Сиаль

Выпь ничего не ответил. Сам он мать свою и не знал даже, на ноги его приходимцы поставили, а уж как Топленки совсем под воду ушли, пришлось и ему куда глаза глядят податься.

С Юга они приятелями не были, знали друг друга, как и положено жителям одного стана, но близко не сходились. Юга все больше при саде старосты обретался, за тровантами ухаживал да подле заезжих в Гостином Доме путался. Выпь же с века до ока в индовье пропадал.

У Дома облюдка остановились. Юга перекинул на плечо влажные волосы, улыбнулся, показав слишком много зубов сразу. Быстро проговорил:

– В гости не зову, уж извиняй. Здесь обожди, я скоро обернусь.

Сказал – сделал, Выпь заскучать не успел. Юга сунул ему в руки мягкое тряпье скруткой.

– Вот здесь все, в свертке. На дитячий рост у меня все равно нет ничего, что попроще набрал. Ну а теперь веди, показывай!

Выпь ругнулся про себя: не дело живую девчонку приблудную, как чудную заморскую диковинку, любопытным глазам казать. Но обещал. Слово он всегда держал.

– Не разболтаешь? – глянул исподлобья.

– Ай, за кого считаешь?! – Юга тряхнул волосами, упер кулаки в бедра. – Если б я трепался обо всем, что видел-слышал, так давно язык мой на корню бы подрезали…

У самого Дома Выпь все же не утерпел, остановил Юга:

– Ты только того… Она… странная немного.

– Или ты особую из беды выручил? – Юга ничуть не смутился.

Выпь же только разглядел кровоподтек на смуглой скуле, будто вдарил кто в сердцах или в стену толкнул. Юга не впервой было битому ходить, пятна с него быстро линяли, но Выпь отчего-то вдруг потерялся.

– Нет, она… Не знаю.

– Да не проговорюсь я! Гляну только, а после сам решай, что с ней делать. За мной должок, еще с того раза.

Юга мотнул рыхлой, наспех сплетенной косой и первым сунулся в Дом, наперед хозяина. Дом гостю обрадовался – открылся, подставился под мимолетную ласку тонких пальцев. Камни живые к Юга всегда льнули, в любой Дом войти был волен, стоило только попросить.

Выпь же покачал головой. Не любил первое их знакомство вспоминать.

Девчонка спала, свернувшись клубком под старым плащом. Юга осторожно присел рядом, почти не дыша, всмотрелся в детское странноватое личико.

– Она тебе кем сказалась? – спросил звонким шепотом.

– Серебрянкой назвалась. Имя ли, не знаю.

– Серебрянкой, хм…

Юга распустил волосы – влажно, душно пахнуло сыростью Провала. На темные пряди села душка. Довольно засветилась, в прозрачных крыльях виднелись черные паутинные косточки. Ради них душек вываривали, а полученный экстракт после продавали по большой цене. Выпь слышал, что он дарит легкость жизни и дыханию.

Уходить Юга не торопился, глаза его настороженно поблескивали.

– Ну а что, если она из этих…

– Из каких?

– Из Ивановых поделок, – понизив голос, опасливо поделился Юга.

Выпь лишь фыркнул.

– Как? Мы здесь, а Ивановы там где-то. Сами по себе.

– И очень просто! – Юга запальчиво вскинулся. – Девчонка сама же сказала: заблудилась! А то ты не знаешь, что если заблудишься, то куда угодно попасть можешь, даже… к Ивановым.

Выпь призадумался. Сам-то он к этим местам тоже приблудился. Оглядел девочку. И сколько же она у сладня провела?

Спросить, как проспится.

Или не спрашивать?

– Еды я прихватить не догадался, – с досадой вымолвил Юга, перебирая бусы на шее. – У тебя есть что?

– Немного, – спохватился Выпь.

Пропитанием он сильно не заморачивался, неприхотлив был. В Доме, пустующем несколько пальцев кряду, запасов не держал. Твороп весь извел. Почесал в затылке.

