Кенозерские рассказы

Виталий Елагин, Юлия Елагина

Кенозерские рассказы

Забытые Богом российские вёрсты

После одиночного плавания в неистовых пятидесятых и в ревущих сороковых широтах Южного океана, о чём, естественно есть другая книга, отяжелённая философией жизненного пути, потянуло меня в Кенозерье, к людям. Это, как верно поминал профессор-исследователь этой земли Александр Федорович Гильфердинг, – свободный и глухой край в Архангельской волости нашего русского севера. Нынче там Кенозерский национальный парк, Наследие мировое, пространство в 140 тысяч гектаров, с Кенозером, Лекшмозером и прочими озёрами мелкими. А в деревне Ведягино, что заброшена, базу устроили для морских практик на поморских карбасах, лодках открытых, с веслом и парусом, что поморы веками здесь ладили.

Готовился к суровому краю, как водится: зашёл в брендовый магазин «Смело», изображая из себя бывалого яхтсмена, взял себе кепку, ремень, герморюкзак и гермомешок, купил билеты на поезда с пересадкой в Москве, распрощался с любимой и тронулся в путь. Женщина осталась на хозяйстве тихо завидовать моей жизни путешественника, которого его любимое дело таскает по разным уголкам нашей огромной Земли. А первая моя заметка родилась в полночь, при посадке на железнодорожный состав Смоленск – Мурманск. Глаза слипались, но рука требовала пера. Эти поезда совсем не наши южные, к Москве идущие. Здесь даже у проводников другая форма, вроде царского военного кителя со множеством нашивок и значков. Что на них написано, со своим зрением уже не разберу: ударник вагонного дела? За взятие купе с рязанскими десантниками под шафе? Судя по крупному и грузному телу кондуктора – запросто. Кстати, привычных сердцу проводниц нет даже на южных направлениях – нынче вагоновожатые сплошь вежливые мужики.

Пассажиры тоже совсем другие, как будто выпали в этот мир из Советского союза с рюкзаками громадными и с мешками, где байдарки упакованы. Как они с такими баулами разместятся-то в купе? Видать, добро это в тамбур оттащили. А в моём купе сплошь женский пол. Здесь и русские бабы, и стройные женщины с широкой костью под стать кисти русских художников позапрошлого века. Также и сидят миловидные в своих длинных платьях и с косой до пояса, как на картинах. Сидят у оконца, вы не поверите, поставив локти на стол и подперев щеку ладонью. Оживший образ такой далёкой старины и настоящей русской красоты. На свою соседку, я уверен, что она из деревни, хоть и постеснялся этого спрашивать, можно вечно смотреть, но не прилично занимать рядом с ней место, не позволяя ей растлиться и лечь спать, и я забираюсь на вторую полку. По силе энергетики, как сказала бы сейчас моя любимая, никакая маточка с ней не сравнится. Маточка – это устаревшее слово, ранее ласково-уважительное обращение к женщинам, в первую очередь к мамонькам. И ведь не поспоришь, начало материнства берётся из матки, но в стране, где не было секса, видимо, это слово стало не привычным и было вытеснено из обращения. И моя женщина сейчас так называет молоденьких девиц, что мягкостью повадок обладают, женскими ремёслами занимаются, живут «в потоке» и «дышат маткой». И хотя она к этим дамам страшно ревнует, и так их называет – дразнится, но мне лично это слово нравится – звучит красиво. И что ещё интересно, маточка – это компас по-поморски, в который край я и держу свой курс.

Удивительно, как среди этих дам затесалась женщина с маской противоэпидемической, которая, правда, во время посадки и тесного общения друг с другом пассажиров, была на подбородке, и только когда все улеглись, она её вернула на место, достав из закрома ещё и маску для сна на глаза! Из-за того, что с моего места взгляд всё время падает на неё, ощущаю себя в передвижной больничке.

Среди этого буйства красок затерялась краля, которая, видимо, напутала Белое море с Чёрным, и случайно со своим чемоданом взяла билет не на тот поезд. Для полноты картины в соседнем купе повизгивает собачонка. Но вот и она угомонилась. Время спать, глаза слипаются, и кажется, третий брак – не предел.

