Золотое время

– Что стряслось? – спрашивает Матерь, наконец оборачиваясь.

– Меня зовут Пырра-Волла. Я прошу у тебя справедливости, о Матерь…

– Погоди. – По ее лицу пробегает тревога. – Ты одна пришла? Тебя никто не послал?

– Одна.

Я теряюсь. Даже оглядываюсь – вдруг кто-то стоит за моим плечом? Но нет. Я одна.

Щелкает чайник. Матерь наливает в стакан кипятку.

– Хорошо. Продолжай. – Ставит передо мной стакан и кивает: садись, мол.

Я подвигаю стул и сажусь на самый краешек. Так непривычно сидеть на высоком! Из стакана вкусно пахнет травой: чабрец, мята, ромашка. Плавают крошечные листочки. Я шумно хлебаю и улыбаюсь: язык обожгла.

Матерь смотрит и улыбается тоже:

– А я думаю, с чего это у меня голова гудит с утра. Ладно, давай. Говори.

И я ей рассказываю всё. Всё от начала, от Камлаков и Пырра, всё, как рассказала уже тебе – если слушала, ты помнишь, Волла. Матерь, конечно, и без меня все знала, но боги любят, когда им рассказывают.

Когда я заканчиваю, она уже допила свой чай, а мой остыл. Я выпиваю его залпом. Смотрю на нее и жду, что скажет. Сердце ноет во мне и скулит. Глаза у нее странные, они как будто затуманены печалью. Она задумчиво гладит пальцами стол, у нее нежно-розовые ногти. У богов цветные ногти, оказывается.

– Ты мне вот что скажи, – говорит Матерь, и голос ее звучит как будто со страхом. – Ты говоришь, ты не первый раз здесь? Ну, у нас. И что там, у костра, одна девочка… она тебя видела, да? Я все правильно поняла?

Она поднимает глаза, и я вижу в них надежду. Странную надежду. Я не понимаю, к чему она. Но я боюсь разочаровать Матерь.

– Да, о великая. Она увидела меня. Она закричала, а потом…

– Ладно-ладно, не повторяй. Ты, конечно, не знаешь, где это было?

Я не знаю, великая.

– Все ясно… Уже появилась, значит. Следующая. Уже появилась…

Глаза ее снова туманятся, а губы сжимаются, и я пугаюсь: кажется, что Матерь вот-вот заплачет. Но это неправда, Матерь не может плакать. Она сидит и молчит. Дети кричат в комнате, ссорятся из-за мультиков. Матерь слушает их голоса. Что происходит в ней, о чем она думает – мне недоступны божьи мысли.

Потом лицо ее расслабляется, она оборачивается ко мне и смотрит тепло.

– Ладно, милая. Что уж теперь. Чему быть, того не миновать, правда?

Я неуверенно киваю. Я вижу, что она от меня этого ждет, и хочу ей угодить. Матерь усмехается, и я рада: мне удалось порадовать ее.

– А что Камса твоя? Она не может тебя защитить от насильника?

– Она не знает. Я сразу пришла к тебе.

– Ясно, – говорит Великая Матерь. – Что ж, пойдем.

Она поднимается и идет к двери.

– Куда? – удивляюсь я.

– К Камсе твоей. Плохо она работает. Такую девочку чуть не проворонила. Талантливую, смелую девочку. Впрочем, я ей сама все скажу. Идем, провожу тебя. Дети, сидите спокойно, я скоро! – кричит она у двери, уже обуваясь. – Шубу свою не забудь, – кивает мне.

Боги ждать умеют долго, а действуют быстро.

Когда я вернулась, этот, что меня в лесу подстерег, уже у порога родительского дома Пырра стоял. Тоже из Тойгонов он оказался, но Тойгон ненастоящий, приблудный. У князя в оленеводах жил. Не было у него своих оленей, никогда бы он не женился, вот и задумал дурное. А меня приметил, когда князь со сватами приезжал, тогда и он в его свите был.

Я это все уже знала, когда подходила к дому. И знала, что ждут меня. Но все равно колени дрожали – чем все разрешится, не понимала.

Разве что не весь род Пырра у дома собрался. В стороне два оленя фыркали – на них жених мой приехал, их собирался в калым отдать. Люди кричали. Громче Пырра чужой голос звучал – старухи, матери моего нового жениха.

– Да сын честь ей оказал, что жениться собрался! А то так бы и ходила с позором! Кому такая нужна? Оторви да брось!

Пырра кричали. В общем гаме я не понимала, о чем они говорят.

– Вот же она сама! – взвизгнул кто-то, и чьи-то руки схватили меня, впихнули в людскую толпу. В моих глазах все уже давно тенями были, а от страха и тени эти размылись – мутная, темная стена поглотила меня.

– Подойди, дочка, – услышала я сбоку голос Пырра-матери. – Да не троньте ее! Видишь, дрожит. Не бойся. Подойди.