– Староста позвал. Праздник у него. Там еды прихвачу. Ты идешь?

Юга глумливо усмехнулся:

– Мой выход последний, важным людям в подарок, в отдохновение.

Выпь кивнул, про себя удивившись: ну какой из Юга подарок, с его-то нравом-норовом?

– Ну, я пошел тогда. Удачи с девчонкой, пастух.

– Ага. Спасибо.

– Обращайся, – хмыкнул Юга, прекрасно зная: не обратится.

2

К Дому старосты Выпь добрался с изрядным опозданием. Пустили его без расспросов, сразу провели в обеденную, где уже не продохнуть было от гостей и обильной еды. Робел поначалу, но скоро освоился, пристроился в шестом углу, откуда и вид открывался хороший, и об него самого глаз не спотыкался.

Гуляли знатно, одного огня насчитал Выпь клетей десять, да еще пара чаш. Веселили собравшихся приглашенные ваганты, гости пели и плясали, ели и пили за здоровье хозяина и домочадцев. Младшая дочь нарядной бездвижной куклой сидела на почетном месте под охраной матери и тетки. Не смела шелохнуться, изредка моргала тупо, опоенная каменным порохом. Сестер ее староста успешно сбавил из Дома за важных людей за большие дарцы и нынче прогадать не хотел. Прибывшие нови в разговорах уже разобрали по косточкам и девушку, и гул, и самого хозяина.

Выпь скучал. До тех пор, пока к нему не пробрался услужник с вестью: староста к себе требует.

– Хорошо, – буркнул Выпь, испытывая некую даже благодарность к холеному, сытенькому слуге Дома, потому что изображать ветошь под любопытными взглядами делалось все труднее.

Староста ждал его на черном дворе, в кругу нескольких уважаемых гостей и стылой пустоглазой тьмы. Огонь в уличных клетях дрожал под вспышками крепнущего ветра, тени людей вытягивались, мазали узорчатые стенки красного улья.

– Вот и пастух наш, парень толковый! – радостно представил его староста.

Гости с интересом оглядели Выпь, с сомнением переглянулись.

– Молод больно… – протянул налитой мужик в богатой одеже и с багровой рожей. На пузе у него хвастливо лежало ожерелье-низка из дарцов. Взялся под бока. – У нас вон все пастухи раза в полтора и старше, и опытнее, и с плетьми-подсеками не расстаются, да и то не всегда с гулами ладят, а этот-то разве потянет? И-и-и, сомнительно мне что-то.

Староста на то хмыкнул:

– А вот я вам, гости дорогие, все и покажу-докажу. Ну-ка, ну-ка…

И ухватился за резной засов, крепящий створцы улья.

– Нет, – вырвалось у Выпь. На него удивленно обернулись. Не по чину заговорил, да смолчать не мог, продолжал хрипло: – Нельзя. Матка выходит, нельзя тревожить. Худо будет.

Гости обменялись взглядами, заулыбались.

Хозяин же нахмурился, начиная сердиться. Ударил тяжелым кулаком в стенку улья.

– Ты мне указывать вздумал?! Забыл, кто тебе платит, кто тебя в стане приютил?!

Выпь сглотнул.

– Не забыл. Потому и говорю: не выпускайте.

– Или боишься?

– Боюсь, – честно признался Выпь.

Присутствующие грянули смехом. Выпь никак не мог растолковать их гонор: здоровые мужики ведь все были, о гулах знали, о матках тоже наверняка слышали.

Вспомнил, как уважаемый тио, староста, отводил гостей к себе в горенку, как возвращались те после – со странным неживым блеском в глазах. Вспомнил тонкие пустотелые стеклянные травинки, тонкомолотый порошок-порох – забаву из Городца, до которой его наниматель сделался большим охотником.

Потчевал, видать, гостей, да и себе не отказал.

Староста, посмеиваясь, убирал засов. В стенки улья тяжко бился встревоженный гул. Выпь отступил, соображая, что предпринять. Чтобы без урона для чести и жизни гостей.

