит пацан на всю улицу.

Ну сейчас ты у меня получишь!

Между нами метров пятьдесят, и вроде бы это даже не препятствие. Но когда ноги стёрты в кровь, каждый метр – это мука. И я очень надеюсь, что под ногами чавкает вода, а не кровь. Мне хочется оглянуться, но я боюсь, что могу увидеть кровавые следы моих узких стоп. Оставлю это на потом.

Прыгая как голубь на одной лапе, я стремительно сокращал дистанцию.

Пацан уже близко.

Сорок восемь мучительных прыжков позади. Последний рывок! Он снова кричит, чтобы ему открыли. Парень, никто тебя не слышит! И никто тебе не поможет! Ну, если только порка ремнём, хорошая такая, чтобы кожа на спине слезла тонкими лоскутами, иначе так и будешь всю жизнь просить о помощи под окнами, или просиживать штаны на бетонной лестнице в переходе метро, держа в трясущейся руке бумажный стаканчик для мелочи.

Когда я уже был готов схватить парня за шкирку, на балкон дома вышел молодой мужик с длинными светлыми волосами. На нём нет верхней одежды, а то, что снизу – скрыто за глухими досками перил. Медленно, он облокачивается на перила. Расслабленно смотрит на пацана. Затем переводит взгляд на меня, изобразив на лице кислый лик подозрения.

– Ты привёл за собой хвост! – прокричал мужчина, пальцами закидывая прядь волос за ухо.

Пацан уже собирался визгнуть в ответ, но я его перебил.

– Он украл у меня деньги, – кричу я на всю улицу, но что-то мне подсказывает, что к моим претензиям никто не прислушается.

Одна из створок огромной двери чуть приоткрылась, высвободив наружу звонкие женские голоса, застывшие в кураже веселья. Парень резко дёрнулся и скрылся в появившейся щели, которая исчезла так же быстро, как и появилась. Я хотел нырнуть следом, но не успел. Дверь захлопнулась перед самым носом.

Блядь!

Пиздец!

Меня кинули! Суки!

Я поднимаю глаза на мужика, смотрящего на меня как на говно, и говорю:

– Он украл у меня деньги!

– Тот пацан? – он ухмыльнулся, посмеялся. – Как этот ребёнок мог у тебя что-то украсть?

Я хотел объяснить ему на пальцах, как этот мелкий прохиндей залез ко мне в карман, но потом понял, что это был просто сарказм. Эта красивая “золушка” просто издевалась надо мной, стоя на своём подиуме!

– У тебя нечего брать! – продолжает он. – Вали отсюда нахер!

Он отлипает от перил. Разворачивается. И медленно плывёт к распахнутым дверям, за которыми я слышу вопли веселящегося народа.

Ну уж нет, я так просто этого не оставлю!

– Педрила, – кричу я ему в спину, – твой грязный сынок ворует у прохожих деньги! Тебе со своим дружком, который долбит тебя в зад, надо задуматься о воспитании ребёнка. Иначе вырастет такой же хуесос, как и ты.

Тишина.

Специально тянет паузу? Или не понял ни единого моего слова?

Он повернулся, посмотрел на меня. Сквозь зубы крикнул:

– Вали отсюда!

– Уйду, но только после того, как вы вернёте мне мои деньги.

Кожа на его груди блестит в свете огня, падающего с крыши дома напротив. Мужик шмыгнул носом, снова закинул волосы за ухо. Ему не хватала зеркальца, в которое он смотрел бы на себя с наслаждением. Он повернул голову в сторону дверей и с кем-то перекинулся парой слов. С кем – мне не видно. Затем, расплывшись в широкой улыбке, стал нагло на меня пялиться.

Ну вот, дело сделано. Скорее всего, сейчас кто-то выйдет и вернёт мне мою монетку.

– И еще, – говорю я, – мне бы сверху накинуть, за беготню, отнявшую у меня кучу времени.

Он ничего не ответил.

