Время майских жуков

Время майских жуков

Илья Дидевич Журбинский

© Илья Дидевич Журбинский, 2025

ISBN 978-5-0067-9202-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Илья Журбинский Время майских жуков

Книга публикуется в авторской редакции и вёрстке

© Илья Журбинский, 2025

Все права защищены

Светлой памяти моих родителей Сары и Диди Журбинских

Отзывы литературоведов о прозе Ильи Журбинского

«Илья Журбинский из тех, кто пишет русскую литературу как всемирную», – отмечала литературный критик Ольга Балла.

Поэт и прозаик Михаил Квадратов подчёркивал: «У Ильи Журбинского фотографическая память… проза практически документальная, но сделанная по высоким художественным канонам».

«Илья Журбинский – замечательный писатель! Просто замечательный! Всем его рекомендую» – говорил поэт и литературовед Евгений Степанов.

«Талантливо! Новый свой голос, который не забывается. И ещё редкая свобода и непосредственность!» – писала поэт и искусствовед Зоя Межирова.

Кудос Илье Журбинскому

В русской изящной словесности Илья Журбинский ― многостаночник. Мне крупно свезло ― я открывал этого замечательного писателя постепенно.

Знакомство с ним я начал с его маразмиад – жанра, коего он основоположник. Остряк, остроумец, ироник и забавник, а лучшие из его маразмиад с подтекстом, который и отличает настоящую литературу.

Потом пришла пора его лирики с философическим уклоном. Скорее вопросительная, чем повелительная, а тем более императивная. С импрессионистической недосказанностью, с семантическими отточиями, с вопросами к самому себе и мирозданию.

Сказалось здесь, наверное, влияние Александра Межирова с его медитативно-парадоксальной поэзией. Не то чтобы учитель, скорее старший друг, с которым Илья Журбинский познакомился и подружился на заре своей иммигрантской жизни.

Замечательно, что оба-два высоко ценили эту дружбу. Именно дружба, а не зависимость друг от друга. Знаю по себе, какой Александр Петрович был прекрасный человек и поэт ― с наших первых встреч ещё в России. В Ленинграде я вёл их сдвоенный вечер с Женей Евтушенко. Это был своего рода поэтический турнир, в котором безусловным победителем вышел Межиров.

Дружба с Александром Петровичем сказалась в становлении молодого поэта, хотя начинал Илья Журбинский ещё на нашей географической родине, где печатался и даже выпустил тиражом 100 тысяч экземпляров прозаическую книгу о грибах, хотя в ней много настоящей поэзии. И то правда, что это была научно-популярная проза. А теперь о художественной прозе.

Лично для меня это было третье открытие: Илья Журбинский-прозаик.

Его элегантная проза тем ещё хороша, что никогда не опускается до сатиры потому хотя бы, что эти смешные и смешливые юморески я бы отнёс не к юмору, а бери выше – к иронии. Будучи иронического склада, проза Ильи Журбинского ещё и самоиронична, и рассказчик (пусть так, авторский персонаж, хоть и не один в один с автором) вызывает сочувственную улыбку, как и остальные его герои – недотёпы и мишугине. Это, конечно, театр абсурда, паче действие происходит на родине автора или через океан, но опять же с соотчичами, даже если в их квадратуру круга затесался иностранец, вынужденно подчинённый правилам игры полупьяной кампании:

«Россия — загадочная страна, – подумал Джордж. – Сначала, вроде бы, все ясно, а потом – в тумане».

Искусный сюжетоплёт и утончённый ироник, Илья Журбинский берет читателя в оборот и не отпускает до последней точки – не оторваться. Краткость в обнимку с точностью и прозрачностью. Неожиданные сюжетные коленца. Трогательно, смешно, изящно, стильно. Структурно, наконец: автор – мастер. Критику не к чему придраться.

Даже такому придире, как я.

Владимир Соловьёв-американский ― русско-американский писатель, эссеист и критик; автор более полусотни книг, изданных на 12 языках в 13 странах.

Пистолет и плитка шоколада

Мне было лет семь, когда врачи решили, что причиной моих частых простуд являются полипы, произрастающие в носу, и было принято окончательное, не подлежавшее обжалованию решение ― полипы вырвать. Поскольку к этому возрасту я уже имел опыт вырывания зуба, слово «вырвать» звучало для меня зловеще. К тому же эту операцию должны были делать не в какой-то там районной поликлинике, а в детской больнице, где я никогда до этого не был.