Я так хочу вернуться в май-май, но только наступила осень

О том, что ты попадаешь в суровый край, ясно с первых минут схода с трапа поезда. Вагон-то, оказывается был тёплым, хоть там и работал кондиционер, и ты начинаешь быстро подмерзать на лёгком, но колючем ветру. Стою, озираясь, – даже скамьи, чтобы присесть, лишь бетонные поребрики у пыльной дороги. Да и кому они тут, поди, сдались – кажется, я единственный, кто сошёл на этой станции. Разгар лета, а по-над землей низкое серое небо, которое окропляет меня редкими каплями холодного дождя. Может я попал во временную дыру – вдруг резко прозевал лето и оказался в ранней осени? Я прибыл в седьмом часу, и никого не наблюдая, отбил начальству лаконичное смс: «Прибыл». Прежде чем понять, что происходит, и почему меня здесь не встречают с фанфарами, я уже оказываюсь в магазинчике-кафешке «Алиса», согреваясь чаем с сахаром. Так-то я не пью чай с сахаром, но свой устав пролоббировать не удалось. Когда я заказал вторую кружку чая и попросил без сахара, мне просто его не размешали в кружке.

Эх, не ходи, браток, за белым кроликом, а то не известно куда он тебя приведёт. А привёл он меня на родину нашего ракетостроения, посёлочек Плесецкая, ибо городком назвать эту железнодорожную станцию, облепленную лавками с небольшим рынком, у меня язык не поворачивается. Главный памятник – невысокая строгая ракета – стоит на часах у ворот ж/д вокзала, более здесь ничего примечательного и не сыщешь. Разве что расписание на автовокзале впечатляет – автобусы в деревни раз в неделю ходят, а в райцентры – дважды.

А ведь именно тут, в этой глухомани, и зарождалась стальная мощь нашей Родины. Космодром Плесецк – это самый северный космический рубеж нашей Державы, часть Войск воздушно-космической обороны России, и по сей день – место закрытое, засекреченное. Строительство космодрома началось в 1957 году. Изначально он проектировался как объект для испытаний межконтинентальных баллистических ракет и только в 1966 году был преобразован в космодром. Здесь проводится около 40% всех российских космических пусков. Место серьёзное для людей стальной закалки, посмотрим как сложатся мои две недели в местных краях, и как примут здешние южанина, для коих работа пуще неволи.

Чай допит, и мои думы прерывает сообщение на телефоне. Наконец-то проясняется, почему я никого не наблюдаю, и на мой доклад, что я на месте, пришёл лаконичный ответ: «Хм, погодите» и в приложении билет, согласно которому начальник экспедиции прибывает поездом из Архангельска в 22:40… И указание, что мне надо совершить закупку продуктов на неделю для группы в 12 человек, пока единственный открытый магазин не закрылся. Ну не то, чтобы прям все продукты – крупы и конфеты уже куплены.

Тут я мысленно зауважал наших, как это было принято говорить в лихие 90е, лиц кавказской национальности. У них как-то такие вещи слаще проходят:

– Брат, джан, тут нэбольшой список, ты пробэжись по магазинам, по-братски тэбе прошу. На продуктах нэ экономь, клиент прежде всего. Дэнги? Ээ, чего ты говоришь, какие дэнги? Ты не волнуйся, всё потом отдам, мамой клянусь!

Но северные люди без сантиментов – просто ставят задачу постфактум, без сладкого мёда в уши. Я не спеша прошёлся я окрест, обдумывая как справиться с сеой задачей. Зашёл на станцию, где не сразу, но всё же нашёл камеры хранения. Это всё упростило – есть куда приткнуть свои баулы. Освобождённый от тяжкой ноши, отправился в магазин, где как стрелянный воробей закупался, фактически не отходя от списка, и без возможности что-то уточнить – связь с начальником пропала. И всё же я попал впросак – как потом оказалось, купил сыра много, а фиников мало. Успел под самое закрытие магазина, и на двух телегах докатил продукты до станции, благо здесь всё близко, возвращая телеги к уже закрытым дверям магазина.

Фисташковое такси нас не подвело, и не успев толком познакомиться с прибывшим точно по минутам начальником – здесь надо отдать должное РЖД – мы быстренько загрузились и тронулись в путь до деревни Вершинино. О том, что здесь прямые дороги, и нет привычного серпантина, я знаю, таки бывал не только на Кавказском побережье, но вот то, что солнце в ночи не ложиться – не привычно до чёртиков. Как же с этим фактом плоскоземельщики живут?… Или они никуда не выезжают? Полагаю, что они спят. И когда меняют широту своего местоположения, то на высоту солнца не обращают внимания и не задают себе глупых вопросов.