– Вот и покажешь, зря ли я тебя тут все веко нахваливал да не зря ли вообще Дом дал, камнями-молотами прочь не погнал…

– Хорошо. Покажу. – Выпь поднял руки, признавая волю хозяина. – Только вы уйдите. В Дом. В окно смотрите.

– А-ха-ха, вот бестолковый! Или мы бабы трусливые, от овдо толстобоких прятаться?

Староста разомкнул створцы – и гул потек черной водой. Овдо за овдо, сплошной гладкой цепью выходили в темноту, злые, взбудораженные. Выпь, стараясь не показывать волнения, не пахнуть страхом, встал сбоку, отслеживая каждого. Была затея – узнать матку, будущий осередок роя, подхватить и спрятать. А тогда и гул бы повертелся-повертелся да ушел обратно – мирно досыпать.

Гости же хохотали, орали, пьяно взмахивали руками, шугая овдо.

– Ну и крупные они у тебя! Почище моих будут!

– А то! Знай, из какой семьи девку берешь…

– Ну а по мне – шелюзга, стоило ли бахвалиться! – заявил другой гость и наподдал блестящим сапогом в бок ленивому овдо, вьющемуся у земли.

Тяжелому, крупному, с еле приметной светящейся линией по хребту – местом будущего разлома-деления.

Выпь покрылся липким холодным потом.

Гул взвился, как смертельно оскорбленный человек, гостя вмиг объял пляшущий черный факел. Плеснул – и распался, в куски, в клочья растащив мужика. Второй гость повалился на спину, бессвязно закричал, бестолково замахал руками – накрыло и его.

Дикий вскрик срезало под корень.

Выпь оскалил зубы и запел: зарычал, низко завыл, голосом, как давильным камнем, прижимая к земле взбесившихся овдо. От натуги во рту сделалось солоно, а гул все метался, не в силах подняться выше, стреноженный сторонней волей, разрывался между ярением и приказом извне.

Наконец, сдался, медленно потек обратно в улей. Выпь, не обрывая песни, прикрыл створцы, сдвинул засов – и стала тишина.

Глухо ворчал, стучал в стены обиженный гул. Староста сидел на земле, таращился на своего пастуха. Скреб пальцами. Словно восковина забила ему уши, словно разумник унес сознание – ужас студнем застыл в открытых глазах, сковал члены немотой. Губы развалились, на нарядной бороде заблестела слюна.

Выпь посмотрел. Выдохнул. И, не оглядываясь, быстро зашагал к своему Дому.

* * *

Собирать в дорогу особо нечего было: все пожитки Выпь, включая любимую безделку, эдр о двенадцати граней, легли в одну сумку на двух широких ремнях. Выпь пристроил ее за плечами, завернул в одеяло сонную девочку Серебрянку.

Погладил грустный Дом по шершавому боку.

– Прости. Плохим я хозяином был. За приют благодарю. Прощай.

Тахи у Выпь не было, но на своих двоих шагать он мог долго и быстро – навык полезный. Большая, укатанная дорога от стана одна стелилась, на ней пастуха в первую голову искать бы стали. Выпь, рискуя, избрал другой путь, окольный, через Самантовую рощу, костяную путаницу. Место дурное. Не лес, скалящийся из темноты, но все же к людям недоброе.

– Втянул я тебя, – пробормотал Выпь Серебрянке, невольно замедляя шаг на подходе к роще.

– Это ничего, не страшно, – неожиданно отозвалась она. – И можешь меня уже отпустить. Я теперь умею ходить.

Выпь, помолчав, исполнил просьбу. Серебрянка и впрямь твердо встала на ноги, сделала пару шагов. Довольно кивнула.

Выпь смотрел на странное свое приобретение, приобретение глядело в ответ. Улыбнулось, и Выпь рассмотрел, что пластинки ротовые треснули, расщепились на мелкие частые зубки.

