Тэнгу-кэнси. Месть, выкованная в небесах

Александр Ионов

Тэнгу-кэнси. Месть, выкованная в небесах

Пролог: Знамение с Небес

Ночь окутала долину плотным, бархатным покрывалом, расшитым холодными бриллиантами звёзд. Воздух в предгорьях Киото был свеж и напоён ароматом цветущей вишни – сакуры, лепестки которой, словно слепые мотыльки, бесшумно кружились в темноте, находя свой последний приют на мшистых камнях и глади тихого пруда у поместья скромного самурайского клана Такэда. В главном доме, с его покатой крышей из коры кипариса, светились бумажные перегородки сёдзи, отбрасывая на землю длинные тени его обитателей. В эту ночь здесь царила не тишина, а сдержанное, тревожное оживление.

Рёносукэ Такэда, глава клана, человек с суровым лицом, испещрённым морщинами, словно карта былых сражений, стоял на веранде, вглядываясь в звёздное небо. Его жена, красавица Айми, сидела внутри, укачивая на руках их первенца, мальчика, появившегося на свет всего несколько лун назад. Ребёнок не плакал. Он смотрел на мир огромными, не по-детски серьёзными глазами необычного, пронзительного серого цвета – редчайшая удивительность для сынов Ямато.

Внезапно одна из звёзд на небе шевельнулась.

Рёносукэ прищурился. Неподвижный, отточенный годами тренировок взгляд воина уловил движение там, где его быть не должно. Звезда не просто падала – она горела. Яростным, ядовито-зелёным пламенем, прочерчивая в небесах раскалённый шрам. Её свет рос, превращаясь в ослепительный факел, затмевающий луну. Тишину ночи разорвал натянутый до предела струну гул, перешедший в оглушительный рёв, от которого с деревьев вспархивали птицы, а по земле бежала мелкая дрожь.

– Айми! Внутрь! – скомандовал Рёносукэ, но уже было поздно.

С грохотом, от которого задрожали стены дома и заплакал младенец, нечто огромное и пылающее рухнуло в глухом лесу на склоне священной горы Курама. Ударная волна окатила поместье горячим ветром, полным запахом гари и расплавленного камня. На миг воцарилась мёртвая тишина, а затем с горы донёсся треск ломающихся древних кедров.

– Это знамение, – сказал он голосом, в котором трепет смешивался с решимостью. – Благословение или проклятие – должен узнать глава клана.Рёносукэ, уже облачённый в простую кожаную броню, собрал небольшую группу верных самураев.

Их путь вверх по склону освещался заревом пожара. Воздух вибрировал от жара. Наконец, они вышли на опушку, где лес был повален веером от центра чудовищного события. В земле зиял кратер, из которого валил едкий дым. В его центре, глухо поблёскивая в отсветах тлеющих деревьев, лежало нечто. Не камень, а металл. Грубая, оплавленная глыба размером с быка, испещрённая замысловатыми узорами, словно морозными цветами на стекле. Она излучала странное, едва уловимое тепло и тихое, высокочастотное гудение, отзывавшееся в костях.

Рёносукэ приблизился, чувствуя, как волосы на руках встают дыбом. Он приказал одному из воинов ударить по находке копьём. Раздался резкий, чистый звук, как от удара по лучшему колоколу, а наконечник копья раскололся пополам, словно гнилая ветка.

– Небесный металл, – прошептал Рёносукэ с благоговением. – Сэнтэцу… Звёздное железо.

Он знал легенды. О том, как бог меча, Амацу-мара, ковал свои клинки из стали, выплавленной из звёздной пыли. О том, что меч Кусанаги-но-Цуруги был найден в хвосте восьмиглавого дракона Ямата-но-Ороти, но сама сталь его, по некоторым сказаниям, была даром небес. Обрушившийся с небес металл считался священным, наделённым духом, ётай-кин. Из него получались клинки невероятной прочности и остроты, способные, как гласили мифы, рубить призраков и демонов.