Вскоре асфальт кончился, пошли по грунтовке. Когда мы преодолевали наплавную переправу, видимо, украденную у танковой бригады, я начал сомневаться, что наш щуплый «Логан» доберётся до точки назначения. И представил я, что устав от поездов и ради приключений, решил отправился сюда своим ходом. Я б на полпути уже засомневался, есть ли жизнь прямо по курсу, и не пора бы сворачивать домой? А сбыться моей мечте – купи я мотоцикл – тогда бы я точно на всё забил и рванул бы сюда на двух колёсах. Этой светлой ночью в шквалистый ветер с редким промозглым дождём, чтобы бы я делал, если бы в пути что-то сломалось и мне пришлось бы в этих краях сделать остановку? Сказывают, что самый страшный зверь в лесу это не медведь – это стадо мышей. Пришлось бы ночевать вместе с ними в спальнике, отойдя на обочину дороги. Впрочем, растратив время в пустых ассоциациях, к часу ночи мы благополучно добрались до главной деревни Кенозерья.

Видал я и прежде русские покосившиеся срубы полузаброшеных деревень. Но зайти внутрь довелось впервые. Гостевая пристройка с откровенными щелями, и здесь теплее, чем на улице, лишь потому, что тебя не продувает злой ветер напрямую. В оконных проёмах стоят металлопластиковые пакетные окна, Кричащие у чужеродности своей на фоне старого некрашеного дерева, потемневшего от многолетних осадков. Я как будто оказался в детстве в гостях у бабушки. Расписной деревянный шкаф стоит в лад с ковром на стене, по узорам которого вожали пальцами многие в своём советском ребячестве. На полу огромный ламповый транзистор прошлого века, интересно, он ещё работает? Дверь в основную хату обита ковром, и сразу же за ней русская печь немного странной для меня формы. В стиле современного кубизма, как будто дитё малое собрало домик, особо не заботясь, куда и как поставить следующий кубик. Но это не кубики, а как оказалось, «вершки», и каждый горшок знает свой вершок, каждый кубик сформирован под свою посуду и подогревает обед после того, как хозяйка вытащит его из недр печи. Вот так-то. Вот откуда эта присказка-то со сверчком к нам пришла.

Встретили нас оладинами – так здесь кличит оладьи наша большуха, проявляя деревенскую заботу о запоздалых путниках.

Слава Богам, в этом гостевом доме нашлась комнатка в основной части, и я не полез за термобельем в мой герморюкзак. Лёг у печки, и хотя она и была холодная, но одна мысль о том, что когда-то в ней зажигается огонь, согревала мою душу перед мои первым северным сном.

Бобровид

Наш начальник в первых светлых сумерках как-то затерялся. Закинули мы вещи в багажник видавшей виды машины, разгрузились у нового пристанища, представились хлебосольной хозяйке Наталье Тихоновне, да и завалились спать с дорожной устали. Начальник хоть и молодой парень, но удалой, с северной закваской, и духом своим бодрым мне приглянулся. Родом он из Архангельска, да большую часть жизни, как он сам мне после сказывал, провёл на Новой Земле вместе со своими родителями-учёными. Подростком, по его словам, был тяжеловесом, за сотню килограммов, но сейчас это сложно представить, хотя и видно, что тело у парня под стать краю – равномерная надёжная жировая прослойка, но тело подтянутое, крепкое, хоть и не под два метра, но надо мною возвышается.

Первое утро у нас началось… нет, не с завтрака. С ликбеза. Начальник экспедиции важно поинтересовался, знаю ли я, что-то о парусах?

Хм. По моему самолюбию был нанесён сокрушительный удар. Ладно, не ведает он, кто такой Виталий Елагин, ну не парусник, и не особо-то интересуется, с кем иметь дело – справок на мой счёт не наводил. Хотя и я, грешным делом, не рылся в его прошлом, но лишь потому, что до последнего не знал, с кем мне работать. Но ведь я из этого своего чувства собственной важности накатал целое приветственное автоматическое сообщение в телеграмме, которое каждому в ответ прилетает, кто мне пишет первым. И начальник мой мне первый написал, и сразу же получил его в ответ, неужели не читал? Впрочем, учитывая сколько раз он мне подтверждал, что встретит в Плесецке, когда я отправлял ему билет, чему тут удивляться? Я подобрался и с такой же важностью ему ответил, что, кое-что в парусах смыслию.