– Давай так, – вздохнула Серебрянка, – тебе же едино, куда идти, лишь бы подальше, да? Я предлагаю к… Черному Городцу двигаться. Так, кажется? Ты же… отшельник? Там тебя кто искать будет?

– Городец. – Выпь оглянулся на покинутый стан, с досадой сжал кулаки.

Ну, староста, удружил бахвальством…

Прикинул путь – неблизкий, надо сказать. Но куда ему податься с клеймом пастуха, не удержавшего гул? Погубившего двух (или трех?) человек. Ибо по совести не на овдо же вину сваливать.

– Пусть Городец.

Серебрянка вгляделась в рощу и смущенно прижалась к ноге Выпь.

– Я тебе мешать не буду, но за руку подержусь, можно?

Выпь крепче сжал холодную ладонь. Доверчивая робость спутницы странным образом вселяла уверенность.

Самантовая роща дремала. Ее силой, ее праздником были зеленая и белая, красной она теряла в весе и почти не проявляла интереса к случайным проходникам. Благо последних мало было, люди и особые держались подальше от рощи.

– Здесь можно разговаривать? – спросила Серебрянка, оглядываясь.

– Можно. Только осторожно.

– Что это вообще за место такое?

– Самантовая роща, – стараясь говорить как можно тише, ответил Выпь.

– То есть роща Саманты?

– Она не чья-то. Она сама своя. Сама по себе.

– Она живая?

– Да.

Серебрянка зябко повела плечами.

– А почему ты шепчешь? У тебя горло болит?

Выпь моргнул, замялся.

– Да.

– Врешь! – Она расстроенно нахмурилась, будто его ложь или правда имели для нее огромное значение.

Выпь ничего не сказал на это.

Самантовая роща являла собой кружевной узор хитрой, странной красоты – словно некто расшил спекшуюся черную землю белыми костяными нитями, да стежки – в человеческий рост – не потрудился затянуть. Стежки эти Выпь напоминали позвонки – как есть дуга с отростками.

Пробираться лабиринтом следовало медленно и с величайшим бережением. И упаси Полог задеть хоть одну дугу!

Сказывали, что прежде было здесь одно великое хоронилище неких особых, куда сбивались твари помирать. Плоть сгнивала, а кости после жили, в одну сеть сращивались, соки земляные сосали или, случалось, живых прихватывали.

Выпь снял сумку, первым скользнул под костяным стежком, стараясь не коснуться даже краешком одежды. Распрямился осторожно, окинул взглядом предстоящий путь – в простых дугах да причудливых фигурах, светящихся неясным белым.

– Это было бы даже красиво, если бы не было так страшно, – на удивление точно озвучила его мысли Серебрянка и прибавила загадочное: – Биолюминесценция…

Они шли еще, а потом до обострившегося слуха Выпь долетел далекий, высокий голос тахи. Пастух обернулся. Неужели погоня столь отчаянна, что люди осмелились бросить скакунов через рощу?

– Это за нами?

– Это за мной. Нужно быстрее.

Странная девочка наверняка устала выдерживать ходку, заданную Выпь, но прибавила шагу. Она совершенно точно не была человеком – какой человеческий детеныш, босой и наверняка голодный, удержался бы от слезных жалоб и капризных криков?

Сердце рощи, самое густое переплетение кружева, лежало за спиной, им оставалось не так много, когда ближайшая петля вдруг без предупреждения ушла в землю. Оба замерли, Серебрянка со свистом втянула воздух, крепко ухватившись за руку Выпь.

Прочие дуги последовали примеру товарки, дружно ныряя под землю. Сияние вокруг гасло, темнота наваливалась душным одеялом.

– Что они делают?

– Она. Она меняет узор.

Он уже видел окончание рощи, теперь же они могли оказаться либо в ее середке, либо в самом истоке – как решит хозяйка. Говорили, что иные путники бродили до смерти, замороченные новыми и новыми витками кружев, дурным узором.

Выпь сжал зубы, крепко ухватил Серебрянку.