– Это дар ками, – решительно заявил Рёносукэ. – Мы выкуем из него клинок. Для моего сына. Это определит его судьбу.

Едва он произнёс эти слова, как из глубины леса донёсся пронзительный, нечеловеческий крик – нечто среднее между карканьем ворона и смехом сумасшедшего. Воины сгруппировались, сжимая рукояти своих катана. Они знали, чьи это владения. Гора Курама была царством тэнгу.

Годы спустя. Поместье Такэда процветало. Легенда о «небесном даре» сделала клан уважаемым, но и вызвала чёрную зависть. Кусок сэнтэцу был доставлен лучшему кузнецу провинции, который, совершив очистительные ритуалы и вознеся молитвы ками горы и кузни, приступил к работе. Это был труд многих лет. Металл поддавался с невероятным трудом. Но постепенно, под молотами и в священном огне, рождался клинок. Ещё без имени, без цубы и оплётки рукояти, но уже ощущалась его страшная мощь. Его положили в обитый шёлком ларец, предназначенный для подрастающего Такэо.

Мальчик рос тихим и сосредоточенным. Его серые глаза видели мир иначе. Он мог подолгу смотреть на текущую воду или падающий лист, как будто постигая скрытую в движении вселенскую гармонию. Он был любимцем всего клана, живым воплощением благословения небес.

В ту роковую ночь небо снова было ясным. Поместье спало. Только патрульные неспешно обходили владения. Ничто не предвещало беды.

Беда пришла без стука.

Тени у ворот зашевелились, и на дороге возникли фигуры в чёрных, лакированных доспехах. На нагрудниках красовалась зловещая мон – стилизованный цветок павлонии. Клан Ода. Их было не меньше полусотни. Бесшумные, как призраки, профессиональные убийцы. Они не кричали, не объявляли войну. Они пришли делать свою работу.

Первыми пали часовые, сражённые беззвучными стрелами из луков-юми. Ворота были бесшумно взломаны. Резня началась.

Рёносукэ выскочил из спальни с обнажённой катаной в руках. Его крик «Враги! К оружию!» разбудил поместье, но было уже поздно. Бой был яростным, но коротким. Самураи Такэда, застигнутые врасплох, бились отчаянно, но силы были слишком неравны.

Айми, с лицом, мокрым от слёз, но с сухими, решительными глазами, бросилась в комнату сына. Она схватила мальчика, закутала в тёмное кимоно и, прижимая к груди, побежала по тёмному коридору к потайной нише за раздвижной стеной. Из ларца она выхватила тяжёлый, холодный клинок – незаконченный меч из звёздного металла – и сунула его в маленькие, сжимающиеся от страха руки Такэо.

– Молчи, мой мальчик. Молчи, что бы ты ни видел, – её шёпот был полон невыразимой муки. – Это твоё наследие. Выживи.

Она задвинула панель, и тьма поглотила Такэо. Сквозь щели в стене он видел, как дверь в его комнату с грохотом распахнулась. На пороге стоял высокий самурай в зловещих доспехах Оды. Его лицо скрывал шлем-мэнгу в виде лица демона. В руке он держал окровавленную катану. За ним виднелось тело Рёносукэ, лежащее в луже крови.

– Где мальчик? Где металл? – прорычал незнакомец, и его голос звучал как скрежет камня.

Айми, выпрямившись, ничего не ответила. Она лишь бросила на него взгляд, полный такой чистой, беспримесной ненависти, что даже он, закалённый убийца, на мгновение отступил. Этого мгновения хватило. Она бросилась на него с коротким кинжалом-танто, который держала за спиной. Удар врага был молниеносным. Его катана вошла в неё ниже ключицы. Айми беззвучно выдохнула и рухнула на пол, её кровь растеклась по полированным доскам, достигнув щели, за которой прятался её сын.