– Но ходили ли Вы на карбасах?

– На карбасах нет, – ответил я честно, – Но не вижу никаких трудностей.

– Как!? То есть совсем не знаете!?

Я ответил, что был на выставке у Евгения Шкарубы.

– Это может всё быть, но есть нюансы… – начинал уже серьёзно переживать начальник.

– Какие нюансы? – мне и в прямь стало по-настоящему любопытно.

Тут начальник напрягся. Видимо, стал вспоминать про нюансы. Достал потрёпанный блокнот, и стал рисовать карбас. Потом вдруг решил, что Бог с ними, нюансами, зашёл с козырей:

– А вот хотя бы курсы яхт знаете?

Но не успел я кивнуть, как он рубанул:

– Бобровид, к примеру?

«Вечор перестал быть томным»(с). Возможно, начальник имел ввиду курс бейдевинд, когда яхта идёт навстречу ветру, но я удержаться не смог:

– Бобровид говорите? Хм, не знаю такого курса.

Начальник аж ручку обронил. Во взгляде его появилась смесь обречённости, растерянности и жгучее желание сию проблему как-то быстро решить. А Вы должны понимать, мой дорогой читатель, что не всё я успел о нём рассказать. И хоть колено у начальника выбито, но бегает он бодро, и жмёт 120 килограмм от груди. А ещё историческим фехтованием балуется и стреляет из лука.

Ну всё, думаю, пришёл мой конец. Не поминайте лихом!

Но на моё счастье внезапно скрипнула дверь и на пороге возник статный высокий мужчина, лет уже приличных, но ещё в полном, так сказать, соку. Это пришёл второй член нашего оргсостава экспедиций по Кенозеру – Эдуард Анатольевич, и стал с таким искренним почтением жать мне руку, что я понял, шансы выжить у меня появились. Сам Эдуард Анатольевич оказался совсем из не простых ребят. Капитан первого ранга, хлебнул лиха на надводных и подводных атомоходах, похоже, работал в разведке, и отлично считывал людей. Начальник предупреждал, что он прибудет к обеду, но его раннее явление спасло меня от моего дурного характера, когда я помимо своей воли вдруг начинаю провокационно будить людей ото сна.

Втроём мы обошли деревню, обсудили планы ближайщие, сели на карбас под названием «Торок», единственный здесь с мотором, и пошли в деревню Ведягино, где предстояло готовить туристское снаряжение для наших грядущих странствий по водам суровым и древним.

Карбасы

В нашей среде есть такое устойчивое выражение: «Хорошая морская практика», характеризующая опыт бывалого моряка, способного принимать правильные решения в меняющихся условиях плавания. Морская практика и на озере будет полезна, поэтому Евгений Шкаруба именно так и назвал свой проект. Проходят они на осовремененных карбасах. В принципе-то, по традиционным технологиям их шили ещё до середины прошлого века, пока массовое маломерное судостроение Советского союза не добралось и до глубинки. Алюминий победил дерево. Но любовь к классике возродило к жизни деревянное судостроение. Согласно изначальной технологии скелет карбаса формируется из гнутых веток (идут на шпангоуты) и части ствола с корнем (называется кокора), из которых формируется единый киль и штевень будущего судна. Набои – доски обшивки лодки пришиваются с помощью еловых тонких веток, заранее прокипяченных. Поэтому карбасы шьют, а не строят.

В моём родном южном краю сосна цепляется за кусочек земли в скале, вынужденная расти сначала в бок, а после поднимая свой ствол к солнцу, но изгибаясь под злым норд-остом, рождая причудливые формы природного бонсая. Здесь же сплошь строевой лес, но часто на обрывистых берегах песок оголяет корень, который мягкой линией выгибается в сторону от идеально прямого ствола дерева. Но сегодня кокору добывать нельзя, смолить не практично, и варить еловые ветки для шитья обшивки корпуса муторно. Поэтому карбасы построены с использованием древообрабатывающих станков и эпоксидного клея, что позволило не сильно отступая от поморских традиций фактически создать монокласс – достаточно одинаковые лодки, на которых на Кенозеро и проходит озёрная практика.