Дверь широко отворилась. Наружу вышел огромный лысый амбал в толстой кожаной жилетке без рукавов, под которой с трудом умещалось килограмм сто двадцать жира. Скрипя кожаными штанами как байкер, он двинул в мою сторону.

– Приятель, – говорю я, – ты захватил сверху пару монет? Мне причитается!

Встав возле меня, он улыбнулся и резко замахнулся пухлой рукой.

Я не знаю каким чудом, но я увернулся. Кулак размером с кирпич просвистел над моей головой, обдав меня запахом пота. Я сделал шаг назад. Отпрыгнул в сторону и снова увернулся, услышав скрип кожи на его жирной заднице.

Ну всё, понеслась пизда по кочкам! Амбала не остановить! И меня!

Еще удар и я снова избегаю точного попадания в висок, ловким прыжком в бок.

Отплясывать тут, возле входа в каменный дом, я бы мог до утра, но ступни ног болят невыносимо. Времени у меня мало. Надо действовать! Жёстко!

Я прыгнул вперёд, проскочив под волосатой подмышкой бугая и с силой врезал ему по жирной шее. Мой кулак погрузился в мягкую кожу, не нанеся никакого вреда. Я еще врезал, целясь в затылок. Попал. И почувствовал такую боль, словно по костяшкам врезали молотком. Бетонная башка и женские руки – вещи не совместимые.

Кулак не сжимается. И всё, на что я сейчас способен – отвесить этой жирной туше смачную пощёчину! Но я не успел…

Амбал резко развернулся. Моя ошибка заключалась в том, что я стоял слишком близком. Сам того не ожидая, он врезал мне в плечо своим локтем, да с такой силой, что я отлетел. Потерял равновесие и начал падать. Я попытался смягчить падение выставив перед собой руки, но ладони скользнули по чему-то тёплому, и разъехались в разные стороны. Со всей дури я приложился лицом во что-то тёплое.

И это оказалось…

И это оказалось…

ДЕРЬМО! Вонючее собачье дерьмо!

Сквозь вонь, окутавшее моё сознание, я слышу, как ржёт на всю улицу длинноволосый хер. Ржёт надо мной и амбал, накрыв меня тенью своего пуза. Они смеются так громко и заливисто, что мне хочется медленно отрезать им языки, выдавить глаза, и всё это запихнуть им в кишки, а потом наблюдать, как они, сидя на корточках, буду пытаться высрать из себя ту малую часть самих себя, что позволяла им вести полноценный жизни.

Соскоблив пальцами с лица куски говна, я встаю на ноги, поднимаю глаза. Смотрю на балкон и вижу, как длинноволосый педик тычет в меня пальцем и сквозь слёзы смеха произносит:

– Ну и тупая же ты корова, – он смеётся согнувшись пополам. – Тебе сказали: вали отсюда!

Окружающее меня говно в кишках вдруг закипело. Закипела кровь в жилах. Закипели мои глаза. Заскрипели зубы. Кулаки я сжал с такой силой, что улица наполнилась хрустом костей.

– Ублюдок! УБЛЮДОК! УБЛЮДОК! Я УБЬЮ ТЕБЯ, СУКА!

Я быстро разворачиваюсь лицом к хохочущему амбалу, заношу кулак и бью. Не знаю, что было раньше, но в ту же секунду моё лицо ощутило прилив острой боли, отправившей меня в нокаут. Последнее, что я видел – быстро приближающиеся дорожные камни и блестящий кровавый след, похожий на мою ступню.

Сознание отключилось, оставив меня в теплых кишках наедине со своей злостью. Злостью, закрывшей мой разум от здравого смысла. Злостью, закрывшей мой разум от прекрасных идей. Закрывшей мой разум от человечности, сдерживающей моего внутреннего зверя. Раньше мне помогали таблетки. Теперь я в помощи не нуждаюсь.

Самое страшное, что последствия меня не волновали. Я даже не задумывался, что со мной может случиться, а могло случиться всё, что угодно: амбал мог целиться мне в сердце острым ножом. Или утопить меня в бочке. Или разрезать на куски, а потом скормить голодным дворнягам.