Моей двоюродной сестре Нине, которая старше меня на четыре года, недавно вырезали гланды. А потом ей дали много мороженого, чтобы горло не нагревалось. А может быть, мороженое ей дали до операции, чтобы гланды не нагревались. Я не запомнил точно, но это и неважно. Мороженое – это мороженое, что до операции, что после. И мороженого дали много.

А мне вот должны были удалять полипы или, как красиво называл их доктор, «аденоиды», и не вырезать ножиком, а рвать, как рвут зубы, только не изо рта, а из носа. А нос же не откроешь широко, как ни старайся.

Я отчаянно трусил и категорически не соглашался на операцию. Но папа пообещал, что после операции купит мне плитку шоколада или игрушечный пистолет.

Пистолет мне был просто необходим. В детский сад я не ходил, а в школу должен был пойти только осенью. На полянке, что через дорогу, я играл с соседскими девчонками, и ни у кого из них пистолета не было. Настоящий игрушечный пистолет очень помог бы мне выделиться среди девчоночьей компании.

А с другой стороны ― плитка шоколада. Я, правда, толком не понимал, что это такое. На Новый год и на 1-е мая папа приносил мне с работы профсоюзный подарок: маленький целлофановый мешочек с конфетами, в котором обычно была и оранжевая мандаринка. И в этом мешочке обязательно была шоколадка. Но она была маленькая, не больше конфеты. А тут ― целая плитка!

Плиток у нас дома было две: одна газовая на две конфорки, а другая ― поменьше, электрическая. Ею мы пользовались, когда газ в баллоне заканчивался, а новый баллон ещё не привезли, или когда зимой газ замерзал, потому что баллон находился на улице в специальном железном ящике. Впрочем, иногда зимой и электрическая плитка не работала, оттого что из-за сильного ветра и снега провода в нашем переулке обрывались. В такую непогоду обычно и водопровод замерзал, и мы с мамой шли за водой к колодцу, который был в десяти минутах ходьбы, под старой шелковицей.

Когда я был маленьким, у нас водопровода вообще не было, и мы ходили по воду каждый день, и зимой, и летом. Но летом, конечно, было интересней. Мама сажала меня на шелковицу, и пока доходила наша очередь, и мама наполняла два эмалированных ведра, я рвал и ел чёрные и красные ягоды; их сок лился по щекам, подбородку и шее, и капал мне на майку. Я торопился, потому что боялся, что гусеница упадёт мне за шиворот и ещё, если честно, я боялся упасть с дерева. Бояться было стыдно, и я перелезал с ветки на ветку, чтобы все думали, что я не боюсь.

Но это было летом, а зимой ягоды не росли, и вода, выплёскивающаяся из вёдер, сразу становилась льдом. Но зато, если хорошо разбежаться, можно было прокатиться по утрамбованному снегу на ногах, хотя мама и ругала меня за то, что я порчу ботинки.

Когда мы возвращались домой, мама ставила вёдра на табуретки на кухне, а я снимал промокшие носки и вешал их сушиться возле печки.

Я любил эти зимние приключения, и, когда мама зажигала закопчённую керосиновую лампу, я представлял себя Робинзоном Крузо на необитаемом острове. Только на острове было жарко, а у нас скорее холодно, но если прислониться спиной к кафельной печке, то не очень.

Так вот, эта плитка шоколада. Будет она размером в газовую на две конфорки или поменьше, как электрическая? Мы всегда делили конфеты на пятерых: мне, сёстрам, которые на шесть и восемь лет старше меня, и папе с мамой. Но даже если плитка будет поменьше, как электрическая, и на пятерых, то всё равно получается много. Можно есть целый год.

А с другой стороны, всё равно, рано или поздно эта плитка закончится, а вот с пистолетом можно играть всю жизнь. М-да, вот это была проблема!

Я чувствовал, как от этих мыслей голова моя тяжелеет и клонится книзу, а глаза слипаются. Засыпая, я всё ещё пытался решить, что же мне выбрать. Мне снились Робинзон Крузо и Пятница, которые, обливаясь потом, с трудом тащили громадную плитку шоколада в свою хижину. На боку у Робинзона болтался пистолет в кобуре.

