Давно и правда

Дарина Стрельченко

Давно и правда

На балконе

На балконе было сыро и холодно. После переполненного зала, то и дело взрывавшегося хохотом, конфетти и шуточками, становившимися всё более скабрезными, всё здесь походило на космос: бесшумный, почти бесцветный. Даже Йерлин за балконной оградой, уже спал – а первокурсники Института права до сих пор праздновали вручение студбилетов.

На балюстраде лежала ветка сирени. Арсений поднял её, оторвал лепесток и растёр лепесток между пальцами. Прохладное прикосновение, острый, приятный запах. Но слишком холодный. Бельё, возвращавшееся из прачечной, всегда пахло сиренью – слабо, неистребимо. Может быть, поэтому этот запах ассоциировался у него со стерильностью, излишней, неживой гладкостью свежевыстиранных вещей.

Арсений вернул сирень на место и с удовольствием вдохнул ночной воздух. После смеси духов, косметики и спиртного запах ночного города казался свежим. Он планировал дождаться окончания вечера здесь, а при первых звуках финального гальцера вернуться, слиться с толпой на итоговой фотографии и поехать домой. Планы разрушила скрипнувшая дверь. Стекло, брызги света через витраж, чья-то фигура в платье. Девушка. Лучше бы парень. Можно было бы просто покурить, перекинуться парой фраз и продолжить молчать. Хотя, если сделать шаг в тень, может, она не заметит…

Заметила. Подошла. В темноте было не совсем ясно, на чём держится её платье, и он снял куртку и протянул девушке из сострадания к себе, а не к ней. Ещё года два назад, в старших классах, ему начало хотеться лезть на стену, и отборные, хоть и редкие студентки Института права, особенно девушки с кафедры, желания не охлаждали.

– Сам не замёрзнешь? – спросила незнакомка. Спокойный, мягкий ничем не примечательный голос. Зато, вопреки дипломатическому этикету, который навязывали в аудиториях, в деканате, в столовой и, кажется, даже во сне, девушка обратилась на ты и сразу взяла куртку.

Да, ему уже стало зябко в тонкой шёлковой рубашке, так приятно холодившей в переполненном зале, так не гревшей здесь.

– Замёрзну, – ответил он. – Но на тебя смотреть невозможно.

Девушка рассмеялась, накинула куртку, потянула носом:

– «Послесобытий»? Неплохо. – Улыбнулась и протянула руку: – Вика.

– Арсений, – касаясь её ладони, кивнул он. Тонкие пальцы, прохладный и резкий ток. Он порадовался, что Вика накинула всё-таки его куртку и выглядела теперь нелепей. Йерлинская Империя позволяла так немало женщинам высших кругов. Вика была всего лишь первокурсницей – а иначе как бы она оказалась здесь, – но всё в ней, от залитой лаком причёски до тонких ремешков босоножек, – говорило, что она принадлежит именно к высшему кругу. От неё веяло напором, кофейным коктейлем, саркастичной дерзостью. Она так красиво и нагло нарушала или не нарушала все писаные и неписанные правила на этом балконе – делала так, как, кажется, решала в эту самую секунду.

– Щуман? – уточнила она, и Арсений не удержался, хмыкнул, кивнув.

– Господин Арсений Щуман, – медленно, будто смакуя звучание, произнесла Вика. – Ваше имя уже набило оскомину, даже старшекурсникам. Вы в курсе?

Он приложил немало сил, добиваясь этого. Но ответил только:

– Догадываюсь.

Вика шагнула к нему, внимательно рассмотрела в слабом свете, льющемся сквозь витраж. Он почувствовал себя неуютно, колко, ощутил какое-то предвкушение, попытался прогнать его. Вика взяла с балюстрады сирень и не глядя бросила в темноту.

– Это Арнольд оставил. Фон Зин. Знакомы? Вы же одного круга.

– Круга. Не возраста.

– Это точно, – засмеялась Вика. – Он среди нас выглядит переростком. И столько пафоса. Эта сирень зимой…

– Тебе не тревожно такие вещи говорить в таком месте? – кивая на стеклянную дверь, отделявшую их от праздника, спросил Арсений, хотя на самом деле хотел спросить совсем другое: кто ты? На каком факультете? Откуда ты – здесь, такая? Как мне найти тебя завтра?

– Я не собираюсь ни в правительство, ни в дипломаты, ни – крамола какая, Арсений, не выдавай меня! – даже в местную администрацию.

– И как ты тогда тут оказались?