Такэо не плакал. Он смотрел. Его серые глаза, широко раскрытые, впитывали каждую деталь: узор на доспехах убийцы, форму его шлема, капли крови на лезвии его меча, с которой тот медленно вытирал о кимоно его мёртвой матери. Он видел, как убийца обыскивал комнату, переворачивая подушки и циновки в поисках сокровища. Он был так близко, что мальчик чувствовал запах его пота, крови и металла.

Внезапно снаружи раздались новые крики – но уже не человеческие. Дикие, хриплые, полные ярости. Послышался хлопок огромных крыльев, звон стали о сталь, вопли ужаса и боли. Убийца у окна отпрянул, вскинув меч навстречу новой угрозе.

В окно, выламывая раму, ворвалось нечто огромное и тёмное. Существо с лицом ярко-красного цвета, с длинным, похожим на клюв носом, в развевающихся чёрных одеждах. Один из тэнгу, горных духов-воинов. За ним вломились ещё двое. Они сражались не мечами, а нагинатами – алебардами с длинными, изогнутыми лезвиями. Их движения были стремительными, почти неуловимыми, полными дикой, нечеловеческой грации.

Наёмники Оды, столкнувшись с этой сверхъестественной силой, дрогнули. Тэнгу рубили их, словно спелую пшеницу, их клювы раскрывались в беззвучном, жутком смехе. Самурай-убийца, поняв, что битва проиграна, отступал к двери, отбиваясь от одного из демонов.

И тогда взгляд гигантского тэнгу, самого старшего, чьё оперение отливало синевой, упал на потайную щель. Его красные, пронзительные глаза встретились с серыми глазами мальчика. Он увидел окровавленный клинок в его руках. Увидел наследие, выпавшее с небес.

Не раздумывая, тэнгу отшвырнул наганатой очередного солдата и ринулся к нише. Его мощная лапа, больше похожая на когтистую руку вороны, разбила хлипкую перегородку. Такэо, парализованный страхом, не сопротивлялся. Существо схватило его, прижало к груди, пахнущей дымом, перьями и древностью, и с мощным взмахом крыльев вылетело в проём разбитого окна, уносясь в тёмное нутро священной горы, оставив позади дым, кровь и тишину смерти.

Глава 1

Такэо очнулся от запаха тления и ладана. Он лежал на мягком ложе из высушенного мха и папоротника в пещере, слабо освещённой тлеющими углями в каменном очаге. Воздух был влажным и прохладным, пахло сырой землёй, кореньями и чем-то незнакомым, диким и острым. Высоко над головой, на сводах пещеры, копошились тени, и ему почудилось, что это висят вниз головами гигантские спящие летучие мыши.

Память вернулась к нему обрывками: огонь, кровь матери, лицо демона на убийце, красное лицо тэнгу. Он вскочил, натыкаясь в полумраке на стену. Его пальцы наткнулись на холодный металл – это был тот самый клинок, он лежал рядом с ним. Он схватил его, прижал к груди, единственную знакомую вещь в этом странном, новом мире.

Из темноты на него уставились два красных угля. Затем они приблизились, и в свет углёв проступил тот самый гигантский тэнгу. Он был ещё огромнее, чем помнилось. Ростом с большого человека, но с крыльями, сложенными за спиной, которые казались ещё больше. Его лицо было ярко-алым, нос – длинным и горбатым, настоящий клюв. Он был облачён в нечто среднее между монашеским одеянием и доспехами самурая – тёмные, поношенные штаны-хакама, нагрудник из лакированной кожи, на бёдрах – изорванная соломенная накидка. В его облике было нечто неоспоримо древнее и мудрое.

– Проснулся, птенец человеческий, – голос тэнгу был похож на скрип вековых деревьев на ветру, на шелест сухих листьев. – Не бойся. Ты под защитой Содзёбо, короля тэнгу этой горы. Ты в безопасности.

Такэо не сказал ни слова. Он лишь сильнее сжал рукоятку клинка. Содзёбо медленно приблизился, его клюв почти коснулся лица мальчика.