– Бежим.

Припустили – во все лопатки.

Они неслись, перескакивая через вздымающиеся из земли белые костяные дуги, уклонялись от летящих навстречу отростков, обдирались, на брюхе проскальзывая под стягивающимися петлями, а роща не кончалась. В какой-то момент Выпь отчаялся – они бежали словно вслепую, строго подчиняясь узорам, как того хотела роща. Серебрянка, что держалась бок о бок со спутником, вякнула, получив отростком. Выпь скосил глаза и полетел кувырком, запнувшись.

Сел, тряхнул головой, пытаясь остановить вращающийся каруселью мир. В двух шагах впереди поперла из земли толстая сверкающая арка – и тут же просела, прогнулась под тяжестью прыгнувшей ей на хребет фигуры.

– По верхам! – велел знакомый мужской голос.

Выпь вздернули за ворот – треснула, лопаясь, ткань; а дальше они снова бежали, перескакивая со спины на спину поднимающихся дуг, хватаясь за отростки, внизу земли не было видно из-за мельтешения костяных жил.

А потом роща кончилась. Их подкинуло в последний раз и швырнуло за пределы костяницы, стряхнуло, как крошки с новой скатерти.

В новом старом мире сомкнулось веко, было темно и холодно, а Самантовая роща дурела, ткала себя заново, и Пологу становилось больно от полыхающего белого огня. Выпь знал: когда все закончится, на выжженной земле появится новый узор невиданной красоты и изящества, и, может статься, кому-то повезет его пройти.

Как повезло им.

– Выпь? Выпь, отпусти меня. Пожалуйста.

Он глянул, сообразив, что руку Серебрянки он так и не выпустил.

– Прости. – Пальцы занемели, Серебрянке, должно быть, больно.

– Это ничего, – успокаивающим шепотом откликнулась она, прижимая к себе кисть.

– Ай, вот же чудная тварь, – раздался голос из темноты. – Сразу видно: баба, им-то подобные взбрыки куда как привычны…

– Юга?! – против воли едва не проорал Выпь.

Серебрянка шарахнулась, Юга дернулся, как от пощечины. Сквозь зубы протянул:

– То шепчешь, то орешь, определись уже, немытыш.

– Что ты здесь делаешь?

– Гуляю, – огрызнулся тот, – как и ты, видимо.

Выпь поймал взгляд Серебрянки. Осторожно спросил:

– Куда гуляешь?

– Спроси лучше, от кого он бежит, – себе под нос буркнула Серебрянка.

Юга глянул на нее как на заговоривший овдо.

– Скажи лучше спасибо за то, что я вас вывел. Выправилась твоя девочка, как погляжу.

– Куда ты идешь? – упрямо повторил Выпь.

– В Черный Городец, – помедлив, отозвался Юга, – у меня там знакомые, думаю устроиться.

– Ты же… То есть контроллеры хватятся же…

Юга только плечами дернул, скороговоркой выпалил:

– Ай, подумаешь. Там на учет встану, не переживай, без пригляда не останусь. Ну а ты что? Староста, слыхал, вроде как хвалился тобой, с нужными людьми свести обещал?

Выпь сморщился, потер мокрую шею, отвел взгляд. Странное дело: с Юга говорить ему было легче, чем с другими людьми. А врать ему – тяжелее.

– Ладно, объехали, – вздохнул Юга, – не убил же ты кого, в самом деле.

Выпь промолчал, кусая щеку изнутри.

Юга недоверчиво склонил голову.

– Ты? Ай, да ты просто…

Махнул рукой.

Зашагал взад-вперед, кидая длинные взгляды то на рощу, то на мрачно сгорбившегося Выпь, то на настороженную Серебрянку.

Вернулся, сел рядом, сильно задел острым локтем.

– Ладно. Я тебя не знаю, да и ты меня тоже. Но цель у нас одна, идти вместе безопаснее, согласен? Доберемся до Черного Городца, а там враз распрощаемся. Идет?