– Да так же, как и ты. Хотела заниматься совсем другим, но – семья.

– Откуда ты знаешь, что я хотел… другим?

– А что, не хотел?

Вика сбивала с толку. И ещё это платье. Такой вырез на юбке.

– Хотел. Химией. Семья, – ответил он.

– Вот видишь. Значит, мы пришли одной дорогой – той, где сзади кто-то толкает. Неприятно, но что поделаешь? По крайней мере, это закончится с выпуском. Для меня. Не для тебя, конечно, – с таким-то отцом.

Он терпеть не мог, когда его сравнивали с отцом, когда приводили должность, личность или характер отца как пример в разговоре. Вика достала сигареты.

– Тебе не расслабиться в перспективе, но можно прямо сейчас.

– Какая ты прямолинейная, – усмехнулся он, наслаждаясь ощущением сигареты в пальцах, но ещё больше – этим «ты», таким редким.

– А ты осторожный, строгий и наблюдательный, – настоящий будущий канцлер, Арс.

Арс. Он медленно улыбнулся, зажав сигарету уголком губ. Они курили, за спиной понемногу стихал праздник, а впереди просыпался город.

– На каком ты факультете?

– Теория права и сравнительного правоведения, но думаю переводиться, —ответила Вика. – Невероятно скучно.

– И куда же?

Она повернулась к нему, окинула оценивающим взглядом, в глубине которого плясали чёртики:

– Политики, истории и права, верно?

Он чуть не сказал «как раз мой».

– Ну тогда не стану просить у тебя контакты. Узнаю потом в деканате.

– Зачем в деканате? Встретимся на парах. Вы, надеюсь, не с первой учитесь завтра?

– С третьей. Семинар по юридическому письму, аудитория двадцать восемь-ноль семь.

– Куртку верну завтра, – усмехнулась Вика. – До встречи, господин Арсений Щуман.

Она скрылась в зале. Он постоял, обхватив себя руками, собирая тонкий шёлк рукавов в складки. Он не ждал ничего хорошего от этого вечера, и тем не менее Вика оказалась первым, что ему понравилось в институте.

Синхронный перевод

Дело шло к зимней сессии, оставались последние лекции перед зачётной неделей, слегка лихорадило, и спать приходилось мало. С появлением в группе Вики Арсений плавно переехал с первых рядов на последние и обнаружил, что даже на скучных семинарах может быть весело.

На филологии они практиковали синхронный перевод на хоремский и ицкий, и Вика делала это блестяще, была отличным напарникам, но никогда нельзя было угадать, зачитывает она текст из учебника или несёт отсебятину с серьёзным лицом. Однажды он попался и на всю аудиторию заявил на вполне сносном ицком:

– Йерлинская Империя – важнейший поставщик укропа, капусты и лимонной кислоты, используемых в качестве прекурсоров кулинарных эмоциональных за… Вика! – прошипел он, пиная её под столом

– Господин Щуман! – с удивлением поднял глаза профессор Гольц. – Что за неуместные шутки?

Вика беззвучно ржала, согнувшись, и, пока он кое-как объяснялся с Гольцем, сползла под парту и смеялась там уже в голос.

– Я ещё на укропе что-то заподозрил, но, драфф, Вика, какого фига?

Она никак не могла перестать смеяться, и в конце концов, дождавшись, пока Гольц переключится на следующее задание, Арсений тоже сполз под стол и позволил себе рассмеяться. Первый смех за кто знает, сколько времени, заставил его начать икать. Он икал до самого перерыва – Вика сбегала в буфет и принесла минералку. Арсений глотнул, закашлялся, вытаращил глаза: горло обожгло, он словно глотнул ореховый ликёр, только очень крепкий, концентрированный и…

– Вика! Вика, это не минералка!

Она приложила палец к губам и глазами показала на Гольца, который расписывал на доске ицкие морфемы и подозрительно косился на них через плечо.

– Что это было такое? – прошептал Арсений, откашлявшись.

– «Фатум». – Вика удивлённо подняла брови. – Ты не пробовал никогда? А я думала, в такой-то семье… Ну… прости, Арс. Выходит, я тебя напоила.

– Где ты его взяла?

– Явно не в буфете, – усмехнулась она и потянула его за рукав пиджака: – Сядь нормально, ты весь скрючился…

– Как ты…

Он хотел спросить: как ты сочетаешь вот это: риторику на семинарах и просторечия, дурацкие проделки и серьёзность, как ты можешь быть одновременно такой собранной и такой весёлой, как ты умудряешься получать удовольствие от выхолощенной, подчинённой тысяче правил жизни?