– Серые глаза, – прошипел тэнгу с нескрываемым любопытством. – Видел я такое лишь раз, у духа вод, что живёт в водопаде на севере. Глаза, что видят суть вещей, а не их оболочку. И клинок… – Его коготь лёгким движением дотронулся до лезвия. Раздался едва слышный, чистый звон. – …Клинок из плоти небес. Судьба привела тебя к нам, мальчик. Судьба или гнев ками.

Так началась новая жизнь Такэо. Он стал «ко́монго» – «дитя тэнгу», приёмным сыном горных духов. Первые годы были тяжёлыми. Он тосковал по дому, по теплу человеческого прикосновения. Тэнгу не были жестоки, но они были суровы и чужды человеческим эмоциям. Их мир был миром силы, выживания и постоянной тренировки.

Содзёбо стал его единственным учителем – и в воинских искусствах, и в постижении мира. Он не учил Такэо буквам из книг; его библиотекой был весь лес, его учебниками – смена времён года, поведение зверей и пение ветра в ветвях.

– Меч – это не просто кусок заточенного металла, – говорил Содзёбо, наблюдая, как мальчик пытается неуклюже поднять тяжёлую катану. – Это продолжение твоего духа. Твоего дыхания. Твоего намерения. Прежде чем рубить, научись чувствовать. Слышать. Видеть.

Учения проходили не на ровном дворе, а в самом сердце дикой природы. Содзёбо заставлял его часами стоять по колено в ледяной воде горного потока, учась сохранять равновесие на скользких камнях, чувствовать течение и гасить любое лишнее движение. Потом – лазать по гладким, почти вертикальным скалам, цепляясь за малейшие выступы, развивая силу пальцев и безоговорочное доверие к собственному телу.

Его спарринг-партнёрами были не другие ученики, а сами тэнгу. Они были быстрее, сильнее и хитрее любого человека. Они атаковали с воздуха, с деревьев, из-под земли, тренируя его реакцию и периферийное зрение до нечеловеческого уровня. Они осыпали его градом острых камешков, и он учился уворачиваться или отражать их своим клинком, сначала деревянным, потом – тем самым, металлическим.

Клинок стал частью его самого. Он носил его с собой всегда. Рукоять была грубой, неотделанной, и она натирала ему ладони до крови. Однажды, после особенно изматывающей тренировки, когда его руки были исцарапаны и дрожали от усталости, к нему подошёл один из старших тэнгу, мастер по имени Курама-но-Суэцугу, считавшийся среди духов искусным оружейником.

– Лезвие рождено в небесах, но рукоять должна родиться на земле, – прокаркал он. – Из того, что тебя теперь защищает.

Он показал Такэо, как снять шкуру с волка, которого мальчик победил в схватке (ещё один урок Содзёбо), как выделать её и намотать на рукоять, пропитав потом и кровью, создавая идеальное сцепление. Из крепчайшего древесины священного дерева хиноки он вырезал цубу – гарду для меча. Он не стал делать её вычурной; вместо традиционных узоров он вырезал на ней стилизованное изображение пера тэнгу – в знак принадлежности меча и воина этому месту.

Такэо сам, под руководством Суэцугу, собрал свой меч заново. И когда он сжал новую, оплетённую кожей рукоять, он почувствовал, как клинок будто ожил в его руке. Он стал легче, послушнее, стал настоящим продолжением его руки.

– Теперь он заслуживает имени, – сказал Содзёбо, наблюдая за церемонией. – Назови его.

Такэо поднял меч перед лицом. Лезвие, выкованное из звёздного металла, имело странный, волнистый узор (итамэ-хада), и при определённом свете на нём проступали те самые «морозные узоры», что были на метеорите. Оно казалось живым.

– «Амэ но Коэ», – тихо произнёс Такэо. Голос Неба.

Содзёбо одобрительно кивнул своим клювом.