Я сделала шаг на голос. Глаз не поднимала, чтобы не догадались они, что я их не вижу. Вокруг притихли, потом зашуршали – осуждающе, едко. Я не разбирала слов, но сжалась.

Пырра-мать спросила мягко:

– Дочка, где твои ленты?

И я похолодела. Я поняла, о чем шуршали голоса. Стояла и молчала, как оленный столб.

– Где твоя лента с пояса? Из косы где красная лента? – повторила мать Пырра. – Что молчишь? Почему не отвечаешь?

– В глаза! Пусть смотрит в глаза! – завизжала за моей спиной старуха Тойгонов.

– Скажи, дочка. – Пырра пыталась держаться, но голос ее дрожал.

Мне стало ее жалко. Она ни в чем не была виновата. Она любила меня, как умела, все эти годы с тех пор, как Камса всучила меня ей. Как умела, так и любила. Она не виновата была, что я ее так обманула, хорошей дочкой не стала. Непонятно кем стала.

– Я не знаю, – выдавила наконец еле слышно. Это была правда: я не знала, где были ленты теперь.

Вокруг зашуршали злее. Пырра крикнула:

– Тише! Не слышу ничего. Повтори, дочка. Повтори, но подумай сначала. Где ленты?

– Я не знаю. Я не знаю, где ленты. Я их в дупле всегда оставляла. Но вчера иду – нет. Украл кто-то, значит.

Вокруг зашуршали, захихикали.

– Врет! Слышите, люди? А ты говоришь, она достойна лучшего! – заголосила за моей спиной старуха. – Да это вы, Пырра, должны нам дать двух оленей, чтобы мой сын согласился такую потаскуху в дом принять. Вот они, вот твои ленты!

Меня дернули, развернули, толкнули. Две красные ядовитые змеи вспыхнули перед глазами – и пропали.

– Сама она их сняла! Сама дала сыну, когда с ним ложилась! Не так, скажешь, все было? Не так?

Я молчала. Я дрожала и от дрожи не могла слова сказать. Тени вокруг кричали. Кто-то возмущался. Кто-то зло хохотал. Кто-то молча, надменно рядом стоял и чувствовал, что побеждает. Я подняла голову. Нет, не жених – он с тенями сам тенью был, но рядом стоял большой белый волк, ухмылялся по-человечьи сквозь зубы. Огромный волк, Тойгонов защитник.

И мне почему-то стало спокойно, как увидела его. Это он хотел меня. Не пакостник этот, Тойгонов слуга. Не другой, не мальчик и даже не князь. А сам Тойгон-волк решил забрать меня.

– Дочка, скажи: это правда? Что они говорят.

Голос Пырра-матери долетал до меня, как из-под воды. Она горевала. Она за всех Пырра горевала сейчас. Я была их позором. Мне стало очень ее жалко.

– Нет, матушка. – Я протянула руку и нашла ее плоскую, мягкую ладонь. – Это неправда.

– А то! – скрипнул рядом голос старухи. – Сможет разве она такой позор принять! Еще скажи, что ты сына моего не знаешь, лживая ты тварь!

– Сына я твоего знаю, – сказала я спокойно.

Теплая рука матери придала мне сил. Себя защищать не хотела бы я – ее защищала. Я уйду, это уже знала. Уйду и забуду все. Но Пырра не забудут. Им не дадут забыть. Мне было кого сейчас защищать.

– Вчера твой сын подстерег меня возле моего схрана и пытался завалить, как важенку. Только у него не вышло. Я нож достала и отрезала бы ему яйца. Посмотрите: слева внизу у него порезана парка.

Он дернулся, прикрывая дыру, как срам, а вокруг разразилась тишина, словно ночь повисла. Люди не ожидали такого. Чего угодно от меня ожидали, но не такого. Женщина не смеет о таком говорить. Женщина не должна, не может, это хуже позора. Но я сказала, и люди не знали, как теперь им быть. Как сделать так, чтобы не услышать. Как сделать, чтобы не понять.

– Она врет! – очнулся первым мой глупый жених. – Она сама хотела! Все же понимают: она хотела сама!

– А то нет! – пришла в себя и его мать. – Все понимают: она! Она, она! Потаскуха, одно слово!

Хотя все понимали другое. Они понимали, что я сказала правду, но правду эту нельзя было произнести. Я пошла против правил. Я должна была признать свой позор, но не чужую злую волю в нем. Мужчина всегда прав. Если он что-то совершил с женщиной, он прав, а женщина терпит. Не бывает иначе.

Тойгон усмехался. Было ясно: я сама к нему в лапы шагнула. Теперь все за то, чтобы меня ему отдать, даже те, кто раньше был против. Просто чтобы закрыть мои слова. Чтобы не нарушать правил.

– Так-так-так, что тут у нас происходит? – раздался вдруг голос в толпе, и я выдохнула – через людей протискивалась Камса. Наконец-то приехала, я уже бояться стала, что опоздает. – Стоит отвернуться, что-то обязательно стрясется. – Камса встала возле меня – теплая, потная, пахнущая лесом, как никто из людей не пах. Я ухмыльнулась. Представила, как стоит, опираясь на свой хорей, а в углу рта у нее здоровая трубка. Пустая, дымом не пахнет, но Камса никогда не ходит без нее.