Гнев – всё, что сейчас меня волновало. Или я дам ему выйти наружу, или он сожрёт меня изнутри! Если бы у меня были лапы с острыми когтями как у собаки, я начал бы скрести стенки кишок, а будь у меня кулаки как у боксёра – я бы отмудохал кишки в кашу, и быть может это смогло бы меня успокоить. Чуть-чуть. Но у меня нет даже ног! Но есть голова, рот и порция свежей пищи. Видимо, когда тело Инги падало на каменную дорожку переулка, желудок скрутило, тем самым выдавив в кишки немного пищи. Воспользуемся подарком!

Еще тогда, когда патлатый отправил в нокаут бедного Отто, я сумел быстро привести тело пацана в чувство. Не вижу никаких препятствий опробовать проверенный способ и на Инге. И мне приятно, и делу хорошо.

Обвившись своим длинным, скользким и тонким телом вокруг горячих фекалий, я начал жрать. Жру как оголодавший турист, получивший на руки банку тушёнки после того, как спасатели обнаружили его на двадцатый день поисков в глуши леса. Присасываюсь и пью соки, как потерянный моряк пьёт воду, после недели скитаний в лодке под палящим солнцем. И начинаю спускать. Спускаю молофью во все стороны, как мужик после месяца без ебли.

Спускаю и спускаю. Ух… Да… Вот так, ага… вот-вот… а если так… любопытно, но так даже лучше! Да-да… О ДА!

Дрыгаюсь, кручусь и трусь. И продолжаю спускать до тех пор, пока все кишки не наполняются горячей молофьей.

Вначале я почувствовал головную боль. Кружилось всё вокруг, словно побывал на каруселях, вращающиеся со скоростью сто километров в час. Но потом… Потом по телу прошла нарастающая волна наслаждения.

Горячий бриз взял своё начало с кончиков пальцев ног, тронул колени, приятно пробежал по животу, потеребил мои груди и жаром дунул в лицо. Головная боль мигом улетучилась. Мне стало невыносимо приятно. Мышцы скрутила судорога, но боли я не испытывал. Нет! Мышцы свернуло в узел от наслаждения, доселе которое я даже не мог себе вообразить. Последовала новая волна, и я застонал.

Ёб твою мать! Что происходит? Я стонаю как шлюха, впервые получившая удовольствие от продажной любви! Да-да, и такое бывает. Я хочу открыть глаза, увидеть, что со мной происходит, но не могу. Мне так приятно, что я уже ничего не хочу. Вот просто, нихуя не хочу. Хочу так и дальше валяться связанной в сухой постели, и наслаждаться тёплым мужским языком, трепыхающимся как флаг на ветру между моих ног.

Постойте-постойте.

Я всё же открываю глаза. Сквозь мутную пелену я вижу деревянный потолок, ярко освещённый парой факелов, установленных на каменной стене.

Медленно опуская глаза. Вижу вдалеке стену с деревянной дверью.

Еще ниже.

Вижу свои груди, набухшие соски. Вижу плоский живот, покрытый каплями пота, как утренней росой. И вижу между ног мужскую голову с длинными волосами. Стоя коленями на полу, этот мужик лег грудью на кровать, а голову прижал к моей промежности, и, словно чёртик из табакерки, болтал ею из стороны в сторону: туда-сюда.

Туда-сюда.

О нет! Этого еще мне не хватало!

Когда я в полной мере осознал, что со мной происходит, мне резко поплохело. Приятный тёплый бриз сменился ледяным ветром, а волны удовольствия разбились о бетонный волнорез. Мне захотелось залезть в ванну. Погрузить своё грязное тело в горячую воду.

И мыться…

Мыться.

Мыться!

Я замер. Сжал губы. И попытался стиснуть ноги, надеясь зажать шею волосатого ублюдка. Но ничего не вышло!