Годы летели. Мальчик-птенец превратился в юношу, а затем и в мужчину. Его тело, закалённое годами невероятных тренировок, было гибким и сильным, как стальная пружина. Его кожа была покрыта сетью шрамов – отметинами медвежьих когтей, укусов змей, порезов от тренировочных клинков тэнгу. Его лицо, скуластое и резкое, с пронзительными серыми глазами, rarely выражало эмоции. Он научился двигаться с абсолютной, хищной тишиной, сливаться с тенями, читать лес так, как читают книгу.

Он освоил не только кендзюцу – искусство меча, но и бо-дзюцу (бой с шестом), нагината-дзюцу (бой с алебардой), дзю-дзюцу и сюрикэн-дзюцу. Но главное, он усвоил философию тэнгу, которая странным образом переплеталась с Бусидо, путём воина, о котором ему рассказывал Содзёбо. Тэнгу чтили силу, но презирали бессмысленную жестокость. Они чтили мастерство, но презирали тщеславие. Они жили в гармонии с природой, но были безжалостны к слабым и глупым.

Однажды Содзёбо привёл его на высокий утёс, с которого открывался вид на бескрайние леса и далёкие долины, где дымились трубы человеческих деревень.

– Ты больше не ребёнок, Такэо, – сказал король тэнгу. – Ты освоил всё, что могли преподать тебе мои воины. Твоё умение с клинком… оно превосходит умение многих, кто называет себя мастерами. Но сила без цели – это топор, висящий на стене. Он ржавеет.

Такэо молчал, глядя вдаль. В его серых глазах, всегда таких внимательных, плелась тень давно подавленной, но не забытой боли.

– Пришло время вспомнить, кто ты, – голос Содзёбо стал тише и суровее. – И откуда ты пришёл. Пришло время узнать, зачем ты здесь.

Он повёл Такэо в самую глубь горы, в пещеру, куда тому доступ был запрещён. В центре пещеры стоял большой каменный сосуд с водой – ёми-но идзуми, источник знаний.

– Загляни, – приказал Содзёбо. – И смотри.

Такэо послушно склонился над тёмной, неподвижной водой. Сначала он видел лишь своё отражение – дикое лицо с серыми глазами. Но затем вода помутнела, и в ней заплескались тени. Огонь. Чёрные доспехи с цветком павлонии. Тело отца. И тот самый самурай в демоническом шлеме, заносящий меч над его матерью. Звуков не было, но Такэо снова услышал тихий шёпот Айми: «Выживи».

Вода в сосуде вдруг забурлила, словно вскипела, и затем снова успокоилась, показав новое изображение: тот же самурай, но теперь без шлема. Жёсткое, жестокое лицо с шрамом через глаз. Он отдавал приказы, и на его груди ясно виден был тот самый зловещий мон.

Такэо выпрямился. Дыхание его стало тяжёлым и редким. Всё его тело напряглось, как у зверя, готовящегося к прыжку. Годы тренировок, медитаций, усмирённых эмоций – всё это было сожжено в одно мгновение вспыхнувшим внутри белым пламенем ярости. Его рука сама потянулась к «Амэ но Коэ».

– Они живы? – его голос, редко звучавший громко, был хриплым шёпотом.

– Нет, – ответил Содзёбо. – Но тот, кто отдал приказ, и те, кто его исполнял, – живы. Их души отягощены злом, которое они совершили. Ты чувствуешь это. Твои глаза видят это.

– Кто они? – в голосе Такэо зазвучала сталь.

– Люди могущественного и жестокого клана. Ода. Их мон – цветок павлонии. А человек со шрамом… его зовут Дзиро. Он был правой рукой даймё Оды в те дни. Теперь он один из его главных капитанов.

Такэо закрыл глаза. Он видел мон. Видел лицо. Он вонзил их в свою память навсегда. Когда он открыл глаза, в них не было ни слёз, ни страха. Только холодная, абсолютная решимость.

– Я ухожу, – сказал он.