Сам я как избранный моторю на карбасе, сшитым по классической технологии. Правда, кое-где во время ремонта использовали гвозди и просмолили не сосновой янтарной смолой, а смесью гудрона с бензином. Но он по праву возглавляет нашу флотилию, так как имеет транец – прямой срез кормы, на который навешан японский подвесной мотор. Как оказалось, Торок не был построен на Архангельской судоверфи Шкарубы, а приобретен здесь, на озере, у местных рыбаков, которые использовали его для перевозки коров на новые пастбища. Стоял на нём стационарный какой-то советский двигатель, с валовой линией, как положено, но приказавший долго жить.

И хотя на его борту я убью свою голубую модняцкую яхтенную куртку, я долго думать буду, чем же эта простая лодочка меня покорила? Топорная работа ж, в прямом смысле этого слова! И хотя я считаю дерево одним из лучших судостроительных материалов, но сам предпочитаю современные технологии. Например, в основе знаменитой яхты «Дочь Ветра» хоть и дерево: каштан и бальса, но это композитная яхта, построенная с использованием в том числе карбона.

Карбасы похожи на ялы, которые хорошо распространены в нашей стране, и с которыми мне приходилось иметь дело. Но вытащить их на берег – проблема со звездочкой. У нас, на Чёрном море даже летом регулярно раздувает полуденка – дневной бриз, который может разогнать приличную волну. И чтобы вытащить несчастный «Ял-6» на берег собирался весь пионерский отряд – сил экипажа было не достаточно. А если младший отряд – звали старших ребят… которые запросто в этот момент могли уйти на экскурсию. Тяжёлая устаревшая лодка с вальковыми вёслами, научиться грести которыми – целая задача, особенно для малых детей. Вот бы придумать и распространить по России новый класс фанерных современных парусно-гребных лодок в духе «Драскомб», но в русской традиции, на которых и проводить морское многоборье и парусные походы с детьми! Обслуживать и готовить к сезону такую лодку будет гораздо проще, чем «Ял»!

И вот я на русском севере вдруг начинаю менять своё мнение. Отчего? Озеро – не море, здесь нет зыби, и ветра не разгоняют такие волны, как на Черноморском побережье, где и бухт почти что нет – всё открыто простору. Помню, в детском Центре «Орлёнок» мы эти «Ялы» на берег тягали даже на обеденный перерыв. А тут немного подвытащил лодочку по песочечку, кинул для подстраховки якорь на берег – и можно спокойно идти отдыхать – ничего страшного не случится. Но главное в Тороке – это его природная красота. Ничего лишнего, мастер подсмотрел нужное дерево, взял оттуда кокору и ветви, распустил ствол на доски, и потом всё это сшил и просмолил. Всё максимально просто и оттого гармонично. И что важно – у лодочки отличные мореходные качества для её размера. Да, открытая лодка и боком к волне лучше не ходить, хотя перевернуть её ох как непросто, а в водоизмещающем режиме прёт получше новомодных надувнушек!

Так что вскоре неприхотливый Торок украдёт моё сердце, а я этого далеко не сразу замечу.

Над небом голубым есть город золотой

Итак, походное оборудование проверено, собрано и загружено на Торок. Мы с Александром Фёдоровичем, начальником экспедиции, берём на буксир один карбас в плюс к тем двум, что уже в Вершинино, и выдвигаемся в путь.

Во второй половине дня в местной гостинице мы соберёмся вместе с нашей группой. На морские практики прибудут две семьи, две сестры, три белорусских товарища и башкир-путешественник. Александр Фёдорович всех накормит вкусным супом, заранее приготовленным на огне в Ведягино, и здесь лишь подогретым, и сытыми мы отправимся за культурной программой в Рухлядский амбар. Так здесь называется музей, в котором хранят всякую рухлядь и… Небеса. Красивые расписные своды, к которым мы привыкли в церквах, характерны для каменного строения. А вот деревянный храм – это четырёхскатная, а чаще всего обычная двухскатная крыша, особенно, если это часовня. «Свод» внутри формируется вот этими Небесами, которые представляют собой многоранную пирамиду, в центре которой солнцем выполнен деревянный круг, от которого в разные стороны расходятся лучи в виде досок, формируя обычно 6 или 8 граней. Технически это реализовано так, что вся конструкция держится на пазах под собственным весом, и сверху на эти грани кладут треугольные расписные «полотна», сформированные из деревянных досок.