Сколько время?

― Дядя, сколько время? ― спросил я дяденьку в соломенной шляпе.

– А сколько тебе надо, мальчик?

Опять я попался. Сколько сёстры меня учили, что нужно спрашивать: «Который час?», а я снова забыл.

Мама оставила меня в парикмахерской и ушла «на пять минут». Я стоял под палящим солнцем и прикидывал, чем бы заняться.

– Так сколько тебе надо, мальчик? ― насмешливо переспросил дяденька в соломенной шляпе.

– Нисколько, ― гордо ответил я и отвернул от него мою подстриженную «под бобрик» голову, на которой из волос остался один чубчик.

– Ты ― грубый мальчик, ― обиженно сказала соломенная шляпа. ― Твой папа, что, работает извозчиком?

Я не знал кто такой извозчик, но понял, что это обидно.

Я поджал губу и ответил:

– Мой папа работает на радио.

– Когда увидишь его, скажи, что у него грубый сын.

«И чего он ко мне привязался», ― разозлился я и отошёл к автобусной остановке, где мы с мамой должны были сесть на «восьмёрку». Рядом рабочие устанавливали высокий железобетонный столб. В следующем году к нам должны были пустить троллейбус, а пока по Котовскому шоссе проезжали только машины, автобусы и иногда повозки.

Шоссе, как объяснила мне мама, это французское слово, обозначающее дорогу с твёрдым покрытием. У нас, в первом классе, некоторые ребята почему-то вместо шоссе, говорили «сошѐ» или «сошѐйка».

Витька сказал, что троллейбус ни за что не сможет подняться к нам, потому что гора длинная и крутая, и у троллейбуса не хватит электричества, чтобы её осилить.

– Ты подумай, шофёры на грузовиках, когда заезжают на нашу сошейку, открывают свою дверь и одной ногой жмут на газ, а другой становятся на подножку, чтобы машине было легче. А в троллейбусах со стороны водителя даже двери нет, как же троллейбус в гору такую поедет?

– Но подводы же в гору едут, а троллейбус сильнее лошади, ― пытался возражать я.

– Ну, сравнил, ― не соглашался Витька. ― Сколько человек на той подводе, а сколько в троллейбусе!

Мама всё не приходила, и я решил поискать её на базарчике, который был как раз напротив остановки. Базарчиком это место называла мама, а на самом деле над воротами висела надпись: «Колхозный рынок».

Я открыл калитку и увидел несколько рядов деревянных столов, на которых лежали красные пучки редиски с белыми хвостиками, перевязанный суровой ниткой зелёный лук, горки душистой клубники и моя любимая первая черешня.

В дальнем углу стояли несколько повозок, запряжённых лошадьми, и одна, запряжённая волами.

Первый раз я увидел волов, когда мне было около двух лет. Я никак не мог понять, что это за животные: на вид, как коровы, а везут повозку, как лошади, и в конце концов решил, что это «коровяные лошадки».

Волов я побаивался, а вот лошадей ― нет. Можно было поднять сено, которое валялось около повозок, и угостить конягу. Они осторожно брали еду прямо с ладони шершавым языком.

Я обошёл весь базарчик, но мамы нигде не было. Зато я нашёл двухкопеечную монетку и теперь думал, что с ней делать.

Можно было позвонить папе на работу из телефона-автомата. Но что я ему скажу? Что мама потерялась, или что дяденька в шляпе просил передать ему, что у него грубый сын? Он не обрадуется ни тому, ни другому.

Можно было выпить газировки. Но с сиропом стоит три копейки, а у меня только две. А без сиропа ― любят только взрослые.

Ещё можно было купить два коробка спичек, чтобы разжигать костры на нашей полянке. Но спички в магазине мне почему-то не хотели продавать.

Витька рассказывал, что за две копейки можно купить пульку в тире, но я пока не умел стрелять из настоящего ружья, а самое главное, не знал где тир.

Ещё Витька рассказывал, что когда-то за пять копеек можно было купить корову. Интересно, а за сколько копеек можно купить вола? Вот подойду сейчас и скажу: «Дяденька, продайте мне вола за две копейки». Но он, наверное, не согласится ― как же он свой груз с базарчика отвозить будет.