– Я знал, что ты скажешь это, – Содзёбо кивнул. – Но прежде выслушай меня, ребёнок мой. Месть – это путь, вымощенный острыми камнями. Он ранит ноги того, кто по нему идёт. Ты носишь клинок, выкованный из металла небес. Его дух чист. Не запятнай его слепой яростью. Помни Бусидо. Помни то, чему ты научился здесь. Твой меч – для защиты, а не для бессмысленной бойни. Ищи не просто крови. Ищи правды.

Содзёбо протянул ему свёрток из грязного, заскорузлого шёлка. Такэо развернул его. Внутри лежал потрёпанный, когда-то белый, а теперь коричневый от запёкшейся крови шелковый шарфик-хатимаки. Тот самый, что был на его отце в ту последнюю ночь.

Такэо взял его. Его пальцы сжали ткань с такой силой, что костяшки побелели. Он медленно, с невероятным чувством достоинства и скорби, повязал хаотимаки вокруг головы, скрывая свои волосы.

– Я не совершу бессмысленной бойни, – сказал он, и его голос обрёл новую, незнакомую твёрдость. – Я совершу правосудие.

Он повернулся и вышел из пещеры, чтобы в последний раз взглянуть на лес, который был его домом, его учителем и его тюрьмой. Завтра он уйдёт в мир людей. Мир, который когда-то отнял у него всё. Мир, которому он теперь нёс «Голос Неба».

Глава 2

Спуск с горы Курама был для Такэо путешествием в другой мир. Воздух, ещё недавно звонкий от птичьих криков и напоённый запахом хвои и влажного камня, становился тяжелее, гуще, пропитанным дымом очагов, запахом грязи и чужих людей. Лес редел, уступая место рисовым полям, ровными зелёными квадратами расчерчивающим долину. Для Такэо, чьи глаза привыкли читать бесконечно сложный узор дикой природы, эта упорядоченность казалась странной и неестественной.

Он шёл, не скрываясь, но и не привлекая внимания. Его одежда – поношенные штаны-хакама из грубой ткани и простое полотняное кимоно, поверх которого была накинута волчья шкура, – выдавала в нём охотника или отшельника. За спиной в простых деревянных ножнах (сая) покоился «Амэ но Коэ». Его лицо, с резкими чертами и бледными, пронзительными глазами, заставляло редких встречных путников поёживаться и отводить взгляд. Он пах лесом, зверем и чем-то острым, чуждым – запахом стали, отточенной не для быта, а для смерти.

Дорога привела его к постоялому двору – «сюкуба» на перекрёстке двух путей. Это было убогое строение под соломенной крышей, от которого пахло прокисшим саке, жареным угрём и человеческой немочой. У входа на корточках сидели несколько подвыпивших самураев-ронинов, их доспехи были потрёпаны, а взгляды – наглыми и голодными. Они тут же уставились на Такэо, оценивая его с ног до головы. Их взоры скользнули по его простой одежде, задержались на добротных, хоть и неброских ножнах меча, и в их глазах вспыхнул знакомый огонёк – смесь презрения и алчности.

Такэо прошёл мимо них, словно не замечая. Его слух, обострённый годами жизни в тишине леса, уловил их шёпот:

– Может, поучить манерам? А то шагает, будто сам сёгун.– Смотри-ка, дикарь какой-то. С гор спустился, поди. – Мечок-то у него ничего… Простоват, но сталь, гляжу, хорошая.

Такэо вошёл внутрь. Глазам потребовалось мгновение, чтобы привыкнуть к полумраку. В воздухе висела густая дымка от очага и трубок курильщиков. Несколько путников, сидевших за низкими столиками, подняли на него глаза и тут же поспешно отвернулись. Хозяин, толстый мужчина с испуганными глазами, потер свои засаленные руки о фартук.

– Добро пожаловать, почтенный… – засеменил он. – Чем могу услужить? Чай? Саке? Мисо-сиру?

– Рис, – коротко бросил Такэо. Его голос, давно не звучавший громко, прозвучал хрипло и непривычно громко в тихом помещении.