Думая об этом, Арсений впервые допустил очень простую, смутную, обжёгшую своей неожиданность мысль: не все в этом институте живут так же, как он. Не у всех три поколения политиков в роду и безальтернативный, известный с младших классов карьерный путь.

Спрашивать Вику, как она справляется с жизнью, было бессмысленно – как это было назвать словами? Но можно было смотреть: как она подкалывает Арнольда, как обмакивает подсохший рогалик в кофе, как договаривается с преподавателями об отменах пар, как экспромтом изобретает политический строй на контрольной по истории Империи, как почти каждый вечер ходит в зал на занятия танцами. И как начинает учить его.

Вика делала институт не просто выносимым. Она делала его почти живым. Арсений почти забыл, как раздражают шёлковые рубашки и трёт ворот. Вика однажды расстегнула ему манжет на лекции и принялась рисовать что-то на запястье, какие-то буквы и символы. Он сосредоточенно смотрел на кафедру, не слыша ни одного слова лектора и только стараясь не выдать себя выражением лица и дыханием. А Вика продолжала писать и вполголоса, под прикрытием творившейся вокруг колготни, рассказывала про «Паутину-патину» – церемониальную игру на приёмах высокого уровня.

– Рискованная и раскованная, – завершила объяснение Вика и выпустила его руку. Арсений бросил краткий взгляд на запястье. Точки, значки и намалёванное жирно: «Арсений Крошка». Вика поймала его взгляд, прыснула, отодвинулась и одними губами повторила:

– Арсений Крошка.

– Вика-Ежевика, – прошептал в ответ он и уставился в тетрадь: профессор политэтикета пошёл по рядом проверять задание.

Гальцер

Утром он снова поругался с отцом. Маме предсказуемо стало хуже, а после всего до ночи пришлось сидеть с конспектами – Арсений проспал, кое-как выгладил брошенную с вечера рубашку и бросился в институт. Успел проскочить основные пробки, но к первой пае всё равно опоздал: скользнул в аудиторию минут через пятнадцать после начала и понял, что пропустил кое-что интересное. С последнего ряда, с серьёзным и напряжённым лицом, но легчайшей, едва различимой насмешкой в голосе чеканила что-то Вика.

– …правильно поняла вас, предлагаете заместить вдохновение механизмом. Логичные последующие шаги – синтез симпатии, подмена творчества дрессурой и дозирование влюблённостей. Вы к этому ведёте, профессор Лебер?

Лебер, привычно зажёвывая окончания, ответил:

– Мы говорим исключительно о создании чего-либо, об интеллектуальной и творческой работе. Не вмешивайте в это управлением эмоциями как таковыми, госпожа Истер. Обратимся к статистике: если вы взглянете на сводки Ясвицкой лаборатории анализа…

– Остер.

– Простите?

– Госпожа Виктория Остер, – поправила Вика.

– Госпожа Виктория Остер, – протянул Лебер, скользя по ней взглядом. – Если вы взглянете на сводки Ясвицкой лаборатории анализа относительно обсуждаемых нами социальных экспериментов, то обнаружите, что творчество, подпитанное дозированной стимуляцией, более продуктивно и управляемо, чем органический креатив.

Видимо, речь шла о применении эмоциональных зарядов в гуманитарных областях. Это была потоковая лекция на два курса, студенты сидели плотно, Арсений едва втиснулся сбоку на один из первых рядов. Шёпоты, любопытные и опасливые взгляды то на Вику, то на профессора, опущенные головы и общее ощущение придушенности. Ни одной руки, ни одного желающего высказаться, кроме госпожи Остер. Отец называл такую атмосферу подавленным согласием, и в этот раз Арсений в кои-то веки был с ним согласен.

– Больше того, – глядя на Вику, продолжал Лебер – говорил, словно вбивал сваи: – Органическое творчество неизменно подразумевает разочарования, а благодаря вышесказанному, этого возможно избежать.

– О. Так вы не признаёте силу разочарования? – уточнила Вика.

– Кажется, вы ошиблись аудиторией, госпожа Остер, у нас здесь не философия. Однако на ваш вопрос я отвечу. Я признаю роль разочарования и считаю её крайне ценной – но только в определённых ситуациях. Например, если мы говорим о моральных вопросах, ошибках и критике в становлении личности лидера. Но если речь о…

– Подождите, – перебила она, что было уже совсем неприкрытым вызовом. – Вы полагаете, без боли в том аспекте нет и верных решений?