На тот момент Небеса стояли в ряд друг за другом на полу. Амбар-музей оставался складом, не в силах преодолеть своё изначальное предназначение. Но в планах Кенозерского парка строительство ассамблеи, где эти Небеса будут выставлены так, как им положено и доступны для полного обзора посетителей. Вот только проект этого комплекса выполнен в деконструктивизском стиле. Выглядит модно, да. Но нелепо. И одобрят ли предки? Я сам за современность и за то, чтобы Небеса оставались как культурное наследие в музее, а не передавались Православной церкви, хотя, кажется, с историческим прошлым они хорошо обращаются. Но что-то же можно сделать современное, сохраняя стиль тех храмов, для которых писались эти Небеса?

Кроме Небес, санок и швейной машинки «Хуцкварна», ассоциация с брендом у меня связана лишь с кроссовыми мотоциклами, мне очень понравился утюг им. Льва Николаевича Толстого. Для позапрошлого века идеи Льва Николаевича были очень прогрессивны. А страна тогда немного застыла в прошлом, что, наверное, и было основной причиной последующей революции. Но власть защищалась как умела. В том числе и от писателей. Однако же от практики вырывания языка к тому моменту уже отказалась, и после придаче человека анафеме, физически еретиков не преследовали.

Поэтому церковь поступила очень мудро. Они выпустили серию специальных утюгов с иконой Толстого, дабы его можно было поставить в печь огненную и плюнуть на него с произнесением молитвенных проклятий, желая проверить температуру утюга. Так что молодёжь, проявляя нигилизм по отношению к родителям, после появления такого утюга в семье, начинала читать Льва Николаевича.

Почтовая годьба

Утро началось с завтрака. Александр Федорович принёс домашний творог и сливки жёлтого цвета, в которых ложка стоит. Утро добрым бывает. После чего мы собрали все вещи, и приступили к морской практике. Начали с изучения общего устройства карбаса и приступили к вооружению и разоружению его на берегу. Таким военным термином моряки обозначают процесс сборки и разборки парусных судов. Так исторически сложилось, что парусную оснастку называют парусным вооружением. Карбасы вооружены двумя мачтами с четырехугольным парусом на каждой, и двумя парами вёсел.

После первичного ознакомления с устройством, мы вышли на воду попрактиковаться на вёслах, пока Александр Федорович решал в это время задачи обеспечения похода.

Обед у нас состоялся в трактире "Почтовая годьба". Входя во внешне обычную для Кенозерья избу, ты зачаровываешься его внутренним обустройством. При входе тебя встречает печка-маяк, а из стены напротив – резная, тонкой детальной работы деревянная голова лошади, будто чучело кабана в охотничьем домике. По стенам органично встроены полки, по которым в красивом беспорядке разбросана рухлядь. Здесь ожидаешь пару звёзд Мишлена, но меню как в самолёте эконом-класса, где стюардесса будет случайно заснувшего пассажира и спрашивает:

– Изволите откушать?

А пассажир спросонья:

– А что сегодня на выбор?

– Да, или нет.

Вот также и здесь: на столах уже расставлены вазочки с чуть подвяленным на воздухе салатом с курицей, и официанты разносят и ставят перед каждым рыбный жидкий суп на первое и макароны с курицей на второе. В корзиночке хлеб-кирпич. Вначале я подумал, что это у нас такой заказ, для нашей группы, но заходят посторонние люди, садятся, и всем вместо меню несут суп.

Я мясо не ем, и мне пришлось ковыряться в макаронах, отделять, так сказать, зерна от плевел. Выходил я из-за стола с лёгким чувством голода, с грустью наблюдая за аппетитно жующими мясоедами. И вишенкой на торте – самому отнести и сдать после себя посуду, Карл, в тоже окно, откуда разносят готовые блюда! Я вот когда принёс туда тарелку супа, к которой не прикасался, мне стало любопытно, куда они её отнесут, сразу же на соседний стол или сначала выльют в общий котёл и помешают? С любовью вспоминаю вчерашний ужин из местного творога со сливками.