Он сел в углу, спиной к стене, положив меч на колени. Эта привычка – всегда контролировать вход и не подставлять спину – была в него вбита тэнгу. Он наблюдал. Люди ели, пили, тихо переговаривались. Они казались ему хрупкими, словно стебли бамбука, их движения – суетливыми и неэффективными. Он видел, как двое из тех ронинов снаружи зашли внутрь и, перебросившись с хозяином многозначительными взглядами, уселись неподалёку, продолжая обсуждать его вполголоса.

Еду принесла молодая служанка с испуганным лицом. Она поставила перед ним миску с дымящимся рисом и чашку с чаем, стараясь не встречаться с ним глазами. Её рука дрожала.

– Они тебя обижают? – неожиданно спросил Такэо.

Девушка вздрогнула и покачала головой, испуганно взглянув в сторону ронинов. Ответ был ясен. Ронины были здесь частыми и нежеланными гостями, терроризирующими слабых.

Такэо кивнул и принялся за еду. Он ел медленно, тщательно пережёвывая каждую ложку, полностью поглощённый процессом. Для него это был ритуал, способ восстановить силы, а не удовольствие. Он не заметил, как один из ронинов, самый крупный, с грубым лицом и кривой саблей на поясе, поднялся и направился к нему.

– Эй, дикарь, – хрипло проговорил ронин, останавливаясь перед его столом. – Меч твой понравился. Продашь?

Такэо поднял на него свои серые глаза. Во взгляде не было ни страха, ни злобы – лишь холодное, отстранённое любопытство, словно он изучал новое насекомое.

– Нет, – ответил он просто и вернулся к еде.

Это спокойствие взбесило ронина. Его рука легла на рукоять своей катаны.

– Я по-хорошему спрашиваю, сука горная! – он повысил голос, и в хибаре воцарилась мёртвая тишина. – Или хочешь, чтобы я его просто взял? А тебе заодно рожу перекрою, акивесь!

Такэо отложил палочки. Он медленно, с невероятным чувством собственного достоинства, поставил чашу на стол. Его движения были плавными и лишёнными всякой суеты.

– Ты мешаешь мне есть, – сказал он голосом, в котором звенел лёд. – Уйди.

– Ого! Слышали, братцы? Учитель манеры нашёлся! Ну, сейчас мы с тобой по-другому поговорим!Хриплый смех ронина прозвучал грубо и фальшиво.

Он сделал то, на что рассчитывал всю свою жалкую жизнь как бандит – он резко дёрнул свою катану, чтобы наполовину вытащить её из ножен, демонстрируя готовность к бою (итидзи-гаэри). Это был универсальный язык запугивания.

Для Такэо это не было языком. Это было шумом. Громким и бессмысленным.

Он действовал не думая. Годы тренировок, тысячи часов отражения атак, летящих со всех сторон со скоростью мысли, сработали сами. Его тело взорвалось движением.

Он не стал вскакивать. Он просто рванулся вперёд с места, как выпущенная из лука стрела. Его левая рука в кожаной перчатке с шипом (экозуну) мощным движением вверх ударила по ножнам катаны ронина, вдавливая обнажённое лезвие обратно и прижимая всю конструкцию к животу владельца. Одновременно с этим правая рука Такэо молнией обнажила «Амэ но Коэ».

Не было слышно привычного звона стали. Был лишь короткий, шипящий звук, словно разрезаемый шёлк.

В хибаре воцарилась абсолютная тишина.

Ронин замер с глупым, непонимающим выражением лица. Затем по его кимоно от ворота до пояса расползлась тонкая алая линия. Его собственная катана, которую Такэо вдавил ему в живот, упала на пол с глухим стуком. Вслед за ней на соломенную циновку бесшумно сползла и верхняя половина его тела, отсечённая по диагонали от плеча до противоположных рёбер. Туловище рухнуло следом, хлынувшим на пол фонтаном крови и внутренностей. Воздух наполнился медным, тошнотворным запахом смерти.