– Я полагаю, мы тратим время лекции совсем не на то, госпожа Остер.

Профессор смотрел чуть нетерпеливо и добродушно, словно поощрял: давай, девочка, скажи ещё, чтобы я мог поярче продемонстрировать, как ты наивна. Как вы все здесь ещё наивны, друзья мои.

Арсений подумал, что, если бы был рядом, толкнул бы её под локоть, чтоб замолчала. Но между ними был целый зал.

– Вы уходите от темы, но и в таком случае забываете об эмоциональном притуплении как инструменте власти. «Чем меньше управляющий субъект чувствует, тем точнее принимает решение» – вот один из возможных тезисов этой области, однако не думаю, – Лебер улыбнулся, чуть склонил голову, так, что блеснули стёкла очков, – что вы способны аргументированно подтвердить его или оспорить.

– У меня действительно нет статистических и исторических аргументов, однако… – Вика уже сама поняла, что попалась, но говорила по-прежнему хлёстко, – выходит, идеальный лидер – это исключительно управленец? Идеальный канцлер – амёба? Машина? Не человек с органическими эмоциями?

По аудитории прокатилась, но быстро улеглась волна тревожных вопросов пополам с возмущением. Все ждали, что скажет Лебер.

– Уверены ли вы, что поминаете, о чём толкуете, госпожа Остер? – вежливо-холодно спросил профессор, опираясь на кафедру.

– Нас учили, что эмоциональный заряд – это инструмент. Однако инструмент, которым бьют по рукам, перестаёт быть нейтральным.

По тому, как Лебер встряхнул плечами, всей аудитории стало ясно, что он потерял терпение.

– Вы ведёте себя, как многие первокурсники на первых официальных мероприятиях возле столов с закусками: накладываете на одну тарелку политические, исторические и философские категории, приправляя всё это эмоциональной риторикой вне контекста. Как будущему политику или административному работнику вам было бы славно понять – и как можно раньше: это стратегия, ведущая к хаосу.

Кто-то громко хихикнул в тишине и тут же заткнулся. На Вику бросали косые взгляды. Она стояла молча, упёршись кулаками в столешницу.

Арсений глубоко вдохнул, сжал в пальцах пластмассовую ручку. Резко поднялся и произнёс:

– Так или иначе, все вопросы, поднятые госпожой Остер, актуальны. Я не отрицаю, что они заданы непоследовательно, но и делать вид, что применение эмоциональных зарядов не влечёт последствий в не связанных с экономикой областях, – тоже стратегия… ведущая к хаосу.

– Господин Щуман? – удивлённо протянул Лебер. – Какой неожиданный, однако, тандем…

Арсений почти почувствовал, как аудитория напряглась. Кто-то кивнул. Кто-то перевёл взгляд с Вики на него. Ручка в пальцах хрустнула, он закончил, обращаясь к Леберу:

– Возможно, в силу возраста и неопытности, ни я, ни госпожа Остер не можем привести достаточно аргументов, но я уверен, тема стоит обсуждения – возможно, не так и не здесь, но…

– Вот и подготовьте доклад на эту тему вместе с госпожой Остер, – непроницаемо предложил Лебер. – Скажем, как прелюдию курсовой работы. Я с удовольствием ознакомлюсь с ней в рамках заседания комиссии. А теперь, – Лебер повелительно поднял руку, – отвлечёмся от абстракций и вернёмся к текущей теме.

Арсений не слишком вслушивался в остаток лекции, то и дело оборачиваясь, чтобы взглянуть на Вику. Не он один – однако искать там было совершенно нечего. Вернее, ничего нового было не увидеть: Вика вела себя как обычно, конспектировала, смотрела в записи и на доску. Даже не покраснела.

Арсений подумал: вот кого наверняка бы одобрил отец.

После лекции одни обходили её, другие, переглядываясь, шептались. Спорить с Лебером – этого начинали опасаться ещё на вступительных экзаменах, и теперь на Вику смотрели как на сумасшедшую или бесстрашную. Лебер ушёл, аудитория пустела, и Арсений, двигаясь против потока, пробивался к последним рядам.