А было бы здорово! Приходит папа с работы, а у нас во дворе вол стоит. Папа с удивлением спрашивает: «Откуда он взялся?». А я так небрежно отвечаю: «Это ― Нолик. Если тебе нужно что-нибудь тяжёлое отвести на работу, можешь взять».

Но где же всё-таки мама? Я подошёл к тётеньке, которая торговала картошкой:

– Вы не скажете, сколько время?

Она посмотрела на меня недобро и передразнила:

– Сколько вг’емя?

Я глотал воздух и не знал, как поступить. Папа учил меня, что, если кто-нибудь будет дразнить, сразу бить по морде, даже если хулиган большой и сильный. Но это же взрослая тётя. Что же мне делать?

Самое главное ― не заплакать. Я посмотрел на лошадей и волов. Они кивали мне головами и говорили на своём языке: «Не бойся!»

Я ещё раз глубоко вздохнул и крикнул: «Дура!», потом схватил картофелину и запустил в неё.

Тётка явно не ожидала отпора с моей стороны, и я побежал, что есть сил, к калитке и выскочил на улицу. Я догадывался, что она не будет за мной гнаться, оставив свой товар на столе, но всё равно мне было не по себе, и я решил спрятаться в парикмахерской.

И тут из дверей парикмахерской вышла мама и бросилась ко мне:

– Куда ты пропал? Я же сказала тебе никуда не уходить!

Я ткнулся в её колени, заплакал и спросил:

– Мама, сколько время?

Время майских жуков

Не знаю, как у вас, а у меня любимый месяц ― май. Во-первых, в мае мой день рождения. Во-вторых, в мае появляется первая черешня. И, наконец, в мае прилетают майские жуки.

Раньше, когда я был маленьким, я проводил на полянке, что через дорогу, почти весь день, охотясь за кузнечиками, бабочками и жуками. Прошлой осенью я пошёл в первый класс, и свободного времени у меня стало меньше, но в конце мая начнутся летние каникулы, и я опять смогу играть на полянке весь день.

Вы только не подумайте, что я не люблю ходить в школу. Мне просто не нравится рано вставать, особенно зимой. Идёшь по улице, а ещё темно, фонари горят. А вот моя подружка Авридка, которая живёт в соседнем доме и ходит во второй класс, учится во вторую смену и утром может рано не вставать. Зато, когда она идёт на занятия, я уже возвращаюсь и могу играть до самого вечера. А когда она возвращается, уже темно.

Когда первая смена идёт домой и встречается со второй, которая идёт в школу, всегда случается что-то забавное. Они смеются над тем, что мы одеты в пальто и тёплые шапки, потому что к тому времени уже совсем не холодно. А нам смешно, что мы уже идём домой, а они только в школу собрались.

Но это ― зимой, а сейчас наступил май ― мой любимый месяц. Вы, наверное, удивитесь: ну что хорошего может быть в начале мая, ведь каникулы ещё даже не начались? Может, вы и правы, но мне очень нравится, когда цветут яблони и акации, а на маминой клумбе зацветают тюльпаны: красные, бледно-розовые и жёлтые. Пчёлам и бабочкам это, наверное, тоже очень нравится, потому что их становится всё больше и больше.

В это время появляется первая черешня. Её продают бабушки на автобусной остановке. Они заплетают на веточку с десяток ягод и продают её за 20 копеек. Это очень дорого, но иногда мама мне такую веточку покупает. Дома можно черешню расплести и не торопиться есть, а повесить на уши, как серёжки.

Однажды я появился с такими серёжками на полянке, и Витька стал меня дразнить и говорить, что я ― девчонка. Мне было очень обидно, я толкнул его и сказал:

– Сам ты девчонка. Я ― индеец!

Май для меня начинается 30 апреля. Оттого что накануне ― день рождения моей старшей сестры Полины, и две недели между нашими днями рождения ― мои самые любимые.

В этом году Полине исполнилось 16, а мне будет только 8, поэтому она важничает и не хочет играть со мной «в Чапаева».