– Почему решил, что нам по пути?

– А у тебя есть другое что на примете?

Выпь задумался, глядя на полыхающий костер рощи.

– Хорошо. Вместе.

* * *

Не спрашивая друг друга, в молчаливом единодушии шли через все оставшееся веко. В темноте видели по-разному – и разное; благо Юга озаботился прихватить невеликую банку с запертыми душками. Фонарь, даром что не огневой, прилежно разгонял густой мрак, подсвещая дорогу. Выпь знакомы были эти места – далекие от главного, безопасного тракта, лишенные жилых становищ, сплошь покрытые жесткой щетиной красной травы. Вверх и вниз, вниз и вверх, плавные изгибы некрутых холмов – Выпь шагал, не ощущая усталости, Юга тоже не жаловался, Серебрянка старалась не отставать.

Размеренная ходьба вкупе с неотвязным ощущением преследования гнали охоту размышлять над внезапным спутником. Выпь решил отложить расспросы, а пока сосредоточился на дороге и простирающейся – куда ни глянь – сухой красной пустоши.

Полог окрасился нежным бледным светом, поднялся ветер, зациркала в траве какая-то дрянь – сквозь веко проступал свет.

Юга пригляделся к душкам, опустившимся на дно банки, и, сорвав крышку, вытряхнул их. Выпь обогнул полудохлые порождения Провала.

– Свежих наловлю, – беспечно проговорил Юга, убирая порожнюю емкость в сумку.

Серебрянка споткнулась на очередном подъеме и повисла на руке Выпь.

– Извини, – сказала, пристыженно глядя в землю, – я не могу больше.

Парни переглянулись.

– На руки возьму, – решил Выпь, но Юга остановил его.

– Ай, да не гони ты. Мы прошли более чем достаточно, ничего не случится, если задержимся ненадолго. Я, например, устал и жрать хочу. Ты нет?

Выпь вздохнул, но спорить не стал. Устроили привал.

Серебрянка легла ничком и сразу же заснула, отвернувшись от предложенной пищи. Выпь набросил на нее пастуший плащ, подсунул под лысую голову сумку. Хоть какое-то подобие удобства.

Подошел Юга, играя бусами, носком мягкой обутки коснулся бедра Выпь.

– Тут дикий Провал недалеко, сходим?

– Зачем? – Выпь напрягся.

– Да затем, чтобы воды впрок набрать да пыль дорожную смыть. Не знаю, как ты, а я после этой рощи чувствую себя грязным, как овдо в зеленую.

– Они не грязные, – обиделся за подопечных Выпь, – они чистоплотные.

– Хорошо, я тоже очень чистоплотный и чистолюбивый. Пошли, ну!

Выпь скорбно изогнул рот, но компанию составил.

Провал в самом деле был диким – узким, заросшим, сверху донизу набитым порхающими тварями. Выпь остановился на краю, обметанном тонкими корешками красной травы, глянул под ноги.

– Я туда не полезу.

– Ну и трус.

– Я не трус, – упрямо нахмурился Выпь, – но туда не полезу.

– Да как знаешь, пахни себе дальше, – презрительно фыркнул Юга.

Стащил куртку, оставшись в диковатой легкой рубашке на тонких лямках и странных штанах, широких в бедрах и узких в щиколотках.

Скинул обувь, поднял косы и, оставив на хранение Выпь лучший свой укоряющий взгляд, начал спускаться.

– Ну что? – не выдержал Выпь долгого взаимного молчания.

– Что «что»? – глухо откликнулись из Провала. – Спускайся, сам любуйся.

Выпь закатил глаза.

– Воды набрать не забудь.

– Еще что мне не забыть присоветуешь? Ай!..

Плеснуло – так смачно, что отдельные брызги обожгли пастуху лоб. Выпь вздрогнул, невольно шарахаясь от Провала.

– Юга? В порядке?

Молчание.