– Я теперь как чумная, – хмыкнула Вика, заметив его, собирая тетради. Руки у неё немного подрагивали, но голос оставался ровным. – На виду у Лебера никто и словом перемолвиться не посмеет, побоятся, что потащу на дно за собой. Он же из меня всю душу вытрясет на экзамене. Так что да… Никто теперь рядом не встанет. – Она вздохнула, думая о чём-то своём, подняла глаза, протянула руку как для рукопожатия: – Кроме тебя.

Арсений растерянно коснулся её ладони. А Вика, выскользнув из-за стола, увлекла его в небольшое свободное пространство за последним рядом.

– Вот так. Чуть легче. Это первый шаг гальцера. Раз, два, раз-два-три-четыре.

Она заставила его повернуться, он чуть не споткнулся о скамью, но Вика со смехом, легко и ловко вернула его в вертикальное положение и взяла за вторую руку.

– Ты совсем не умеешь танцевать, Арс. А вообще-то зимний бал скоро.

Он вскинул на неё удивлённый взгляд. Чувствовал, как вспотел под рубашкой. Хотелось скинуть пиджак, но в аудитории было нельзя.

Вика шагнула в сторону, сделала лёгкое движение рукой, направляя:

– Вот так. Основной темп быстрей в два раза, но учиться лучше не торопясь. Гальцер обычно танцуют во второй части, но он мой любимый…

– Вика, ты вообще не о том сейчас, – пытаясь скрыть смущение, пробормотал он. – Лебер тебя сожрёт и не подавится, а ты… про танцы…

– Только не говори, что тебе не нравится. Ох, Арс, вот не думала, что ты деревянный! Придётся учиться… С кем я теперь пойду, кроме тебя?

Карточки

Они сидели на подоконнике возле киоска с кофе: пару отменили, кто-то отправился ловить последнее солнце в сквере возле главного корпуса, кто-то поехал гулять в город, но им никуда идти не хотелось. Взяв канте, Арсений следом за Викой устроился в укромной оконной нише – из коридора их было не увидеть, а с улицы вряд ли кто-то сумел бы заглянуть на четвёртый этаж. Арсений поймал себя на мысли, что место вполне подходит для того, чтобы начать целоваться. Но мысль была мимолётной, опасной. Вика не выказывала никаких подобных желаний, не давала намёков, а он боялся оттолкнуть её, порвать нитку, остаться без неё больше, чем завалить зачёт у Лебера или в очередной раз схлестнуться с отцом.

– …Надёжный путь – полагаться на себя, свои склонности и на внутренний стержень, – утром, как и всякий раз в диалогах с отцом, он старался говорить, как и на семинарах: спокойно, чётко, оперируя фактами. Но отец выводил из себя, бесил, выбивал из колеи этой непроницаемой маской, металлической уверенностью в своей правоте. Его тон давил, взгляд пригвождал к месту. Арсений всё гадал, как с ним работается его подчинённым. Бедная его секретарь. Хотя…

– Надёжный путь – это работа в госструктуре, энергетика, стабильная карьера и наследование должности, Арсений. – Резкий рубящий взмах, отсекающий лишнее. – А вся твоя общественная деятельность, естественные науки… Практичен из этого только студсовет.

Арсений смотрел на отца в ладно сидящем, с шиком скроенном строгом костюме, и ему хотелось прошептать ядовито: а я с девушкой познакомился. Прогулял вчера политэтикет, чтобы просто болтать с ней, просто гулять по кампусу, просто смотреть, как у неё солнце прыгает в волосах. Как тебе такое, пап, а?

Вместо этого он привычно проглотил собственную трусость, с расстановкой спросил:

– Как мама? Что-то есть новое от Керна?

– Ты знаешь, как мама. Ничего нового нет и быть не может. Нет смысла ворошить это каждый раз.

Такой мерный тон, такой ровный голос. Хотелось обогнуть стол, вцепиться в лицо отцу, сорвать маску. Не может быть, чтобы он ничего не чувствовал.

– Очередной момент эмоциональной слабости, – констатировал тот, читая по его лицу.

– Очередной момент отсутствия человечности, – бросил Арсений.

– Твои идеалы тебя погубят. – Отец терпели-устало вздохнул, опустился в кресло, подтянул к себе планшет и папку с бумагами. – А впрочем, я не позволю. Опаздываешь? Могу вызвать машину.

– Обойдусь.

– Как знаешь. Иди. А, да, что там за инцидент с Лебером?

Арсений сощурился. Краем сознания отметил: кортизол. Адреналин. Парасимпатическая система на всю катушку. Отец смотрел выжидающе и почти с любопытством.

– Отстаивал мнение, – тихо ответил он.