Может быть, вы не знаете, как играть «в Чапаева», и думаете, что вам нужны конь и шашка, и даже бурка, которая прикрывает ваши плечи, пока вы рубите беляков налево и направо. Да нет, шашка для игры нужна не стальная и острая, а пластмассовая и круглая, та самая, которая прыгает через другие шашки наискосок по чёрным полям и может, если повезёт, стать дамкой. Я в шашки играю так себе и редко провожу дамки, а вот «в Чапаева» ― очень даже неплохо. Тут, главное ― хорошенько прицелиться и, щёлкнув пальцем свою шашку, сбить с доски шашку противника. А особенно здорово, если между двумя вашими шашками находится несколько шашек неприятеля. Тогда вы можете каждую из ваших двух прижать указательными пальцами, а потом «сделать ножницы», то есть стремительно свои шашки соединить, и все вражеские шашки, что между ними, сбросить одним ударом с доски.

«В Чапаева» можно играть круглый год, но в мае есть дела поважнее. Нужно не пропустить появления майских жуков. В прошлом году они начали летать ещё в апреле, и когда я пришёл на полянку, у Авридки уже были два жука в спичечном коробке. Мне было досадно, что я прозевал начало охоты, и я очень старался поймать хотя бы одного, но в тот день жуки, как назло, на нашу полянку больше не залетали.

В этом году я не мог допустить такого промаха и день за днём придирчиво изучал каждый кустик, каждый островок травы на нашей полянке, но только вспугивал жирных кузнечиков, которые, прыгая, раскрывали свои голубые крылышки.

Иногда мне попадалась саранча. Она была длинная, узкая, шершаво-скрипучая, и летала лучше, чем кузнечики. Зато кузнечики были веселее. Ещё реже попадались богомолы. Их называли так, оттого что они складывали свои лапки, будто молились богу. Я никогда не видел, как молятся богу, потому что все октябрята знают, что бога нет. Вот Гагарин в прошлом году летал в космос и никакого там бога не видел.

А ещё мы с Авридкой ловили тарантулов. Тарантулы – это такие огромные, ядовитые пауки. Они могут вас очень больно укусить, и вы сразу умрёте. Научил меня ловить тарантулов мой друг Мика. Ну, может быть, не совсем друг, а, скорее приятель, ведь я видел его всего один раз. Он был большой, ему было одиннадцать лет, он курил настоящую папиросу и всё время сплёвывал через дырку между зубами.

– Эй, шкет, ― сказал он мне. ― Хочешь ловить тарантулов?

Я, конечно же, хотел.

– Тащи смолу, будем приманку делать.

Недалеко от нашего дома прокладывали какие-то трубы, и на стройке лежали большие чёрные куски смолы. Не знаю, для чего она нужна была строителям, но у меня и моих друзей смола пользовалась большим спросом: она была вкусная, как конфеты ириски, и её можно было жевать очень долго, поэтому мы называли её жвачкой. Мама меня за жвачку ругала, потому что зубы становились чёрными. Жвачку можно было в школе выменять на пёрышко. А пёрышко можно было вставить в ручку и писать, но ещё лучше было просто играть им в «пёрышки». «Пёрышки» – это замечательная игра ― ты поддеваешь лежащее на столе пёрышко противника носиком своего пера и, стукнув по своему́, посылаешь чужое пёрышко в полёт, и, если оно, взлетев, перевернулось, значит, ты выиграл и можешь забрать его себе, а если не перевернулось, то ты проиграл, и должен своё пёрышко отдать.

Так вот, из смолы делали приманку для тарантулов. Смолу долго жевали, пока она не становилась мягкой, как пластилин, а потом её привязывали к толстой нитке. Эту приманку засовывали в дырку в земле, где должен был жить этот самый тарантул, и как только он её хватал, нитку нужно было вытаскивать вместе с несчастным ядовитым пауком, прилипшим к смоле.

В тот раз мы с Микой так тарантула и не поймали, потому что мама позвала меня домой. Потом мы с Авридкой много раз охотились на тарантулов, но то ли наша смола им не нравилась, то ли они куда-то из этих норок уходили по своим тарантуловским делам, но пока ни один из них нам ещё не попался.

Но я опять отвлёкся, ведь май был месяцем майских жуков, а вовсе не тарантулов. Вы можете спросить, для чего мне и моим друзьям нужны были майские жуки. Мы привязывали к ножке жука длинную толстую нитку и устраивали соревнования, чей жук полетит дальше. Наигравшись, мы клали наших лётчиков в спичечные коробки и засовывали туда зелёные листики, чтобы жуки могли поесть и восстановить силы.