Ноги, как и руки, были по-отдельности связаны толстой верёвкой, тянущейся в каждый угол кровати. Меня распяли буквой “Х”! И всё, что я сейчас мог сделать – это закричать. Закричать так громко, чтобы у всех кровь хлынула из ушей.

И я кричу. И дёргаюсь изо всех, пытаясь вырваться из пут, что превратили меня в живую куклу для игр. Кровать зашаталась, заскрипела. Там, где верёвки обвивали мою кожу, я почувствовал боль и жжение. Зараза! Отпусти меня!

– Отпусти меня! – кричу я на мужика, вставшего передо мной во весь рост.

Он голый, со стояком. Его тело блестит, как статуэтка “оскар” в свете прожекторов. Убрав свои длинные волосы за ухо, он срывается на грубость:

– Заткнись!

– Отвяжи меня, ублюдок! И не смей ко мне прикасаться!

– Если ты не заткнёшься, я тебя придушу! – говорит он.

Перекроешь газ на время или действительно придушишь? Любопытно. Но и страшно!

– А потом что будешь делать? – спрашиваю я. – Попробуешь засунуть свой сморчок в остывшее тело?

Он залезает на кровать. Вначале меня накрывает его тень, а затем его тело начинает ползти надо мной, словно пассажирский самолёт низко-низко пролетает над головами зрителей на авиашоу. Его сальные волосы щекотно трутся о мою кожу. Его тёплые причиндалы касаются моих ног. Я пробую вмазать ему коленом между ног, но лишь еще сильнее раздираю верёвкой себе кожу на щиколотке. Мужик даже не дёрнулся. Всё так же уверенно продолжал приближаться к моему лицу, не ощущая никакой опасности.

Но только попробуй свой язык вставить мне в рот – мигом откушу! А хотя – хорошая идея! Вставляй!

Я открываю рот и начинаю страстно облизывать свои губы. Давай, клюй!

Он наклоняется ко мне, заглядывает в глаза. Нагло улыбается. Смотрит то на мою грудь, то на мою шею, то снова заглядывает мне в глаза.

– Жаль, – говорит он. – Но ты отбила у меня всякое желание! – и отвешивает мне пощёчину. А затем еще одну.

Лицо словно обожгло крапивой. Тварь! Чего ты хочешь от меня? Давай-давай, наклонись ко мне поближе. Да, вот так… Я собираю полный рот слюней (хочу выстрелить ему прямо в глаз), и когда уже курок взведён, у меня происходит осечка. Его руки с такой силой сжимают мою шею, что слюна извергается из моего рта как гной из лопнувшего пузыря. Крошечные слюнявые пузырьки залетают мне в глаз и блестят на губах.

Усевшись мне на живот, мужик начинает меня душить. Зажал шею своими длинными пальцами и давит. Давит так, что у меня язык вываливается наружу. Сжимает так, что глаза лезут из орбит. Мой хрип вырывается с остатками слюней, и я не знаю, что мне делать! Отсоединиться от разума и прекратить испытывать боль удушья, или оставить всё как есть? Ведь умрёт тело, а я останусь жить.

Перед глазами пелена из слёз и размытое лицо моего убийцы. Ну за что мне всё это? За что?! Я, всего лишь, хотел забрать свою монетку, хотел выспаться, отдохнуть…

Разум начал ускользать, еще чуть-чуть и связь с телом навсегда разорвётся. Мне искренне жалко Ингу, ведь это я привёл её сюда. Ведь это я позволил всему случиться, и только по моей вине она очутилась тут, привязанной к кровати, под голым мужиком.

– Н-е-е-е-е-е-т! – мысленно ору я от обиды, и вдруг, совсем неожиданно мне кто-то отвечает.

– Ну что ты орёшь? Случилось чего?

Всё это у меня в голове. Кошмар, я опять сошёл сума. Дроздов, это ты?

– Нет, это не он.

– А кто?

– А ты посмотри…

– Куда? И как! Еще чуть-чуть и мои глаза вылезут наружу! Я задыхаюсь…