– М-м. Будь с ним поаккуратнее. Может подставить ногу по пути в Совет.

Отец достал сигареты. Напоказ, в курительных министерства, он пожёвывал «Диву Никотина», но дома выбирал почему-то отвратительно пахшую «Ёрстку». Мама терпеть не могла этот запах – как и Арсений, – и при ней он не курил. Но сейчас её опять увезли в Карловича, и кабинет наполнился горьким, продирающим горло духом.

– Сыграем в карточки? – предложила Вика, вырывая Арсения из омута.

– Как это? – Он потряс головой, возвращаясь в осенний полдень, тёплый кофе и золотистый свет. Глубоко вдохнул. Никакого дыма. Только истёртый паркет, лёгкий Викин парфюм, кофе и нагретая краска на подоконнике.

Вика достала из сумки жестяную коробочку, раскрыла и вывалила на подоконник ворох картонок с тиснёными узорами и надписями витиеватым шрифтом.

– Достались от ба, – объяснила она. – Бабушка говорила, это было очень популярной игрой во времена её молодости. Тут просто слова: ценности, любимый напиток, мечта. Есть совсем простые, а есть очень серьёзные. Мы вытаскиваем по очереди и отвечаем на вопросы. Как тебе?

– А карточки можно пропускать?

Вика не удивилась вопросу, восприняла как должное.

– Смотря как договоримся.

– Тогда давай… – Он поднял на неё взгляд. У Вики были вытянутые, миндалевидные глаза, чёлка наполовину закрывала левый. Из-за солнца тёмные волосы отливали платиной. – Нельзя.

– Ты ведь даже ещё не знаешь, что там. Профессор Домеш сказал бы, что это безрассудство – с точки зрения политика.

– Мой отец сказал бы так же, – неприязненно отозвался Арсений. – Может быть, поэтому…

«Может быть, поэтому я хочу сделать наперекор».

Он не произнёс этого, пожал плечами, махнул рукой, вороша карточки. Вика, не дождавшись окончания фразы, вытащила карточку, перевернула, не глядя, и положила между ними, накрыв ладонью. Посмотрела ему в глаза:

– А как по мне, это делает тебе честь. Презрение к страху.

Он улыбнулся и глотнул кофе – раскалённый, горчащий, дешёвый, такой вкусный, – взял её за запястье и осторожно сдвинул её руку. Перевернул карточку.

– Хобби.

– Как просто, – усмехнулась Вика. – Танцы.

– Химия, – не задумываясь, ответил он и отпустил её руку. Вика взглянула на него с интересом, чуть склонила голову, чёлка скользнула вбок.

– Ого. Я даже не думала. А почему химия?

– У нас был очень необычный первый урок в лицее. Наверное, ещё с тех пор, – задумчиво сказал Арсений, перебирая воспоминания: невидимый шрифт, катализаторы, алые буквы, проявляющиеся на листе, лёгкое шипение. – А потом я узнал, что химия может корректировать очень многое, вплоть до нашего восприятия, до того, что творится у нас в голове. А ведь действительность – это, в каком-то смысле, то, что творится у нас в голове.

Вика смотрела на него, накручивая прядь на палец, подперев кулаком щёку. Наконец кивнула, пододвинула следующую карточку, но переворачивать не спешила.

– Ты размышлял когда-нибудь о природе эмоциональных зарядов? С этой точки зрения?

– Возможно, – осторожно ответил он.

– И что думаешь?

– Что это может стать страшной вещью, окажись не в тех руках.

– А сейчас, как думаешь, в тех?

Арсений нахмурился. Быстро посмотрел на Вику, отвёл взгляд. Это слишком напоминало провокационные вопросы отца.

– Вик. А ты не подосланная шпионка, а?

Она не рассмеялась. Перевернула карточку и прочла:

– Что ты умеешь, а стыдно признаться?

– О-ох. Ну я не знаю.

– Не стесняйся. Никто не слышит. Я не буду насмешничать, Арс, обещаю. – Вика отпила кофе, вытерла губы тыльной стороной ладони – прекрасным, презирающим всякий этикет жестом, – с любопытством повторила: – Так что ты умеешь, но стыдно признаться?

– Терпеть, – соскочило с языка.

– Терпеть?..

Монологи отца. Нудные лекции. Долгие реакции. Вечера наедине с матерью. Длительные поездки и одинокие бесконечные ночи. Вещи, которые нужно повторять снова и снова.

– Я не хочу об этом. Давай ты. Твоя очередь.