Жуков я ловил руками. И Авридка так ловила, и её сестра Муся, и мой друг Милик. А вот Серёжа, который жил через дом от меня, ловил настоящим сачком.

Ни у кого из нас сачка не было, и мы Серёже немного завидовали. Правда, для ловли жуков и кузнечиков сачок был совсем не нужен, но зато Серёжа мог поймать сачком летящую бабочку, а руками поймать бабочку можно было только тогда, когда она сядет, если быстро зажать пальцами её крылышки.

У Серёжи были очень хорошие игрушки, но он никогда не звал нас играть с ним, а сами мы просить не хотели.

И вот сегодня Серёжа захлопнул снаружи входную дверь в свой дом. Его мама была во дворе и у неё не было с собой ключей от дома, а папа был на работе. Серёжина мама пришла к нам и попросила, чтобы я залез к ним в форточку и открыл замок изнутри.

Я никогда до этого не был у Серёжи. Мы прошли через калитку в большой сад. У нас во дворе росли четыре дерева: яблоня, слива, белая черешня и персик; а у них было, наверное, деревьев двадцать или тридцать. Серёжина мама подсадила меня, и я залез в форточку, потом нырнул внутрь, потянулся на руках, протащил в форточку ноги и приземлился на ковре. Я прошёл через Серёжину комнату и от неожиданности остановился, потому что никогда не видел так много игрушек. Потом подошёл к двери и открыл замок.

Я надеялся, что Серёжа позовёт меня играть его игрушками, но его мама взяла меня за руку, провела через сад и закрыла за мной калитку.

– Ну что, ― спросила меня Авридка, ― Открыл?

– Открыл.

– А почему Серёжа сам не залез в форточку?

– Не знаю. Наверное, его мама боялась, что он застрянет.

Мы представили себе застрявшего в форточке Серёжу, и нам стало очень смешно.

– Молодец, ― сказала Авридка. – Вот тебе орден! ― и прицепила мне на рубашку шишку репейника.

– Давай плести венки из одуванчиков, ― предложила она.

– Нет, давай лучше строить шалаш.

Мы начали спорить, но тут пришёл Милик. Он жил через два переулка от нас и появлялся на нашей полянке нечасто.

Иногда он вместе с папой проезжал по нашему переулку на мотоцикле. Тогда мы махали ему руками и кричали:

– Милик! Милик!

Папа сидел за рулём, а Милик ― в коляске. У обоих на головах были танковые шлемы. Милику очень хотелось сидеть сзади, прямо за папой, а не в коляске, но папа не разрешал.

Мы завели с Миликом серьёзный мужской разговор.

– Ну, как мотоцикл ездит?

– Да нормально, ― ответил Милик.

– А когда мой папа взял Берлин, и война закончилась, ему дали трофейный немецкий мотоцикл, ― похвастался я.

– А почему твой папа его домой не привёз?

– Наверное, далеко было ехать. Могло бензина не хватить. Папа рассказывал, что мотоцикл был такой хороший, что, если на дороге попадались камни, он мог через них перепрыгивать.

– И через большие? ― недоверчиво спросил Милик.

Я точно не знал, но на всякий случай кивнул головой:

– И через большие.

Милик задумался:

– А через дом мотоцикл мог перепрыгнуть?

Я тоже задумался и ответил:

– Ну, только через небольшой.

Потом мы долго с Миликом и Авридкой бродили по полянке, прислушиваясь, не летят ли майские жуки. Но лишь стрекотание кузнечиков и шум ветра вплетались в вечернюю тишину.

Майские жуки ещё не прилетели, а до дня рождения оставалось всего три дня.

Шёпот из 3-го «Б»

Четверть только началась, а Шёпот уже пропустил два дня. Шёпот – это не кличка и не дразнилка, а фамилия. Толя Шёпот ― ученик 3-го «Б», октябрёнок моей звёздочки.

Наша учительница Лия Павловна сказала:

– Как же так? Скоро день рождения Ленина. Мы готовимся к поступлению в пионеры, а Шёпот уже пропустил два дня!

К поступлению в пионеры мы готовились очень серьёзно. Лия Павловна рассказывала поучительные истории о пионерах, которые учатся только на хорошо и отлично, и всегда готовы прийти на помощь или обезвредить врага. Она говорила: «Пионеры мечтают. Вы ещё не пионеры, вы не имеете права мечтать!».