Люди тоже смотрели на Камсу. Сколько их было в тот момент? Я не могла понять. Я только чуяла общее дыхание и что ветер не пробивается сквозь тела. И оторопь общую чуяла. И недовольство – от них ли, от Тойгона. Волк защелкал зубами. Но камса даже ухом не повела.

– Без тебя справимся, иди своей дорогой, – фыркнул мой неудачливый жених.

Камса круто повернулась к нему.

– Ах вон как? Без меня? И свадьбу сыграть без меня вздумал? А ты твердо ли знаешь, кого хочешь в жены?

– Не твое дело! – огрызнулся жених. Но он испугался. От взгляда Камсы, от ее прищура что-то дрогнуло в нем, я услышала по голосу.

И мать его услышала, верно. Она хорошей матерью была. Человек плохой, а мать хорошая: так бывает.

– Не суйся, старая. Слышала, что мужчина сказал? Не твое дело! И свадьбу без тебя играть можно, обычай разрешает, если быстрая свадьба, можно кама не звать. Иди, старая. Это семейное дело!

– Семейное, говоришь? – Камса была спокойна. Пожевала трубку. Потом вынула ее – голос иначе зазвучал: – Семейное было бы дело, сунься твой остолоп к любой другой девке. Было бы семейное, я бы и знать не знала, да.

– Чего это! – зашумели Пырра. – Чем мы хуже?

– Любой другой, да! – повысила Камса голос. – Но не к Волле.

– Да почему же? – услышала я голос матушки и почувствовала, как стала ее ладонь влажной.

Камса повернулась к ней и склонилась так, что я почувствовала ее тепло – совсем близко она была.

– А с тобой я особо говорить буду, – выдавила Камса. – Ты и сама знаешь: Волла не для брака. Говорила я тебе? Говорила. А ты все нажиться на ней стараешься. Не для того я тебе ее отдала.

– Да… но для… для чего же? – всхлипнула матушка.

– Для чего? – Камса ухмыльнулась. – Сейчас покажу. – Ее запах отдалился – она выпрямилась и отошла от нас. – Где ты, жених? – Рядом послышалась какая-то возня. Я представила, как Камса ловит парня за ухо, и засмеялась. – Иди сюда. Что, говоришь, с этой девкой ты лежал? Говоришь, ленты свои она для тебя сняла? И как она тебе? Хороша? Крепка? А какая часть тебе больше люба: женская или мужская? Ты уже решил, какую в жены берешь?

Вокруг ахнули. Матушка сильнее сжала мне руку. Я тоже сжала, я не ждала такого, но твердо знала: если я хочу свободы, Камсе надо верить. Что бы она ни задумала.

– Эй, что ты болтаешь?! – заговорила мать жениха. – А ты чего стоишь?! – накинулась на него. – Кость проглотил? Отвечай!

– Да я… нет… я же… как? Все у нее там… я же щупал! – выдавил он и осекся, понял, что сболтнул лишнего. Вокруг засмеялись.

– А ты чего молчишь? – бросилась мать жениха к моей матушке. – Опозорить решили нас?

– Да в чем же тут позор? – фыркнула Камса как ни в чем не бывало. – Ошибся малый, на быка залез вместо важенки. С кем не бывает.

Вокруг потешались.

– Докажи! – верещала мать жениха. – Не верю!

– Глупая ты баба: сама не видишь? Это кам. Кам двуликий. Сегодня заберу я его из этого дома. Слышите, люди: вот ваш будущий кам! – Голос Камсы зазвенел, как на праздник. Меня как будто ударило: я уже все понимала, но не ждала, что она так скажет. Что она всем скажет. И сразу. – Как меня не станет, вот вам…

– Не верю! Все ты врешь! Докажи! – продолжала верещать мать жениха.

– Ну иди проверь, – усмехнулась Камса. – Ты женщина, тебе можно. Войди в дом. Ты и мать Пырра.

– А я? – крикнул жених.

– А ты уже свое нащупал, – бросила ему Камса, и вокруг захлебнулись смехом.

– Входи, Волла, – услышала я голос Камсы рядом. – Входи и готовься. Мы следом.

Я снова стала дрожать. Тело мое обмерло, я не понимала, что мне делать, что задумала Камса. Я-то знала, что я девица. Во мне не было ничего мужского. Может, Камса ошиблась? И Великая Матерь ошиблась? Не могу я быть камом, это камы оборачиваются то мужчиной, то женщиной, как хотят, а я-то так не умею! И пусть в доме темно, пусть там только свет от щепы, как сможет Камса обмануть мать Тойгонов, ведь та-то не слепая!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Хорей – шест для управления оленями в упряжке или при езде верхом. (Примеч. авт.)