Диагноз: Апокалипсис

Тела.

Десятки тел, аккуратно уложенных на столах, как главное блюдо на жутком, безмолвном пиру. Проходы между столами были заставлены штабелями черных мешков, сложенных с геометрической точностью.

В дальнем конце зала, у панорамного окна, за которым лил дождь, двигались две фигуры в белых защитных костюмах. Они работали без суеты, с методичностью складских рабочих, принимающих товар. Один сверялся с планшетом. Другой крепил бирку на лодыжку тела, лежащего на ближайшем столе. Их движения были лишены эмоций. Это была не трагедия. Это была логистика.

– Морг переполнен уже два дня, – глухо сказал Форман, словно зачитывая сводку с фронта. – Они начали использовать холодильники для продуктов. Теперь, видимо, и они закончились.

Хаус молча смотрел на экран. Он видел не просто переполненный морг. Он видел извращенную символику. Место, предназначенное для поддержания жизни, стало хранилищем смерти. Пища для живых стала постаментом для мертвых. В этом был черный, чудовищный юмор. Почерк художника, который не просто убивал, но и наслаждался аранжировкой.

– Кто… кто это делает? – спросил Катнер, его голос дрожал. – Кто их сюда приносит?

– Волонтеры, – ответил Тауб, который тоже, видимо, уже знал больше, чем говорил. – Те, кто еще может ходить. Медбратья, охранники, даже несколько врачей. Они называют это «службой последнего долга».

Они смотрели, как две фигуры в белом заканчивают свою работу. Они выключили свет и вышли, плотно закрыв за собой дверь. Столовая погрузилась в полумрак. И в этом полумраке, под белыми саванами, застыл безмолвный пир теней. Последний ужин Принстон-Плейнсборо.

Палец Катнера завис над списком камер. Он колебался, словно боялся того, что они могут увидеть. Потом нажал.

«Детское отделение. Игровая комната».

Изображение сменилось. На экране появилась комната, которая была квинтэссенцией надежды. Стены, раскрашенные яркими, веселыми жирафами и слонами. Маленькие столики и стульчики. Коробки, полные кубиков и плюшевых зверей. Место, созданное для смеха.

Но смеха не было.

Комната была пуста. Стерильно, неестественно пуста. Как будто из нее вырезали не только детей, но и саму память о них.

А потом камера, медленно поворачиваясь, показала дальний угол.

Там, на полу, прислонившись спиной к стене, на которой был нарисован улыбающийся лев, сидела медсестра. Мария. Ей было двадцать пять, и ее свадьба должна была состояться через месяц.

Она сидела, обхватив руками колени, и ее плечи мелко, беззвучно содрогались. Она не рыдала. Она плакала так, как плачут, когда слез уже не осталось. Тихо, изнутри, всем своим существом.

Рядом с ней на полу лежал раскрытый альбом для рисования. Яркие, детские, неумелые рисунки. Солнышки. Домики. Человечки, держащиеся за руки.

Ее рука медленно, почти непроизвольно, потянулась к альбому. Она провела пальцем по одному из рисунков. По маленькой, неуклюжей фигурке с золотыми волосами и криво нарисованной короной.

– Лили, – прошептала Кадди, узнав рисунок. Она знала эту девочку. Семилетняя Лили, с лейкемией. Мария была ее любимой медсестрой.

Мария убрала руку от рисунка. Она медленно, почти нежно, закрыла альбом. Потом она так же медленно подтянула колени к груди и уронила на них голову. Ее тело сотрясалось в беззвучных, глубоких рыданиях.

Форман посмотрел на время в углу экрана. Потом на часы на своей руке.

– Она умерла полчаса назад, – глухо сказал он. Он только что подписал ее свидетельство о смерти.

Они поняли. Мария не просто плакала. Она пришла сюда, в их общий, счастливый мир, чтобы попрощаться. Она сидела на том самом месте, где еще вчера они вместе рисовали это солнце.

Она была не просто медсестрой, оплакивающей пациентку. Она была матерью, оплакивающей всех детей мира. Она была женщиной, чье собственное будущее – свадьба, семья, дети – только что было стерто ластиком этой чумы. Она плакала не о том, что было. Она плакала о том, чего уже никогда не будет.

Она сидела одна, в центре этого яркого, красочного мавзолея надежды, и ее тихое, одинокое горе было страшнее всех криков и стонов, которые они слышали до этого.

Хаус молча смотрел на экран. Он видел не просто сломленную горем девушку. Он видел точку, в которой математика эпидемии, все их графики и теории, превращаются в чистую, неразбавленную трагедию. Это был тот самый «человеческий фактор», который он так презирал, и который сейчас бил по нему с силой кувалды.

Он молча подошел к терминалу и выключил экраны.

– Хватит, – сказал он. И в его голосе не было ни сарказма, ни злости. Только бесконечная, холодная, как космос, пустота. – Мы все видели.

Комната погрузилась в тишину. Но теперь это была не просто тишина. Это была тишина, наполненная образами. Рекой мертвецов. Пиром теней. И беззвучным плачем в пустой игровой комнате.

Минотавр не просто дышал им в спину.

Он уже давно сожрал их мир. Они просто еще не поняли, что живут в его чреве.

***

Тишина, воцарившаяся после того, как Хаус выключил экраны, была тяжелее гранита. Они сидели в полумраке диагностического кабинета, и каждый был один на один с образами, выжженными в его сознании. Река мертвецов. Пир теней. Беззвучный плач в пустой игровой комнате. Это было дно.

Первым, кто пошевелился, был Тауб. Он медленно поднялся, подошел к кофейному аппарату и налил себе чашку черной, как смола, жидкости.

– Итак, – сказал он, и его голос, обычно полный иронии, был ровным и деловым. – Они хотят нас похоронить. Вопрос в том, позволим ли мы им это.

Это было все, что требовалось. Пружина разжалась.

– Тауб, Катнер, – голос Хауса разрезал тишину, как скальпель. Он уже стоял у доски, и на его лице была маска холодной, сфокусированной ярости. – Ваша теория заговора. Утечка. Корпорация. Она больше не бред. Она – наша единственная рабочая гипотеза.

– Но наша зацепка, «Bio-Gen Purifiers», оказалась тупиком, – возразил Катнер. – Она зарегистрирована на бездомного, который умер пять лет назад.

– Значит, вы плохо копали! – рявкнул Хаус. – Вы ищете одну фирму. Одну. А нужно искать сеть! Паутину! Если кто-то достаточно умен, чтобы создать такое, – он неопределенно махнул рукой в сторону коридора, – он не оставит одну ниточку. Он сплетет тысячу! Ищите не имя. Ищите паттерн. Взломайте налоговую базу данных. Ищите другие такие же фирмы-пустышки, зарегистрированные в тот же день, тем же нотариусом. Ищите компании, получающие странные гранты от благотворительных фондов, связанных с агрохимией или логистикой. Ищите деньги, которые не пахнут, но оставляют след!