Выпь, закусив губу, вытер вспотевшие ладони о грязные штаны, еще раз позвал, не дождался ответа. Тоскливо подумал: ну что? Что с того? Если какая-то тварь Юга и схватила, какая ему теперь от Выпь помощь? Только порождению глубины радость, лакомая добыча.

– Ага, – вздохнул Выпь и, уняв дрожь в руках, полез вниз.

Было тесно и волгло, от воды поднимался слабый пар и неслабый свет. Дышать стало трудно, голову кружил тяжкий запах зрелых цветочных голов. Душки тут же захлопотали кругом, к пальцам прилипали извивающиеся длинные щетины. Выпь, не выдержав бешеного стука сердца, замер на середине пути, тяжело дыша, вгляделся вниз, в неровный отрез воды.

Юга видно не было.

Лишь у самых корней темнело под верхним слоем воды что-то. Юга? Или тварь его дожидалась?

Выпь продолжил спуск.

Вдруг успеет помочь?

У самой поверхности замер, не дыша. Сбил с лица огромную, в две ладони, душку, отмахнулся от ее подруги, а потом что-то крепко и больно схватило за ногу и сорвало вниз, в матовую воду.

От неожиданности Выпь заорал и тут же захлебнулся, судорожно прянул вверх, к таким теперь вожделенным корням. Нечто сильно толкнуло его в спину, буквально выбрасывая на поверхность. Выпь судорожно вцепился руками в корни, зашелся кашлем – так, что в глазах потемнело.

Слепо дергаясь, не отдышавшись толком, он потянул тело наверх, прочь от воды, от жадной глубины Провала.

– Да не суетись ты! Шутка это была, ну?

Выпь с трудом повернул голову, встретился глазами с Юга – целым и невредимым, мокрым с головы до ног.

Юга глухо посмеивался, щурил глаза; в черных волосах вспыхивали твари.

– Ты еще и плавать не умеешь, пастух?

– Да пошел ты, – еле двигая губами, произнес Выпь и внезапно заорал так, что дрогнула вода: – Да пошел ты!

От такого голоса, злости самой высокой пробы шугались и смирялись овдо в лютый гон.

Юга отшатнулся, вжимаясь спиной в стенку Провала. Широко раскрыл глаза, скулы у него побелели, а в воду часто, дробно закапала кровь – будто Выпь в переносицу ему вломил. Юга мазнул пальцами над губой, растерянно слизал красное с подушечек. Веселья как не бывало. Юга смотрел загнанным зверем. Собрался, сжался, словно для смертного боя готовился.

Выпь вдавил рот в ладонь, запрещая себе пользовать голос. Отвернулся. Зажмурился, растирая гнев, как гадкую тварь Провала.

Ему сделалось невыносимо стыдно.

– Эй, – его неловко хлопнули по ноге, – прости, а?

Выпь кивнул, не оборачиваясь.

– И ты меня. Ты меня тоже прости. Не хотел.

Юга помолчал и задумчиво протянул:

– Зато воды набрали… Полные штаны.

И еще набрали – в баклаги, и Юга отловил самых здоровых душек на случай, если до века не встретится больше ни одного Провала.

Покидая теплую земляную пасть, Выпь испытал острое чувство счастья. Косился на спутника. Юга благоразумно помалкивал, но, кажется, большой вины за собой не чувствовал.

Выпь вздохнул. Было ли у него право укорять спутника? В самом деле, мог ли Юга знать, что угрюмый нелюдимый пастух боится глубины Провалов?

Облюдок все прижимал тонкими пальцами висок, будто у него ныла голова – как на плохую погоду, сильный ветер. Никак не унималась кровь, пачкала кожу и рубашку.

Выпь отвернулся: совесть его грызла.

Когда вернулись, Серебрянка еще спала, с головой замотавшись в плащ.

Юга окинул ее взглядом, протянул:

– Тебе не кажется, что она за это веко подросла как-то?

Выпь пожал плечами. Мокрая одежда противно липла к телу, а разнагишаться он стеснялся.